Роман
Чтение книг - это особое удовольствие, а делать это неторопясь - в наш безумный век уже практически роскошь. Модным изданиям и контрастному исполнению современных книг я предпочитаю старые, с бежево-серыми, мягкими по краям страничками, с неторопливым изложением. Посидеть с такой книгой в руках, почувствовать запах этой бумаги, «побыть» какое то время среди ее героев … И стрессы уходят на второй план, а потребности сокращаются до минимальных - хочется чаю.
Приятно, когда книга увлекает тебя сразу, с первых страниц. Даже известным мастерам классики это удавалось не сразу, а возможно, они не придавали этому значения. Иногда одну и ту же книгу приходится начинать несколько раз, потому что дальше третьей страницы чтение не идет… То ли слог не тот, то ли настроение… Но однажды, после очередной попытки «вчитаться», может быть даже через несколько дней после этого - ловишь себя уже на середине книги, и уже не замечаешь реальности, и оторваться от этой книги не можешь, пока не прочитаешь до конца.
Судя по моим наблюдениям, мужчины и женщины читают книги разные и по-разному. Обилие дат, мест, фактов - такая конкретика увлекает сильный пол, а для большинства женщин остается трудно усваиваемой информацией. Однажды муж читал мне «Историю государства российского» Николай Михайловича Карамзина... Не смотря на то, что я слушала его изо всех сил и ни на что больше не отвлекалась, после страницы услышанного текста я не могла толком сказать, о чем шла речь. Муж «переводил» мне прочитанное с русского на понятный мне русский, делая устное краткое изложение каждой страницы. Он смеялся, что пока мы не дойдем до какой-нибудь любовной истории, огонька понимания в моих глазах ждать бесполезно. Я же во время этого чтения смотрела на него с благоговением, удивляясь, как такой текст может быть ему понятен. Это был еще один бонус к моему выбору - те качества, о наличии которых у моего мужчины в дополнение к основным я мечтала, но которых уже, в общем-то, не ждала. Знание и интерес к истории, умение из потока данных выделить главное и сразу надолго запомнить - эти способности у мужчин завораживали меня со времен школьной парты, и наличие таковых у собственного мужа, о чем я до свадьбы даже не подозревала, вливалось мне в душу приятным бальзамом. Мое же восприятие, которое он тут же обобщил как "женское", в вышеупомянутой книге цеплялось только за редкие описания быта и колоритных традиций тех или иных народов. Мы сошлись на том, что если в тексте практически нет описания человеческих чувств и ощущений, которые я могла бы сравнить со своими, нет описания характеров, действующих лиц, обстановки, места действия, которые я могла бы прочувствовать и запомнить - написанное остается для меня пустым набором символов.
Пока мы «читали», пена в моей ванне уже почти растаяла. Отложив книгу, он встал с теплого кафельного пола, взял полотенце, обернул его вокруг меня и помог вылезти из воды. Цвет плитки в ванной комнате, напоминающий топленое молоко с медом, с благодарностью принимал солнечные лучи, весело проникающие сквозь водопад прозрачных стеклоблоков, встроенных в стену. Эта комната воплотила мое ощущение тепла и покоя, и если бы иногда из крана в ванну натекало настоящее молоко вместо воды - я бы по праву чувствовала себя Клеопатрой. Много раз за последние несколько лет, лежа в этой ванне, греясь и рассматривая встроенные в стены элементы дикого камня, похожие на песочное печенье с окаменевшими ракушками и морскими звездами, я представляла и пыталась развить в себе то ощущение, которое во мне было бы, если бы дверь в эту ванну вдруг открылась, и ко мне вошел тот, чье присутствие составляет для женщины настоящее счастье - вошел с улыбкой, с добрыми любящими глазами, с желанием быть рядом. Я хорошо помню эту тянущуюся жажду счастья, помню даже физически, и тем удивительнее было теперь осознавать, что томительное ожидание было не напрасным, и что такое чувство действительно существует, и что теперь оно тут, рядом, настоящее - в нем и во мне.
- Послушай, я ведь практически ничего о тебе не знаю, - сказала я, когда мы уже неторопливо пили чай у себя на диване. Белые округлые чашечки удобно ложились в ладонь, пар от терпкой янтарной жидкости игриво поднимался и тут же пропадал в свете комнаты.
- ???
- Ну, я даже не знаю, где ты был, с кем и как… до меня.
- Я тебе уже рассказывал несколько раз! Не смеши меня.
- Да какой смех! Я ничего не помню. Пожалуйста, расскажи.
- Не буду.
- Ну пожалуйста…
- Нет.
- Что, вот так и будем жить?
Я обошла диван и встала за большой барной стойкой, служившей нам столом, чтобы взять варенье. Муж продолжал пить чай, сидя боком ко мне и держа чашку у рта. Он продолжал наблюдать за мной глазами.
- Что это за «темная лошадка» сидит? Расскажи! - не унималась я.
- Тань, ты смеешься? - честно говоря, у нас у обоих вид был абсолютно счастливый, но его упорство все больше меня раззадоривало.
- Ром… Я не помню. Ничего не помню. Я серьезно…
Он сидел с выражением лица «Боже мой», глядя на меня немного боком, с укоризной и удивлением, держась одной рукой за щеку. Мы с трудом сдерживали смех.
- Вот, так живешь-живешь с тобой, а потом окажется, что ты… Маньяк! Они все в обычной жизни тих… - договорить я не смогла, потому что взрыв хохота с полным ртом чая у мужа вызвал такой же у меня, и помешал мне проглотить ложечку варенья, и варенье пошло носом, и я, побросав все кое-как на барную стойку и держась руками за нос и рот, со слезами и смехом побежала в ванну...
***
Что именно осталось в моей памяти после всех произошедших со мной событий восстановить достаточно сложно. Внешне я ничем не отличалась от остальных, умом тоже выделялась редко, хотя рождение и воспитание в семье учительницы, вышедшей замуж за сына учительницы - накладывало свой отпечаток, вызывая у меня потребность в каждодневном одобрении окружающими и осознании себя как «лучшей», а также бесконечное самоедство по причине невозможности приблизится к неустойчивому, но неискоренимому идеалу собственного «я». По словам Фредрика Перлза, «Если вы нуждаетесь в одобрении, похвале, обратной связи от каждого, тогда вы каждого делаете своим судьей». Я нуждалась в обратной связи далеко не от каждого, и в отличие от домостроевских настроений моих предков, мамина фраза «что люди скажут» с детства не вызывала во мне желания изменить свое поведение или не выносить на всеобщее обозрение свои мысли и действия. Мнение толпы мне было безразлично, но иметь круг лиц, мнением которых я дорожу и от которых жду признания и тепла - было обязательным условием. Неплохо было также создать комфортную для себя психологическую среду среди одноклассников, знакомых, коллег.... И это стремление до сих пор я воспринимаю как вполне здравое и понятное для любого разумного двуногого на нашей планете (а тем более русского человека). При этом психологическая самодостаточность некоторых моих знакомых хоть и вызывает во мне некую зависть и служит практическим примером обеспечения душевной безопасности своего "я"... Однако кажется мне странной и неприемлемой.
