Всюду кони, кони, кони... У меня вот Орлик... был.
Сколько себя помню, я всегда была весьма решительной особой с недевичьими наклонностями.Когда мои сверстницы осваивали нелегкое искусство заплетания в косички разноцветных бантиков, учились шить наряды для кукол и устраивали для них чаепития с игрушечной посудой, я, особо не утруждаясь, собирала свои волосенки в жидкий хвостик, кукол расчленяла, чтобы точно знать, как они устроены, и навеки теряла к ним всякий интерес,в кукольные платьица наряжала котят, а в игрушечном чайнике поселила травяную жабу. Котята возражали. Жаба возражала тоже, но у нее не было возможностей выразить свое возмущение, и ей оставалось только сидеть в чайнике, раздуваясь от возмущения. Впрочем, им еще повезло, потому что скоро у меня появилось новое увлечение.
В неполные пять лет я впервые проехалась верхом на лошади. После этого те куклы, которых я еще не успела четвертовать, могли не опасаться за свою сохранность, котята постепенно перестали нервно вздрагивать, подпрыгивать и кидаться врассыпную при моем появлении, а бедная жаба спокойно ловила своих комаров - мне было уже не до них.
Собственно, первый опыт верхово езды был не самым удачным. Я напросилась "покататься" к пьяненькому мужичку, который ехал охлюпкой к магазину за водкой. Будь он трезвым, наверное, отказался бы. А так - взял. Поднял за руки и посадил перед собой.
Ехать оказалось очень неудобно. Лошаденка была тощая и заморенная, хребет торчал на ладонь, и очень скоро мне стало казаться, что меня вот-вот распилит пополам. Я заныла и запросилась вниз.
Мужичок меня ссадил, подтолкнул лошадь каблуками стоптанных сапог и потрусил дальше мелкой рысцой. Его острый хребет почему-то совсем не беспокоил. Я стояла, смотрела ему вслед и нюхала свои ладошки, серые от пыли и конского пота.
С этого дня я зачастила на конюшню. До нее было неблизко, особенно для маленькой девочки, но я каждый вечер являлась к возвращению табуна, карабкалась на ограду из длинных жердей и смотрела.
Конюшня располагалась за селом, между кладбищем и крутым склоном восточного холма, заросшего лесом. Вечером, когда солнце садилось за гряду холмов на западе, из-за леса доносился нарастающий гул. На вершине холма показывались белые, черные, рыжие крапинки, устремлялись вниз, а за ними появлялись все новые, пока склон холма не становился похож на обсыпанный разноцветной крошкой пасхальный кулич. От грохота копыт дрожала, отзывалась низким гулом земля, и в распахнутые настежь ворота загона вливалась лавина табуна.
Первым делом лошади спешили на водопой - к двум длинным желобам, которые каждый день наполняли свежей водой из артезианской скважины. Пили, шумно отфыркиваясь, потом разбредались по кормушкам. Я спускалась с изгороди и бродила между ними, оглаживая тяжелые головы, выпутывая из челок колючие репьи. Лошади терпели, хрустели овсом, время от времени норовили угоститься из колхозной кормушки. Тогда начиналось выяснение отношений - визг, удары копытами, попытки цапнуть воришку крепкими желтыми зубами за холку... Несколько секунд сумятицы - и все кончалось так же внезапно, как началось.
После кормежки - в конюшню. Раньше лошадей оставляли на всю ночь на воздухе, но с некоторых пор стали запирать. То ли цыгане коня увели, то ли мальчишки повадились на ночные свидания верхом ездить - уже не упомню...
Загон пустел, я мчалась к изгороди, забиралась повыше и крепко обхватывала столб изгороди. Начиналось самое интересное... В распахнутые настехь ворота конюшни я видела, как возится возле центрального денника конюх. Там уже трещали от ударов копыт доски. Дверь отлетала, конюх проворно отскакивал в сторону, и по коридору, как пушечное ядро, мчался КОНЬ.
Я не помню даже его имени - так мало меня занимали тогда подобные вещи. Но если закрыть глаза...
Ах, каким он был красавцем, этот орловский рысак чистейших кровей! Серебристо-серый, в крупных яблоках, великанского роста и пылкого нрава... Застоявшийся за день, он вылетал из конюшни и отмерял круг за кругом вдоль изгороди, пока с атласных боков не начинала хлопьями слетать пена. Сколько себя помню, на нем никто никогда не ездил. Не было у нас таких седоков, что решились бы подчинить себе этого благородного зверя.
