К юбилею Перес-Реверте
Решил перевести его очередную статью, озаглавленную "Пёс Рокруа":
Жизнь предоставляет определенные привилегии, одна из моих - это верные и надежные друзья. Среди них один из лучших ныне живущих художников-баталистов: Августо Феррер-Далмау. Пришел я к дружбе с ним кратчайшим путем: через восхищение его работами. Мы встретились на его выставке. Я сказал, что, по моему мнению, его живопись продолжает и обновляет классическую традицию, с которой Испании редко везло. Мало кто из наших художников посвящает себя тому же жанру, что, к примеру, французские Месонье и Детайль или английский Ричард Кейтон Вудвиль.
Недавно Феррер-Далмау закончил прекрасную картину, которую можно увидеть с другими работами Августо и его земляка Хосе Кусачса в почтенном здании «Капитания де Мадрид» на углу улиц Майор и Байлен. Полотно называется «Рокруа. Последняя терция», и рассказывает оно (а талантливый живописец - это подлинный рассказчик) о битве при Рокруа 19 мая 1643 года, когда после десяти часов утра окруженные ветераны испанской пехоты построились в последний квадрат, бесстрастно ожидая финальную атаку артиллерии и кавалерии французов, которой не последовало. Восхищенный сопротивлением испанцев (Боссюэ назвал их «живыми стенами»), герцог Энгиенский предложил им сдаться со всеми почестями, которые предоставлялись гарнизонам крепостей.
К этой картине я испытываю особое чувство, ибо ее идея родилась во время разговора с художником за ягненком с кус-кусом в одном из ресторанов Мадрида. Мрачное полотно должно было отразить одиночество и закат, гордое поражение, символический неустрашимый финал верной пехоты, которая со времен Католических Королей и вплоть до Филиппа Четвертого веками потрясала Европу. Строгий портрет тех солдат, которые, подталкиваемые голодом, амбициями или жаждой приключений, маршировали по миру под старыми знаменами от джунглей Америки к дальним берегам Средиземноморья, от побережья Ирландии и Англии к плотинам Фландрии и равнинам Центральной Европы. Это были грубые, жестокие и честолюбивые мужи, соблюдавшие дисциплину лишь под вражеским огнем, которые могли стерпеть тяжести любой бойни или осады, но никто, даже их король, не имел права повышать на них голос!
Когда художник показал мне первые наброски картины, я предложил изобразить на ней пса: тощую испанскую дворнягу, которая следовала за солдатами по полям сражений и теперь вместе с хозяевами ожидает своего финала, брошенная Отечеством без какой-либо иной защиты, кроме собственных клыков и когтей, а также старых камрадов. Пусть она будет изображена с тем же усталым вызовом, что и солдаты.
Феррер-Далмау понравилась эта идея, и теперь я вижу готовую картину с псом между седым ветераном и юным светловолосым барабанщиком лет тринадцати-четырнадцати, естественно, сыном голландской матери и кого-то из терции. Имени пса на картине нет, но мы с Феррер-Далмау знаем, что зовут его Канело, он помесь борзой и ищейки с вытянутой меланхоличной мордой, твердо стоящий на четырех лапах среди хозяев, наблюдая за приближающимися в пороховом дыму построениями противника, готовыми к последней атаке. Он смотрит на французов, словно говоря сам себе: пришло наше время, коллега. Пора продать свою шкуру подороже, лая и кусаясь. Картина мрачна, как я и говорил. По крайней мере, на мой взгляд.
Она изображает бедную и грустную Испанию: слепой солдат с мечом в руке, которого поддерживает товарищ, направляя лицом к неприятелю; солдаты, яростно добивающие умирающих французов; аркебузир, спокойно раздувающий фитиль для последнего выстрела; беспорядочная щетина пик, столь отличная от победоносных копий Веласкеса. И главное - выражение лиц солдат, смотрящих на врага убийственным взглядом, будто говоря «Подходи, если кишка не тонка, подходи, сволочь, и мы вместе отправимся в ад». Действительно страшно подходить к этим парням; И понятно, почему им предложили почетную сдачу, а не попытались высокой ценой истребить одного за другим. Они столь же реальны, как и славный Канело: сами подобные псам отчаянные испанцы, брошенные Богом и своим королем. И, тем не менее, они высокомерны до конца, верные своей репутации, грозные даже в поражении. Опасны и убийственны, как и родившая нас мать.