В итоге, быть «лучшей» мне чаще удавалось, или казалось, что удается тогда, когда это так или иначе признавали другие люди. Но так как ценность этих признаний падала или возрастала прямо пропорционально событиям, в которых они, эти люди, так же как и я участвовали - оценить свое качество представлялось с каждым годом все сложнее. Стресс и приступы депрессии напрямую зависели от взаимосвязи с интересующими меня окружающими или даже обществами окружающих, интересными мне по возрасту, занятиям, взглядам. В отличие от упомянутых Андреем Купатовым причин депрессий в нашей стране за последние 10-15 лет, в течение которых подобные настроения получили особое распространение благодаря неустойчивой политической и экономической ситуации и одновременному распространению благ цивилизации, освобождающих человеческий мозг от привычных ему элементарных дум о «хлебе насущном» (которые на самом деле являются спасительными для человека в психологическом плане) - я видела решение своих проблем только в «настоящей» любви и в установлении истинного семейного благополучия. В конце концов, к моим 34 годам и пятилетнему сроку замужества накопленное «хорошее» и «плохое» в моей жизни уравновесилось, уступив место спокойному счастью.
Спокойное счастье сводилось к проживанию в собственной квартире в небольшом современном городе под пока еще мирным небом над средней полосой России, постоянному месту работы у меня и у мужа, наличию любви у уважения в семье, воспитанию собственной замечательной трехлетней девочки, наличию здоровья, позволяющему жить «нормальной жизнью», а также постепенно исполняющимся планам построить дом и родить еще нескольких детей. Мы мечтали о спокойной пенсии в уютном светлом коттедже с большой деревянной террасой, посреди нашего собственного сада. Муж видел себя волшебником на кухне, поджидающим детей и внуков на ужин за большим столом, я себя - в белой кружевной шали и длинном платье, в кресле, с любимой книгой в руках, или у мольберта перед большим окном на мансарде и начатым натюрмортом с воздушными цветами. Правду сказать, в эти мечты не входили седины, наши состарившиеся фигуры и трудности с передвижением и здоровьем, которые скорее всего сильно омрачат наши мечты на деле, но в целом картина вырисовывалась чудесная. А пока мы водили ребенка в детский сад, потом с разной степенью погружались в работу, потом ужинали дома, потом долго мыли и укладывали дочку, вперемешку с играми и сказками, и пытались хоть что-то успеть сделать по дому, пока она спит, а мы еще «держимся». Когда мы, наконец, залезали под одно одеяло, у нас было два варианта развития событий - либо мы тут же засыпали после короткого теплого поцелуя, уставшие от бытовых забот до полного изнеможения, либо не засыпали. Это зависело от продолжительности поцелуя. Как показывала практика, стоило немного его продлить - и вероятность выспаться снова сводилась к нулю. Абсолютно счастливые, как два подростка под звездным небом, мы засыпали часа в три ночи, прижавшись друг к другу всем, чем только можно, полные нежности и тепла. Запас этого тепла и нежности позволял иначе смотреть друг на друга утром, иначе слышать друг друга во время коротких разговоров по телефону в течение дня и иначе ждать все того же поцелуя перед сном следующей ночью. Иногда кроме поцелуев нам хотелось поговорить, но при глубоком развитии мыслей это уже редко заканчивалось душевным успокоением.
- Это и есть настоящая любовь, как ты думаешь? - растягивая слова и немного коверкая язык спрашивал муж, которому такие разговоры в обнимку особенно нравились, и во время которых он вел себя почти как ребенок. Мне нравилась тема, но не очень нравился тон «исполнения»:
- Да, наверное…
- Ты засыпаешь, дружочек?
- Пока не решила…
В соседней кроватке шумно, как маленький слоник, перевернулась дочка, разбуженная громким шепотом. Нас всегда умиляло громкое сопение, которое она издавала иногда по ночам, и глубокий сон, который, по-видимому, требовал от нее настолько больших усилий, чтобы перевернуться, что от ее тяжелых движений кроватка начинала раскачиваться. В итоге она окончательно плюхалась тяжелым тельцем на матрас, кратко и шумно вздыхала и снова засыпала «без задних ног» .
- Не шепчи так громко, разбудишь ребенка. Она ведь начинает прислушиваться к словам.
- Правда у нас хорошая девочка? Ворочается так забавно, как бегемотик…
- Да... Главное чтоб не болела... Дышит вроде бы свободно...
Разговоры о ребенке были нам обоим очень приятны, мы вспоминали, как она вела себе днем, какие реплики выдавала, какие забавные случаи с ней происходили.
- Слышал сегодня, как она говорит «самостоятельная»?
- Угу… «Са-сос-таятельная». Гордо еще так!
Мы улыбались.
- Рассуждать любит все больше, особенно на горшке, почему то.
- Угу, сегодня сидит, тужится… Старается - очень. Говорит : «Папа, правда хорошо, что у меня хорошее пищеварение?» Я говорю: «Да, хорошее пищеварение для деток очень важно.» Она кричит с горшка: «Мама, принеси мне варение, папа сказал, что это важно!»
Обволакивающее душу тепло к ребенку побуждает меня еще раз встать и посмотреть, как она спит. Я люблю ее фотографировать спящую. Во сне она становится другая - более взрослая и красивая, если лежит на спине, с раскинувшимися по сторонам волнами шелковых волос... И тогда можно представить, как она будет выглядеть в юности… Или более похожая на младенца, когда лежит на боку - с пухлыми губками уточкой, несимметричным лицом и с маленькой детской ручкой и толстенькими коротенькими пальчиками, подпирающими щечку. Я часто пытаюсь "остановить момент" и насладиться счастьем материнства и красотой детского личика, подолгу рассматриваю эти пальчики, реснички, фарфоровую кожу с нежным румянцем... Но фотографии - это днем, а ночью я могу только осторожно и медленно погладить ее по голове и спинке, и по легкому движению и сопению понять, что ей это нравится, и она чувствует материнскую любовь и тепло сквозь сон, и от этого ей становится еще спокойнее и уютнее.
- Ты ей расскажешь, что такое любовь, когда она вырастет? Надо будет ей обязательно рассказать.
- Ну, смотря какую любовь ты имеешь в виду…
- Расскажи ей про разницу. Ты то ведь знаешь, в чем она заключается…
- А ты будто не знаешь.
- У меня нет такого опыта. И я мужчина.
- Мдаа, не знаю, что из моего «опыта» я могу ей рассказать…
- Надо постараться. У тебя получится. Ты так все хорошо рассказываешь…
- Это большое преувеличение.
- Сейчас я вот найду под одеялом еще одно большое преувеличение, и тогда мы посмотрим…
Разговоры о ребенке отвлекли меня от ощущения себя как женщины, и я уже не могла вернуться к тому романтическому настрою, который был, когда мы только легли в постель. Я думала.