Он плыл вдоль изгороди, а я прижималась к столбику всем телом и задыхалась от священного восторга, когда в каком-то полуметре от меня проносилось самое прекрасное существо на свете. У меня и мысли не было проехаться на нем. Такая кощунственная идея в мою детскую головенку прийти никак не могла. Я просто любовалась им до полного самозабвения, пока не наступала ночь.
Набегавшегося и присмиревшего жеребца уводили в денник, а я бежала домой, смятенная и счастливая. И до самого утра смотрела удивительные сны...
В то время на колхозные конюшни часто приводили породистых жеребцов,чаще орловцев, годных возить и воду, и воеводу. Для улучшения местного конского поголовья. Полукровные жеребята вырастали в резвых и сильных красавцев, годных и в упряжь, и под седло. Но однажды к нам привели кобылу...
Много времени спустя я узнала от нашего ветврача, тоже страстного лошадника, что это была арабская кобыла, списанная с конного завода за чрезвычайную злонравность. Вообще-то для арабской породы это исключительное явление. Арабские лошади славятся пылким, но покладистым нравом, обыкновенно с ними может сладить и ребенок. Но эта гнедая кобылка, ладная вопреки преклонному возрасту, с породными качествами считаться не хотела, и управы на нее не было - она не боялась ни кнута, ни батога. С одной конюшни ее списывали на другую, рангом пониже, и так она постепенно докатилась до нашей захолустной деревеньки,будучи уже глубокой старушкой. Дряхлость на ее характере никак не сказалась.
В том самом году, когда я неожиданно и на всю жизнь заболела лошадьми, арабочка наконец отдала душу своему лошадиному богу, и конюхи вздохнули с облегчением. Но от того орловца и от нее остался жеребенок. Его назвали Орликом и опрелелили в ремонтный состав - будущим производителем. Уж очень хороших он был кровей.
Грязно-бурый и нескладный по первому году жизни, после первой линьки Орлик неожиданно выправился и оказался темно-серой, с ярким серебристым отливом масти - в отца. В отца же он пошел и ростом, и необыкновенно нарядной, плавной, размашистой и резвой рысью. Экстерьером же Орлик вышел в мать - лебединая шея, характерный профиль "щучкой", огромные ноздри при тонком храпе, и огненные, выразительные глаза. Типичный араб,только раза в три крупнее мамы...
Зоотехники роняли слюнки и заранее подбирали ему гарем. Подошло время заездки. И вот тут-то грянул гром... Каквыяснилось, Орлик не только экстерьером вышел в свою стервозную матушку. Если б зоотехники могли, они бы воскресили эту кобылу, а потом убили,предварительно как следует помучив. Потому что характером надежда ремонтного состава оказалась в нее. И тоже в превосходной степени... На карьере жеребца арабо-орловских кровей был поставлен жирный крест. Но зоотехников можно понять...
Колхозная лошадь - это прежде всего рабочая лошадь. Ее назначение - трудиться. Конечно, она должна быть сильной и выносливой, по возможности резвой - но прежде всего она должна быть покладистой. Она должна уметь ждать, пока грузят и разгружают огромный воз, стоять на месте, даже если заедают слепни, трогаться с места и останавливаться по команде, а не по желанию. Она должна уметь осторожно и медленно спускать свой груз под гору, даже если хомут съезжает на уши, а передок телеги бьет под самую репицу, и без рывков и остановок тащить этот самый груз в гору, даже если трещат сухожилия на ногах, а вытянутая голова вот-вот начнет чертить в пыли борозду...
Конечно, хорошо, когда при всех своих выдающихся качествах рабочая лошадка еще и замечательно красива. Но даже самая прекрасная лошадь будет справедливо отбракована, если окажется, что у нее дурной нрав. Тем более, если он передается по наследству...