Жизнь предоставляет определенные привилегии, одна из моих - это верные и надежные друзья. Среди них один из лучших ныне живущих художников-баталистов: Августо Феррер-Далмау. Пришел я к дружбе с ним кратчайшим путем: через восхищение его работами. Мы встретились на его выставке. Я сказал, что, по моему мнению, его живопись продолжает и обновляет классическую традицию, с которой Испании редко везло. Мало кто из наших художников посвящает себя тому же жанру, что, к примеру, французские Месонье и Детайль или английский Ричард Кейтон Вудвиль.
Недавно Феррер-Далмау закончил прекрасную картину, которую можно увидеть с другими работами Августо и его земляка Хосе Кусачса в почтенном здании «Капитания де Мадрид» на углу улиц Майор и Байлен. Полотно называется «Рокруа. Последняя терция», и рассказывает оно (а талантливый живописец - это подлинный рассказчик) о битве при Рокруа 19 мая 1643 года, когда после десяти часов утра окруженные ветераны испанской пехоты построились в последний квадрат, бесстрастно ожидая финальную атаку артиллерии и кавалерии французов, которой не последовало. Восхищенный сопротивлением испанцев (Боссюэ назвал их «живыми стенами»), герцог Энгиенский предложил им сдаться со всеми почестями, которые предоставлялись гарнизонам крепостей.
К этой картине я испытываю особое чувство, ибо ее идея родилась во время разговора с художником за ягненком с кус-кусом в одном из ресторанов Мадрида. Мрачное полотно должно было отразить одиночество и закат, гордое поражение, символический неустрашимый финал верной пехоты, которая со времен Католических Королей и вплоть до Филиппа Четвертого веками потрясала Европу. Строгий портрет тех солдат, которые, подталкиваемые голодом, амбициями или жаждой приключений, маршировали по миру под старыми знаменами от джунглей Америки к дальним берегам Средиземноморья, от побережья Ирландии и Англии к плотинам Фландрии и равнинам Центральной Европы. Это были грубые, жестокие и честолюбивые мужи, соблюдавшие дисциплину лишь под вражеским огнем, которые могли стерпеть тяжести любой бойни или осады, но никто, даже их король, не имел права повышать на них голос!
Когда художник показал мне первые наброски картины, я предложил изобразить на ней пса: тощую испанскую дворнягу, которая следовала за солдатами по полям сражений и теперь вместе с хозяевами ожидает своего финала, брошенная Отечеством без какой-либо иной защиты, кроме собственных клыков и когтей, а также старых камрадов. Пусть она будет изображена с тем же усталым вызовом, что и солдаты.
Феррер-Далмау понравилась эта идея, и теперь я вижу готовую картину с псом между седым ветераном и юным светловолосым барабанщиком лет тринадцати-четырнадцати, естественно, сыном голландской матери и кого-то из терции. Имени пса на картине нет, но мы с Феррер-Далмау знаем, что зовут его Канело, он помесь борзой и ищейки с вытянутой меланхоличной мордой, твердо стоящий на четырех лапах среди хозяев, наблюдая за приближающимися в пороховом дыму построениями противника, готовыми к последней атаке. Он смотрит на французов, словно говоря сам себе: пришло наше время, коллега. Пора продать свою шкуру подороже, лая и кусаясь. Картина мрачна, как я и говорил. По крайней мере, на мой взгляд.
Она изображает бедную и грустную Испанию: слепой солдат с мечом в руке, которого поддерживает товарищ, направляя лицом к неприятелю; солдаты, яростно добивающие умирающих французов; аркебузир, спокойно раздувающий фитиль для последнего выстрела; беспорядочная щетина пик, столь отличная от победоносных копий Веласкеса. И главное - выражение лиц солдат, смотрящих на врага убийственным взглядом, будто говоря «Подходи, если кишка не тонка, подходи, сволочь, и мы вместе отправимся в ад». Действительно страшно подходить к этим парням; И понятно, почему им предложили почетную сдачу, а не попытались высокой ценой истребить одного за другим. Они столь же реальны, как и славный Канело: сами подобные псам отчаянные испанцы, брошенные Богом и своим королем. И, тем не менее, они высокомерны до конца, верные своей репутации, грозные даже в поражении. Опасны и убийственны, как и родившая нас мать.