- Знаешь, мне многие говорят, чтоб я написала о себе книгу. Уже давно. Но вот так все выкладывать на всеобщее обозрение, да еще не дай бог ее прочтет потом моя дочь… С другой стороны - писать избирательно, пропуская те моменты, за которые стыдно - значит умалчивать истину. Зачем тогда книга… кому она будет интересна, и какой тогда будет смысл «марать бумагу»… Я никак не могу найти решение. И не писать уже тоже не могу - постоянно думаю об этом.
- Вечно ты заморачиваешься на чем-нибудь.
- Да уж… Я бы очень хотела жить как ты, радуясь тому, что есть. Но меня постоянно точит какой-нибудь «червяк». Я могу спать спокойно, только если за день выложилась на двести процентов и большего уже сделать ничего не могу физически. Или если кто-то действительно меня похвалил. Тебе нужно, чтоб тебя каждый день хвалили?
- Мне? Нет.
- Счастливый человек… А я вот нахожусь в прямой зависимости. Может быть, я ее называю неправильно, но зависимость точно есть.
- Это неправильно.
- Я это понимаю. Но справиться с ней не могу.
- Тебе надо к психологу.
- Да я бы с радостью. Только не знаю я хороших психологов. Да и времени на это нет… Что я ему расскажу? Мне кажется, без знания подробностей моей жизни он ничего не поймет. Или посоветует что-нибудь стандартное, типа «займитесь спортом»… Я буду нервничать, что не смогла до него донести полноту своих мыслей… И привет.
- Снова тупик.
- Тупик… ты уже засыпаешь что ли?
-Ну, секса похоже сегодня не будет…
-Ну спи… А то тебя по утрам не поднять.
Через несколько секунд он уже мирно похрапывал, а я лежала, таращясь в потолок невидящим взглядом…
Я сознавала, что моя жизнь по сравнению с жизнью других знакомых мне женщин сложилась очень удачно. Такой семьи как у меня я практически больше не встречала - у нас все было очень хорошо в течение вот уже пяти лет. Наверное мы подходили друг другу для того, чтобы создать эту самую счастливую семью, но в моем понимании происходящего, наше благополучие - это всецело была заслуга мужа. На столько он был хорошим и внимательным отцом для нашей дочки, с таким удовольствием проводил с ней время, читал, играл, гулял, даже сказки старался выучить и колыбельные, чтоб лишний раз порадовать ее на ночь, что я просто удивлялась и очень радовалась за дочь - такое внимание со стороны первого в ее жизни мужчины научит ее правильно оценивать остальных, встречающихся на жизненном пути. Все это время он был хозяйственным и домашним, любящим делать заготовки на зиму и привозить много разных продуктов в дом с рынка. Он был неприхотливым в еде, но в то же время ценящим хорошую кухню и любящий сам приготовить что-нибудь "эдакое"… Был терпеливым, ОЧЕНЬ терпеливым по отношению ко мне - а у меня характер невыносимый, я сама это чувствую очень часто… Работящим, умным мужчиной, которого ценили на работе, и который за короткий срок достиг хорошего положения, позволяющего нам жить на неплохом по местным меркам «среднем» уровне… Он был умелым мастером по дереву, аккуратным, толковым - в своего деда… Это так хорошо, когда мужчина умеет сделать из дерева все что угодно - это так полезно и поучительно для детей… И, можно сказать, так сексуально для женщины, наблюдающей за такой исконно мужской, настоящей работой… Он был внимательным и нежным любовником, в то же время неутомимым и очень страстным (как мне нравится) когда на то было настроение, силы и желание… У него правильно, «в нужном направлении» работал мозг, отсекая все лишнее и сорное на его жизненном пути. Пустые с точки зрения семьи соблазны типа пива, компьютерных игр, посиделок с друзьями и прочее - его не волновали. Он умел бороться со своими страстями, если они противоречили его представлениям о пути к духовному самосовершенствованию и к Богу в том смысле, как мы это понимали, и я была тому свидетелем. Всем своим покоем, счастьем, семейным теплом и всем своим благополучным будущим я была обязана только ему. Мы очень редко ссорились, а если такое случалось - сильно переживали и старались как можно скорее восстановить «здоровье» наших отношений. С ним можно было поговорить, и он действительно вникал в разговор и понимал, о чем идет речь. Он отсеивал мои «пустые» темы и переживания, а из действительно важного делал правильные выводы и действовал в будущем с учетом интересов обеих сторон. Он не был подкаблучником, и небольшая разница в возрасте между нами ничуть не сказывалась на его умственной зрелости - напротив, он был морально более здоров, уравновешен, даже наверное более мудр чем я, со всем моим «опытом», и чем многие мои значительно более "зрелые" знакомые. Он терпел мои выходки так, как терпит баловство дочери любящий отец, и частенько мне было стыдно впоследствии за свое поведение, хотя у меня конечно же на все были свои оправдания. Иногда и мне удавалось открыть ему на что-то глаза... И я уверена, впереди у нас будет еще немало возможностей усовершенствовать себя и наши отношения, в чем то стать мудрее благодаря друг другу.
Я не хотела его терять. Мысль, что жизнь хрупка, и далеко не все мы можем предусмотреть, и не везде «подстелить соломки», что все может прекратиться в один миг в результате какой-нибудь катастрофы, рокового случая, пустой ошибки, неудачного стечения обстоятельств - я гнала от себя как можно дальше, боясь даже собственного влияния на нашу судьбу путем мифической материализации моих дум. Я часто, очень часто со слезами на глазах молилась по ночам, чтобы Бог не забрал у нас это хрупкое счастье, сохранил нас от беды и позволил дожить до глубокой старости вместе в относительном здравии... И позволил умереть тихо, в один день, желательно во сне. Однажды, вот так вот вечером, лежа в обнимку под одеялом, мы даже сошлись на том, что неплохо было бы потом, когда это случиться, сделать двойной гроб, чтоб нас положили туда рядом - я не хотела оставаться без него ни на минуту, ни на вечность. Мы со слезами расставались, когда он уезжал в командировку больше чем на неделю, как ни смешно это звучит. Мы не представляли, как можно отдыхать где-то по отдельности и без ребенка, и все наши помыслы в основном принадлежали семье и друг другу. Мы готовы были к тому, что мы проживем всю оставшуюся жизнь только друг с другом, и ничего другого не желали.
Почему же тогда я снова не могла уснуть? ЧТО не давало покоя мне, симпатичной женщине в расцвете лет, у которой есть все для нормальной жизни, и даже больше чем просто нормальной - для жизни счастливой? Мне было стыдно за себя и обидно за собственного мужа, что у него такая «ненасытная» морально жена. Я напоминала себе старуху из сказки о золотой рыбке, и такое сравнение было нелестным. И все же, гадкий червячок грыз мою душу, тени прошлого наползали одна за другой, тревожа мое сердце, и для нашего общего покоя так или иначе я должна была с этим разобраться. Вопрос «как» все еще оставался открытым.