Вот так красавец Орлик стал обычным рабочим мерином. Более смирным он от этого не сделался,но хотя бы под седлом согласился ходить. Телегу не любил, и нелюбовь свою выражал как мог. А мог он многое, и фантазией был не обделен. В итоге его передали в распоряжение заведующего фермой - вместе с полубратом Орлика, Полетом, от того же жеребца и полукровной рысистой кобылы. У Полета с характером было все в порядке, но, будучи рысаком почти на три четверти, он как раз не особо любил седло. А вот в легких дрожках готов был красоваться с утра до ночи...
Заведующий фермой, шустрый и сухонький старичок, естественно, предпочитал капризному скакуну удобные дрожки. Гнедой красавец Полет день-деньской чеканил высокую, парадную рысь, выгнув шею колесом и держана отлете струящийся по ветру хвост. А Орлик скучал с торбой овса на морде где-нибудь в холодке или бродил по конющенному загону в гордом одиночестве.
Всего этого я тогда, разумеется, не знала. Заведующий фермой приходился мне родным дядей, но видела я его всегда исключительно в компании Полета. Жил дядя Илья на другом конце деревни, бывала я у него только летом,когда к нему привозили внуков - моих племянников и товарищей по буйным играм. К шести годам я была очень начитанной девочкой, поэтому играли мы в индейцев, в космический десант, в полицейских и гангстеров,и во многое другое.
И вот однажды я топала себе вдоль по длинной пыльной улице и обдумывала сюжет очередной игры. Накануне я пробралась в будку киномеханика и посмотрела оттуда не слишком детский фильм "Шина - королева джунглей". Нетрудно догадаться, кем я себя теперь воображала. Племянникам, само собой, отводились почетные роли хищников... Но когда я дошла до дядиного дома, все мысли у меня из головенки повылетали. Я увидела Орлика.
Как потом выяснилось, дяди Ильи в тот день дома не было. Он приехал с фермы на Орлике, пообедал, запряг Полета и уехал в летний лагерь. А Орлика велел расседлать и отправить пастись. Заниматься строптивым мерином никто не стал - так и стоял бедняга при полном параде на самом солнцепеке, пока на него не набрела я.
Как-то так сложилось, что раньше Орлика я не встречала. И первая встреча произвела на меня... очень серьезное впечатление. Я стояла у забора, почти не дыша. Передо мной стоял привязанный к столбику заборп чудесный белый конь. И на коне - вот удача-то! - были седло и уздечка. А вокруг - ни души...
Я уже упоминала, что всегда была очень решительной особой? Ну, так вот эта ситуация исключением не стала. У меня от радости чуть сердце из горла не выпрыгнуло. Раздумывать было некогда, и я бустренько отвязала лошадь от забора. Тут же возникла первая проблема: несоответствие в росте. Я в свои шесть лет могла пройти под брюхом этого коня, не пригибаясь. А чтобы на лошади можно было ехать, поводья должны быть заброшены ей на шею. Чего я, разумеется, сделать никак не могла. И я решительно дернула поводья вниз.
Бедный Орлик, наверное, был очень удивлен подобной бесцеремонностью. Все-таки он был аристократом до кончиков подковных гвоздей - и тут такая кнопка с замашками дворового воробья... Должно быть, исключительно от удивления он опустил голову - разглядеть получше наглую пичужку. А я закинула ему на шею поводья, и даже ухитрилась не перекрутить их при этом.
Тут же выяснилось, что до стремени я достаю. Руками. Если подпрыгну. Опешивший конь стоял, не двигаясь, и только таращил на меня свои выразительные арабские глаза. А я ожесточенно вычесывала из затылка решение новой проблемы. Подвести коня к скамейке и карабкаться в седло с нее я то ли не догадалась, то ли побоялась, что увидят из окна и отберут живую игрушку. Во всяком случае, не придумав ничего умного, я просто повисла, уцепившись руками за стремя, уперлась ногой в лошадиное плечо, подтянулась, ухватилась за путлище, еще подтянулась, извиваясь, как червяк на крючке, ухитрилась уцепиться за луку и наконец легла поперек седла, дрыгая ногами от восторга. Орлик оглядывался на меня и хлопал ресницами. И не двигался с места, хотя легко мог стряхнуть меня, как муху, и отправиться по своим лошадиным делам.
Кое-как я примостилась на подушке казачьего седла. Ноги до стремян опять не доставали. Я просунула их в петли путлищ - пришлось почти впору. Потом дотянулась до поводьев, которые болтались где-то посередине конской шеи, попыталась разобраться, как их лучше держать, так и не разобралась - и взяла как попало. Как потом оказалось - правильно взяла... И все это время Орлик сносил мою возню и стоял.