Вариант написания книги пугал меня откровенностью, невозможностью заменить некоторые фамилии, события и узнаваемые характеры на аналогичные, потому что во многом терялась бы вся «соль» и четкость восприятия, но формулировать фразы письменно мне было намного легче, чем делать это устно с психологом. Не отдавать потом в печать? Как тогда я найду ответ, найду понимание со стороны других людей, ведь мне это необходимо как воздух… Или я просто снова жду, что меня «похвалят?» Как бы не получить критики больше чем похвал, ведь мастер письма я «еще тот», переживать от неудачи буду долго, а уж мои переживания обязательно скажутся потом на всех, включая семью и родных… Тупик. Снова тупик, из которого вырваться нету сил. Где мое Аустерлицкое поле, где небо над князем Андреем, где Истина? Неужели мало я наделала ошибок, чтобы снова загнать себя в критическую для жизни ситуацию, черный угол, находясь в котором можно, наконец, что-то увидеть и понять, но из которого благополучного выхода может уже не быть?
...
Ненадолго успокоиться в этом направлении удалось благодаря резко вправляющему мозги вопросу Ларисы Гузеевой в передаче «Давай поженимся». Не то, чтобы я была фанатом этой передачи, но пару недель она была неплохим оформлением для моей вечерней трапезы. Более-менее натуральные типажи и реакции героев программы почти отвечали моим потребностям постоянного психологического анализа себя и окружающих. Как всегда, я искала схожие проблемы и ответы на них в судьбах других людей.
- Зачем??? - вопрос звучал в адрес девушки недалекого ума и большими амбициями. Девушка сказала, что пишет книгу о себе и своей неудавшейся любви с "итальянскими" заворотами страстей между ней и ее бывшим поклонником (и исконно русским рукоприкладством в итоге со стороны последнего в ее адрес).
- Зачем??? - до сих пор отдается во мне голос Гузеевой... И я каждый раз замираю от этого голоса, "поджав хвост" и втянув голову в плечи... И необходимость ответа и самой книги в моем случае сразу отпадает с элементарной очевидностью,
- Пиши! - равнодушно сказал невысокий худенький человек с бородкой, внимательно следящий с берега за своими внучками шести и семи лет, постоянно ныряющими в проточной Судогде вперемешку с другими детьми - Пиши, сейчас все о себе пишут… Конечно, женщины, о своих романах…
Популярный, хорошо оплачиваемый в прошлом, этот московский писатель, который каждое лето проводит в деревне под Владимиром, в двух словах рассказывает мне о том, как его статьи ценились раньше, в советские времена, и как теперь трудно найти им место в современных журналах с небольшим тиражом.
- Мне издатель сказал: «Что мне, попу к твоим рассказам приклеить, чтоб они продавались?». Сейчас ведь как - заплатишь за хорошую рецензию - будет у тебя рецензия. Не заплатишь - не будет… Коммерция одна, никому больше ничего не интересно…
«Попу приклеить»… «Женщины о своих романах»… «Все о себе пишут»… Мне не хотелось попадать в число этих «всех», в число этих женщин, на которых так определенно смотрит Гузеева, несущая помимо работы в шоу программе роль воспитательную для большинства простых, а особенно желающих выскочить в некую элиту из слоя «простых» зрителей-обывателей. Я не хочу искать спонсора и за сто пятьдесят тысяч печатать относительно большим тиражом свою книгу, чтобы потом ездить и предлагать ее распространителям. Я не хочу выставлять свою глупость и свою попу на прилавок, чтобы удовлетворить потребность тщеславия. Чего же я на самом деле хочу?
Я очень хочу покоя в своей душе, хочу самовыражения, хочу понимания со стороны таких же как я мыслящих двуногих. Я хочу радоваться той жизни, которую имею, и радоваться полно и без сомнений, без зависти на чужие успехи и возможности, без сожаления о чем-то неисправимом в прошлом, без мыслей о том, как могла бы развиться моя жизнь, «Если Бы…»
Я не верю, что написание книги всецело поможет мне избавиться от моих комплексов, и заменит мне исповедь у священника или психолога. Но чем дольше я таскаю с собой все то, что меня тяготит, тем дольше я не могу отпустить свое прошлое, которое цепляется за меня своими острыми коготками, раня психику, больно толкаясь в моей душе и бесконечно надоедая и мешая мне жить. Оно требует родиться во что то обособленное от меня, и я, не смотря на всю логику, сравнения и самокритику, больше не могу этому препятствовать. Может быть, то, что у меня получится поможет кому-то еще найти ответы на свои личные вопросы. Может быть просто кто-то найдет в моей жизни что-то общее со своей, и это поможет ему набраться сил, терпения, поможет не отчаяться окончательно, поможет не чувствовать себя бесконечно одиноким в отдельные моменты жизни. Может быть, к концу книги у меня откроются другие причины, о которых я пока не подозреваю. Может быть.
***
"Может быть" - это словосочетание в определенное время стало моим ником, хотя само настроение, передаваемое этой маленькой фразой сопровождало меня, по-видимому, всегда. С одной стороны, это было оптимистическое утверждение, с ударением на слово «может», синоним фразы «возможно все». И действительно, вволю начитавшись художественных книг, сказок и приключений, я абсолютно верила в то, что в моей жизни может произойти любое чудо. В детстве я выходила на балкон двенадцатого этажа, раскидывала руки и пыталась взлететь - ведь главным средством для исполнения этого мне представлялось лишь желание «по-настоящему», очень-очень сильно захотеть. Я напрягала все, что было можно в голове, сосредоточивалась и старалась. Этого, по-видимому, было недостаточно, и вместо разочарования я откладывала попытку на следующий раз, веря, что у меня все получится. Я верила в настоящих живых кукол и Дюймовочку, и готова была поменяться всем ценным, что у меня было, на обещание ее мне принести. Мечтала о волшебной палочке и придумывала, что сделаю на те три желания, которые она мне подарит. Немного повзрослев, я верила в вечную любовь с первого взгляда и в историю с алыми парусами, где ради своей избранницы молодой человек совершал подвиги или настоящие чудеса. В студенческие времена я верила в то, что в любой момент мне неожиданно может подвернуться великолепная работа, с возможностью полной самоотдачи, реализации, роста, интересная и высоко оплачиваемая, уважаемая и полная общения с интересными, благонастро-ен-ны-ми людьми. Я верила, что в моей жизни всегда может произойти что-то необычное, что-то интересное, нестандартное, что чудо близко, и что любая сказка, произошедшая с кем-то еще, возможна и для меня. Я была открыта всем новым впечатлениям и воспринимала их естественно, не удивляясь, а только искренне радуясь, и ждала от жизни все большего развития событий. Особенно ярко эти ожидания проявлялись в возрасте 16-25 лет, и постоянно подпитывались новыми иностранными фильмами и сказочной мультипликацией, книгами и историями успеха из шоу программ, и по большей части я до сих пор допускаю этим ожиданиям свершиться, хотя уже и в меньшей степени.
С другой стороны, моя любимая фраза «может быть» отражала ту тень сомнений, неуверенности и пессимизма, которую моя натура всегда испытывала в ответ на не совсем определенные или желательные предложения, планы, допущения. Удивительно, на сколько разным может быть настроение, вызываемое фразой «может быть», на сколько оно зависит от контекста и от манеры его произношения. Эта фраза практически заключает в себе всю мою жизнь, где искренние радости и неприятные сомнения переплетаются постоянно в той или иной степени и периодичностью. Необходимость мириться с недостатками и утратами, пессимизм и скептицизм живут рядом с надеждой и уверенностью в то, что чудо существует.
Приятно, когда книга увлекает тебя сразу, с первых страниц. Даже известным мастерам классики это удавалось не сразу, а возможно, они не придавали этому значения. Иногда одну и ту же книгу приходится начинать несколько раз, потому что дальше третьей страницы чтение не идет… То ли слог не тот, то ли настроение… Но однажды, после очередной попытки «вчитаться», может быть даже через несколько дней после этого - ловишь себя уже на середине книги, и уже не замечаешь реальности, и оторваться от этой книги не можешь, пока не прочитаешь до конца.
Судя по моим наблюдениям, мужчины и женщины читают книги разные и по-разному. Обилие дат, мест, фактов - такая конкретика увлекает сильный пол, а для большинства женщин остается трудно усваиваемой информацией. Однажды муж читал мне «Историю государства российского» Николай Михайловича Карамзина... Не смотря на то, что я слушала его изо всех сил и ни на что больше не отвлекалась, после страницы услышанного текста я не могла толком сказать, о чем шла речь. Муж «переводил» мне прочитанное с русского на понятный мне русский, делая устное краткое изложение каждой страницы. Он смеялся, что пока мы не дойдем до какой-нибудь любовной истории, огонька понимания в моих глазах ждать бесполезно. Я же во время этого чтения смотрела на него с благоговением, удивляясь, как такой текст может быть ему понятен. Это был еще один бонус к моему выбору - те качества, о наличии которых у моего мужчины в дополнение к основным я мечтала, но которых уже, в общем-то, не ждала. Знание и интерес к истории, умение из потока данных выделить главное и сразу надолго запомнить - эти способности у мужчин завораживали меня со времен школьной парты, и наличие таковых у собственного мужа, о чем я до свадьбы даже не подозревала, вливалось мне в душу приятным бальзамом. Мое же восприятие, которое он тут же обобщил как "женское", в вышеупомянутой книге цеплялось только за редкие описания быта и колоритных традиций тех или иных народов. Мы сошлись на том, что если в тексте практически нет описания человеческих чувств и ощущений, которые я могла бы сравнить со своими, нет описания характеров, действующих лиц, обстановки, места действия, которые я могла бы прочувствовать и запомнить - написанное остается для меня пустым набором символов.
Пока мы «читали», пена в моей ванне уже почти растаяла. Отложив книгу, он встал с теплого кафельного пола, взял полотенце, обернул его вокруг меня и помог вылезти из воды. Цвет плитки в ванной комнате, напоминающий топленое молоко с медом, с благодарностью принимал солнечные лучи, весело проникающие сквозь водопад прозрачных стеклоблоков, встроенных в стену. Эта комната воплотила мое ощущение тепла и покоя, и если бы иногда из крана в ванну натекало настоящее молоко вместо воды - я бы по праву чувствовала себя Клеопатрой. Много раз за последние несколько лет, лежа в этой ванне, греясь и рассматривая встроенные в стены элементы дикого камня, похожие на песочное печенье с окаменевшими ракушками и морскими звездами, я представляла и пыталась развить в себе то ощущение, которое во мне было бы, если бы дверь в эту ванну вдруг открылась, и ко мне вошел тот, чье присутствие составляет для женщины настоящее счастье - вошел с улыбкой, с добрыми любящими глазами, с желанием быть рядом. Я хорошо помню эту тянущуюся жажду счастья, помню даже физически, и тем удивительнее было теперь осознавать, что томительное ожидание было не напрасным, и что такое чувство действительно существует, и что теперь оно тут, рядом, настоящее - в нем и во мне.
- Послушай, я ведь практически ничего о тебе не знаю, - сказала я, когда мы уже неторопливо пили чай у себя на диване. Белые округлые чашечки удобно ложились в ладонь, пар от терпкой янтарной жидкости игриво поднимался и тут же пропадал в свете комнаты.
- ???
- Ну, я даже не знаю, где ты был, с кем и как… до меня.
- Я тебе уже рассказывал несколько раз! Не смеши меня.
- Да какой смех! Я ничего не помню. Пожалуйста, расскажи.
- Не буду.
- Ну пожалуйста…
- Нет.
- Что, вот так и будем жить?
Я обошла диван и встала за большой барной стойкой, служившей нам столом, чтобы взять варенье. Муж продолжал пить чай, сидя боком ко мне и держа чашку у рта. Он продолжал наблюдать за мной глазами.
- Что это за «темная лошадка» сидит? Расскажи! - не унималась я.
- Тань, ты смеешься? - честно говоря, у нас у обоих вид был абсолютно счастливый, но его упорство все больше меня раззадоривало.
- Ром… Я не помню. Ничего не помню. Я серьезно…
Он сидел с выражением лица «Боже мой», глядя на меня немного боком, с укоризной и удивлением, держась одной рукой за щеку. Мы с трудом сдерживали смех.
- Вот, так живешь-живешь с тобой, а потом окажется, что ты… Маньяк! Они все в обычной жизни тих… - договорить я не смогла, потому что взрыв хохота с полным ртом чая у мужа вызвал такой же у меня, и помешал мне проглотить ложечку варенья, и варенье пошло носом, и я, побросав все кое-как на барную стойку и держась руками за нос и рот, со слезами и смехом побежала в ванну...
***
Что именно осталось в моей памяти после всех произошедших со мной событий восстановить достаточно сложно. Внешне я ничем не отличалась от остальных, умом тоже выделялась редко, хотя рождение и воспитание в семье учительницы, вышедшей замуж за сына учительницы - накладывало свой отпечаток, вызывая у меня потребность в каждодневном одобрении окружающими и осознании себя как «лучшей», а также бесконечное самоедство по причине невозможности приблизится к неустойчивому, но неискоренимому идеалу собственного «я». По словам Фредрика Перлза, «Если вы нуждаетесь в одобрении, похвале, обратной связи от каждого, тогда вы каждого делаете своим судьей». Я нуждалась в обратной связи далеко не от каждого, и в отличие от домостроевских настроений моих предков, мамина фраза «что люди скажут» с детства не вызывала во мне желания изменить свое поведение или не выносить на всеобщее обозрение свои мысли и действия. Мнение толпы мне было безразлично, но иметь круг лиц, мнением которых я дорожу и от которых жду признания и тепла - было обязательным условием. Неплохо было также создать комфортную для себя психологическую среду среди одноклассников, знакомых, коллег.... И это стремление до сих пор я воспринимаю как вполне здравое и понятное для любого разумного двуногого на нашей планете (а тем более русского человека). При этом психологическая самодостаточность некоторых моих знакомых хоть и вызывает во мне некую зависть и служит практическим примером обеспечения душевной безопасности своего "я"... Однако кажется мне странной и неприемлемой.
В итоге, быть «лучшей» мне чаще удавалось, или казалось, что удается тогда, когда это так или иначе признавали другие люди. Но так как ценность этих признаний падала или возрастала прямо пропорционально событиям, в которых они, эти люди, так же как и я участвовали - оценить свое качество представлялось с каждым годом все сложнее. Стресс и приступы депрессии напрямую зависели от взаимосвязи с интересующими меня окружающими или даже обществами окружающих, интересными мне по возрасту, занятиям, взглядам. В отличие от упомянутых Андреем Купатовым причин депрессий в нашей стране за последние 10-15 лет, в течение которых подобные настроения получили особое распространение благодаря неустойчивой политической и экономической ситуации и одновременному распространению благ цивилизации, освобождающих человеческий мозг от привычных ему элементарных дум о «хлебе насущном» (которые на самом деле являются спасительными для человека в психологическом плане) - я видела решение своих проблем только в «настоящей» любви и в установлении истинного семейного благополучия. В конце концов, к моим 34 годам и пятилетнему сроку замужества накопленное «хорошее» и «плохое» в моей жизни уравновесилось, уступив место спокойному счастью.
Спокойное счастье сводилось к проживанию в собственной квартире в небольшом современном городе под пока еще мирным небом над средней полосой России, постоянному месту работы у меня и у мужа, наличию любви у уважения в семье, воспитанию собственной замечательной трехлетней девочки, наличию здоровья, позволяющему жить «нормальной жизнью», а также постепенно исполняющимся планам построить дом и родить еще нескольких детей. Мы мечтали о спокойной пенсии в уютном светлом коттедже с большой деревянной террасой, посреди нашего собственного сада. Муж видел себя волшебником на кухне, поджидающим детей и внуков на ужин за большим столом, я себя - в белой кружевной шали и длинном платье, в кресле, с любимой книгой в руках, или у мольберта перед большим окном на мансарде и начатым натюрмортом с воздушными цветами. Правду сказать, в эти мечты не входили седины, наши состарившиеся фигуры и трудности с передвижением и здоровьем, которые скорее всего сильно омрачат наши мечты на деле, но в целом картина вырисовывалась чудесная. А пока мы водили ребенка в детский сад, потом с разной степенью погружались в работу, потом ужинали дома, потом долго мыли и укладывали дочку, вперемешку с играми и сказками, и пытались хоть что-то успеть сделать по дому, пока она спит, а мы еще «держимся». Когда мы, наконец, залезали под одно одеяло, у нас было два варианта развития событий - либо мы тут же засыпали после короткого теплого поцелуя, уставшие от бытовых забот до полного изнеможения, либо не засыпали. Это зависело от продолжительности поцелуя. Как показывала практика, стоило немного его продлить - и вероятность выспаться снова сводилась к нулю. Абсолютно счастливые, как два подростка под звездным небом, мы засыпали часа в три ночи, прижавшись друг к другу всем, чем только можно, полные нежности и тепла. Запас этого тепла и нежности позволял иначе смотреть друг на друга утром, иначе слышать друг друга во время коротких разговоров по телефону в течение дня и иначе ждать все того же поцелуя перед сном следующей ночью. Иногда кроме поцелуев нам хотелось поговорить, но при глубоком развитии мыслей это уже редко заканчивалось душевным успокоением.
- Это и есть настоящая любовь, как ты думаешь? - растягивая слова и немного коверкая язык спрашивал муж, которому такие разговоры в обнимку особенно нравились, и во время которых он вел себя почти как ребенок. Мне нравилась тема, но не очень нравился тон «исполнения»:
- Да, наверное…
- Ты засыпаешь, дружочек?
- Пока не решила…
В соседней кроватке шумно, как маленький слоник, перевернулась дочка, разбуженная громким шепотом. Нас всегда умиляло громкое сопение, которое она издавала иногда по ночам, и глубокий сон, который, по-видимому, требовал от нее настолько больших усилий, чтобы перевернуться, что от ее тяжелых движений кроватка начинала раскачиваться. В итоге она окончательно плюхалась тяжелым тельцем на матрас, кратко и шумно вздыхала и снова засыпала «без задних ног» .
- Не шепчи так громко, разбудишь ребенка. Она ведь начинает прислушиваться к словам.
- Правда у нас хорошая девочка? Ворочается так забавно, как бегемотик…
- Да... Главное чтоб не болела... Дышит вроде бы свободно...
Разговоры о ребенке были нам обоим очень приятны, мы вспоминали, как она вела себе днем, какие реплики выдавала, какие забавные случаи с ней происходили.
- Слышал сегодня, как она говорит «самостоятельная»?
- Угу… «Са-сос-таятельная». Гордо еще так!
Мы улыбались.
- Рассуждать любит все больше, особенно на горшке, почему то.
- Угу, сегодня сидит, тужится… Старается - очень. Говорит : «Папа, правда хорошо, что у меня хорошее пищеварение?» Я говорю: «Да, хорошее пищеварение для деток очень важно.» Она кричит с горшка: «Мама, принеси мне варение, папа сказал, что это важно!»
Обволакивающее душу тепло к ребенку побуждает меня еще раз встать и посмотреть, как она спит. Я люблю ее фотографировать спящую. Во сне она становится другая - более взрослая и красивая, если лежит на спине, с раскинувшимися по сторонам волнами шелковых волос... И тогда можно представить, как она будет выглядеть в юности… Или более похожая на младенца, когда лежит на боку - с пухлыми губками уточкой, несимметричным лицом и с маленькой детской ручкой и толстенькими коротенькими пальчиками, подпирающими щечку. Я часто пытаюсь "остановить момент" и насладиться счастьем материнства и красотой детского личика, подолгу рассматриваю эти пальчики, реснички, фарфоровую кожу с нежным румянцем... Но фотографии - это днем, а ночью я могу только осторожно и медленно погладить ее по голове и спинке, и по легкому движению и сопению понять, что ей это нравится, и она чувствует материнскую любовь и тепло сквозь сон, и от этого ей становится еще спокойнее и уютнее.
- Ты ей расскажешь, что такое любовь, когда она вырастет? Надо будет ей обязательно рассказать.
- Ну, смотря какую любовь ты имеешь в виду…
- Расскажи ей про разницу. Ты то ведь знаешь, в чем она заключается…
- А ты будто не знаешь.
- У меня нет такого опыта. И я мужчина.
- Мдаа, не знаю, что из моего «опыта» я могу ей рассказать…
- Надо постараться. У тебя получится. Ты так все хорошо рассказываешь…
- Это большое преувеличение.
- Сейчас я вот найду под одеялом еще одно большое преувеличение, и тогда мы посмотрим…
Разговоры о ребенке отвлекли меня от ощущения себя как женщины, и я уже не могла вернуться к тому романтическому настрою, который был, когда мы только легли в постель. Я думала.
- Знаешь, мне многие говорят, чтоб я написала о себе книгу. Уже давно. Но вот так все выкладывать на всеобщее обозрение, да еще не дай бог ее прочтет потом моя дочь… С другой стороны - писать избирательно, пропуская те моменты, за которые стыдно - значит умалчивать истину. Зачем тогда книга… кому она будет интересна, и какой тогда будет смысл «марать бумагу»… Я никак не могу найти решение. И не писать уже тоже не могу - постоянно думаю об этом.
- Вечно ты заморачиваешься на чем-нибудь.
- Да уж… Я бы очень хотела жить как ты, радуясь тому, что есть. Но меня постоянно точит какой-нибудь «червяк». Я могу спать спокойно, только если за день выложилась на двести процентов и большего уже сделать ничего не могу физически. Или если кто-то действительно меня похвалил. Тебе нужно, чтоб тебя каждый день хвалили?
- Мне? Нет.
- Счастливый человек… А я вот нахожусь в прямой зависимости. Может быть, я ее называю неправильно, но зависимость точно есть.
- Это неправильно.
- Я это понимаю. Но справиться с ней не могу.
- Тебе надо к психологу.
- Да я бы с радостью. Только не знаю я хороших психологов. Да и времени на это нет… Что я ему расскажу? Мне кажется, без знания подробностей моей жизни он ничего не поймет. Или посоветует что-нибудь стандартное, типа «займитесь спортом»… Я буду нервничать, что не смогла до него донести полноту своих мыслей… И привет.
- Снова тупик.
- Тупик… ты уже засыпаешь что ли?
-Ну, секса похоже сегодня не будет…
-Ну спи… А то тебя по утрам не поднять.
Через несколько секунд он уже мирно похрапывал, а я лежала, таращясь в потолок невидящим взглядом…
Я сознавала, что моя жизнь по сравнению с жизнью других знакомых мне женщин сложилась очень удачно. Такой семьи как у меня я практически больше не встречала - у нас все было очень хорошо в течение вот уже пяти лет. Наверное мы подходили друг другу для того, чтобы создать эту самую счастливую семью, но в моем понимании происходящего, наше благополучие - это всецело была заслуга мужа. На столько он был хорошим и внимательным отцом для нашей дочки, с таким удовольствием проводил с ней время, читал, играл, гулял, даже сказки старался выучить и колыбельные, чтоб лишний раз порадовать ее на ночь, что я просто удивлялась и очень радовалась за дочь - такое внимание со стороны первого в ее жизни мужчины научит ее правильно оценивать остальных, встречающихся на жизненном пути. Все это время он был хозяйственным и домашним, любящим делать заготовки на зиму и привозить много разных продуктов в дом с рынка. Он был неприхотливым в еде, но в то же время ценящим хорошую кухню и любящий сам приготовить что-нибудь "эдакое"… Был терпеливым, ОЧЕНЬ терпеливым по отношению ко мне - а у меня характер невыносимый, я сама это чувствую очень часто… Работящим, умным мужчиной, которого ценили на работе, и который за короткий срок достиг хорошего положения, позволяющего нам жить на неплохом по местным меркам «среднем» уровне… Он был умелым мастером по дереву, аккуратным, толковым - в своего деда… Это так хорошо, когда мужчина умеет сделать из дерева все что угодно - это так полезно и поучительно для детей… И, можно сказать, так сексуально для женщины, наблюдающей за такой исконно мужской, настоящей работой… Он был внимательным и нежным любовником, в то же время неутомимым и очень страстным (как мне нравится) когда на то было настроение, силы и желание… У него правильно, «в нужном направлении» работал мозг, отсекая все лишнее и сорное на его жизненном пути. Пустые с точки зрения семьи соблазны типа пива, компьютерных игр, посиделок с друзьями и прочее - его не волновали. Он умел бороться со своими страстями, если они противоречили его представлениям о пути к духовному самосовершенствованию и к Богу в том смысле, как мы это понимали, и я была тому свидетелем. Всем своим покоем, счастьем, семейным теплом и всем своим благополучным будущим я была обязана только ему. Мы очень редко ссорились, а если такое случалось - сильно переживали и старались как можно скорее восстановить «здоровье» наших отношений. С ним можно было поговорить, и он действительно вникал в разговор и понимал, о чем идет речь. Он отсеивал мои «пустые» темы и переживания, а из действительно важного делал правильные выводы и действовал в будущем с учетом интересов обеих сторон. Он не был подкаблучником, и небольшая разница в возрасте между нами ничуть не сказывалась на его умственной зрелости - напротив, он был морально более здоров, уравновешен, даже наверное более мудр чем я, со всем моим «опытом», и чем многие мои значительно более "зрелые" знакомые. Он терпел мои выходки так, как терпит баловство дочери любящий отец, и частенько мне было стыдно впоследствии за свое поведение, хотя у меня конечно же на все были свои оправдания. Иногда и мне удавалось открыть ему на что-то глаза... И я уверена, впереди у нас будет еще немало возможностей усовершенствовать себя и наши отношения, в чем то стать мудрее благодаря друг другу.
Я не хотела его терять. Мысль, что жизнь хрупка, и далеко не все мы можем предусмотреть, и не везде «подстелить соломки», что все может прекратиться в один миг в результате какой-нибудь катастрофы, рокового случая, пустой ошибки, неудачного стечения обстоятельств - я гнала от себя как можно дальше, боясь даже собственного влияния на нашу судьбу путем мифической материализации моих дум. Я часто, очень часто со слезами на глазах молилась по ночам, чтобы Бог не забрал у нас это хрупкое счастье, сохранил нас от беды и позволил дожить до глубокой старости вместе в относительном здравии... И позволил умереть тихо, в один день, желательно во сне. Однажды, вот так вот вечером, лежа в обнимку под одеялом, мы даже сошлись на том, что неплохо было бы потом, когда это случиться, сделать двойной гроб, чтоб нас положили туда рядом - я не хотела оставаться без него ни на минуту, ни на вечность. Мы со слезами расставались, когда он уезжал в командировку больше чем на неделю, как ни смешно это звучит. Мы не представляли, как можно отдыхать где-то по отдельности и без ребенка, и все наши помыслы в основном принадлежали семье и друг другу. Мы готовы были к тому, что мы проживем всю оставшуюся жизнь только друг с другом, и ничего другого не желали.
Почему же тогда я снова не могла уснуть? ЧТО не давало покоя мне, симпатичной женщине в расцвете лет, у которой есть все для нормальной жизни, и даже больше чем просто нормальной - для жизни счастливой? Мне было стыдно за себя и обидно за собственного мужа, что у него такая «ненасытная» морально жена. Я напоминала себе старуху из сказки о золотой рыбке, и такое сравнение было нелестным. И все же, гадкий червячок грыз мою душу, тени прошлого наползали одна за другой, тревожа мое сердце, и для нашего общего покоя так или иначе я должна была с этим разобраться. Вопрос «как» все еще оставался открытым.
Вариант написания книги пугал меня откровенностью, невозможностью заменить некоторые фамилии, события и узнаваемые характеры на аналогичные, потому что во многом терялась бы вся «соль» и четкость восприятия, но формулировать фразы письменно мне было намного легче, чем делать это устно с психологом. Не отдавать потом в печать? Как тогда я найду ответ, найду понимание со стороны других людей, ведь мне это необходимо как воздух… Или я просто снова жду, что меня «похвалят?» Как бы не получить критики больше чем похвал, ведь мастер письма я «еще тот», переживать от неудачи буду долго, а уж мои переживания обязательно скажутся потом на всех, включая семью и родных… Тупик. Снова тупик, из которого вырваться нету сил. Где мое Аустерлицкое поле, где небо над князем Андреем, где Истина? Неужели мало я наделала ошибок, чтобы снова загнать себя в критическую для жизни ситуацию, черный угол, находясь в котором можно, наконец, что-то увидеть и понять, но из которого благополучного выхода может уже не быть?
...
Ненадолго успокоиться в этом направлении удалось благодаря резко вправляющему мозги вопросу Ларисы Гузеевой в передаче «Давай поженимся». Не то, чтобы я была фанатом этой передачи, но пару недель она была неплохим оформлением для моей вечерней трапезы. Более-менее натуральные типажи и реакции героев программы почти отвечали моим потребностям постоянного психологического анализа себя и окружающих. Как всегда, я искала схожие проблемы и ответы на них в судьбах других людей.
- Зачем??? - вопрос звучал в адрес девушки недалекого ума и большими амбициями. Девушка сказала, что пишет книгу о себе и своей неудавшейся любви с "итальянскими" заворотами страстей между ней и ее бывшим поклонником (и исконно русским рукоприкладством в итоге со стороны последнего в ее адрес).
- Зачем??? - до сих пор отдается во мне голос Гузеевой... И я каждый раз замираю от этого голоса, "поджав хвост" и втянув голову в плечи... И необходимость ответа и самой книги в моем случае сразу отпадает с элементарной очевидностью,
- Пиши! - равнодушно сказал невысокий худенький человек с бородкой, внимательно следящий с берега за своими внучками шести и семи лет, постоянно ныряющими в проточной Судогде вперемешку с другими детьми - Пиши, сейчас все о себе пишут… Конечно, женщины, о своих романах…
Популярный, хорошо оплачиваемый в прошлом, этот московский писатель, который каждое лето проводит в деревне под Владимиром, в двух словах рассказывает мне о том, как его статьи ценились раньше, в советские времена, и как теперь трудно найти им место в современных журналах с небольшим тиражом.
- Мне издатель сказал: «Что мне, попу к твоим рассказам приклеить, чтоб они продавались?». Сейчас ведь как - заплатишь за хорошую рецензию - будет у тебя рецензия. Не заплатишь - не будет… Коммерция одна, никому больше ничего не интересно…
«Попу приклеить»… «Женщины о своих романах»… «Все о себе пишут»… Мне не хотелось попадать в число этих «всех», в число этих женщин, на которых так определенно смотрит Гузеева, несущая помимо работы в шоу программе роль воспитательную для большинства простых, а особенно желающих выскочить в некую элиту из слоя «простых» зрителей-обывателей. Я не хочу искать спонсора и за сто пятьдесят тысяч печатать относительно большим тиражом свою книгу, чтобы потом ездить и предлагать ее распространителям. Я не хочу выставлять свою глупость и свою попу на прилавок, чтобы удовлетворить потребность тщеславия. Чего же я на самом деле хочу?
Я очень хочу покоя в своей душе, хочу самовыражения, хочу понимания со стороны таких же как я мыслящих двуногих. Я хочу радоваться той жизни, которую имею, и радоваться полно и без сомнений, без зависти на чужие успехи и возможности, без сожаления о чем-то неисправимом в прошлом, без мыслей о том, как могла бы развиться моя жизнь, «Если Бы…»
Я не верю, что написание книги всецело поможет мне избавиться от моих комплексов, и заменит мне исповедь у священника или психолога. Но чем дольше я таскаю с собой все то, что меня тяготит, тем дольше я не могу отпустить свое прошлое, которое цепляется за меня своими острыми коготками, раня психику, больно толкаясь в моей душе и бесконечно надоедая и мешая мне жить. Оно требует родиться во что то обособленное от меня, и я, не смотря на всю логику, сравнения и самокритику, больше не могу этому препятствовать. Может быть, то, что у меня получится поможет кому-то еще найти ответы на свои личные вопросы. Может быть просто кто-то найдет в моей жизни что-то общее со своей, и это поможет ему набраться сил, терпения, поможет не отчаяться окончательно, поможет не чувствовать себя бесконечно одиноким в отдельные моменты жизни. Может быть, к концу книги у меня откроются другие причины, о которых я пока не подозреваю. Может быть.
***
"Может быть" - это словосочетание в определенное время стало моим ником, хотя само настроение, передаваемое этой маленькой фразой сопровождало меня, по-видимому, всегда. С одной стороны, это было оптимистическое утверждение, с ударением на слово «может», синоним фразы «возможно все». И действительно, вволю начитавшись художественных книг, сказок и приключений, я абсолютно верила в то, что в моей жизни может произойти любое чудо. В детстве я выходила на балкон двенадцатого этажа, раскидывала руки и пыталась взлететь - ведь главным средством для исполнения этого мне представлялось лишь желание «по-настоящему», очень-очень сильно захотеть. Я напрягала все, что было можно в голове, сосредоточивалась и старалась. Этого, по-видимому, было недостаточно, и вместо разочарования я откладывала попытку на следующий раз, веря, что у меня все получится. Я верила в настоящих живых кукол и Дюймовочку, и готова была поменяться всем ценным, что у меня было, на обещание ее мне принести. Мечтала о волшебной палочке и придумывала, что сделаю на те три желания, которые она мне подарит. Немного повзрослев, я верила в вечную любовь с первого взгляда и в историю с алыми парусами, где ради своей избранницы молодой человек совершал подвиги или настоящие чудеса. В студенческие времена я верила в то, что в любой момент мне неожиданно может подвернуться великолепная работа, с возможностью полной самоотдачи, реализации, роста, интересная и высоко оплачиваемая, уважаемая и полная общения с интересными, благонастро-ен-ны-ми людьми. Я верила, что в моей жизни всегда может произойти что-то необычное, что-то интересное, нестандартное, что чудо близко, и что любая сказка, произошедшая с кем-то еще, возможна и для меня. Я была открыта всем новым впечатлениям и воспринимала их естественно, не удивляясь, а только искренне радуясь, и ждала от жизни все большего развития событий. Особенно ярко эти ожидания проявлялись в возрасте 16-25 лет, и постоянно подпитывались новыми иностранными фильмами и сказочной мультипликацией, книгами и историями успеха из шоу программ, и по большей части я до сих пор допускаю этим ожиданиям свершиться, хотя уже и в меньшей степени.
С другой стороны, моя любимая фраза «может быть» отражала ту тень сомнений, неуверенности и пессимизма, которую моя натура всегда испытывала в ответ на не совсем определенные или желательные предложения, планы, допущения. Удивительно, на сколько разным может быть настроение, вызываемое фразой «может быть», на сколько оно зависит от контекста и от манеры его произношения. Эта фраза практически заключает в себе всю мою жизнь, где искренние радости и неприятные сомнения переплетаются постоянно в той или иной степени и периодичностью. Необходимость мириться с недостатками и утратами, пессимизм и скептицизм живут рядом с надеждой и уверенностью в то, что чудо существует.