Наконец я выпрямилась в седле и огляделась. Дух у меня захватило. В основном, конечно, из-за роста лошади. Много позже, когда мне взбрело в голову обмерить Орлика, я выяснила, что он всего ничего не дотягивал до 180 см в холке. Для ребенка это, конечно, была очень большая высота. А еще у меня все внутри замирало от предвкушения.
Я пискнула: "Но!" - и слегка шевельнула пятками. Свободно висящие стремена качнулись и стукнули по бокам коня. Орлик развернулся и неторопливо двинулся в сторону фермы - привычным маршрутом. Я покачивалась и елозила в седле, подстраиваясь под ритм конской поступи, и уже через пару десятков шагов мне это удалось. Я тут же вообразила себя опытной наездницей, укротительницей диких мустангов (надеюсь, не надо объяснять, какой фильм привозили в клуб на прошлой неделе?), и за сладкими мечтами не заметила, как доехала до фермы. Я была очень занята: прикидывала, сколько соседских индюков должны лишиться хвоста, чтобы у меня появился шикарный головной убор, и как бы понезаметнее стащить из шкафа моток бахромы, чтобы пришить ее на брюки и курточку. Я уже даже почти придумала себе имя...
Я-то не заметила, как доехала, зато заметили меня! Ребенок на Орлике! Катастрофа!!! Когда я очнулась, ко мне со всех сторон бежали механизаторы, скотники и доярки. И все они очень громко кричали, в основном "Держи!" и "Прыгай!"...
Не успела сесть - и сразу слезать?! Ну уж нет, решила я, и развернула коня. Оно как-то само получилось - наверное, хорошо вошла в образ. А потом я хорошенько Орлика пришпорила...
Первые два километра я не помню. В себя начала приходить, когда Орлик на полном скаку стал оглядываться, фыркать и слегка подкидывать меня. На людской язык это, пожалуй, можно было перевести примерно так: "Ты со мной будешь наконец что-нибудь делать,или нет?!"
- Тпру!.. - выдавила я.
Орлик остановился. Я попыталась отпустить луку седла и поняла, что не могу это сделать - пальцы не разгибались. Очень медленно, по одному, я кое-как отодрала их от луки и поискала взглядом поводья. Они висели где-то на лошадиных ушах, за пределами досягаемости.
Когда сердце перестало выскакивать из горла от страха, я тут же задохнулась снова - теперь уже от восторга. Я смогла! Я скакала верхом и не упала! Ура!!! Что меня тогда можно было содрать с лошади только вместе с седлом, мне, конечно, в голову не пришло. Орлика я заставила поднять голову, подергав за гриву. Поводья сами соскользнули к холке. Я тут же привязала длинный кончик повода к луке седла, чтобы в следующий раз не мучить лошадь. До этого мне как-то не приходило в голову, что мои забавы для животных могут оказаться совсем не в радость. Но когда поводья снова попали в мои руки, я вдруг дернула себя за волосы, и мне это не понравилось. Лошади, наверное, было ничуть не приятнее...
И мне стало стыдно. Я вспомнила котят и жаб, мышей в карманах, бесхвостых ящериц и петухов... мне было что вспомнить. Больше я над животными не издевалась. Орлик терпеливо ждал, пока я закончу переживать. Я справилась с этим довольно быстро, пообещав себе никого не обижать без нужды, и вскоре мы поехали по дороге в сторону леса...
Так началась наша дружба. Орлик был очень злонравен, это верно. Взрослым всегда приходилось опасаться его зубов и копыт, но за всю его немаленькую лошадиную жизнь не было случая, чтобы Орлик обидел ребенка. Малыши могли карабкаться по его ногам, висеть на хвосте и выщипывать гриву - совершенно безнаказанно. Только если уж его очень доводили, Орлик аккуратно стряхивал озорников и убегал, внимательно следя за тем, чтобы ни на кого не наступить.
Всю первую неделю нашего с ним знакомства я ездила только шагом. И эту неделю было ой как трудно выбить. Помогли два обтоятельства: дядя Илья очень меня любил и совершенно не выносил детских слез. Плачущего малыша немедленно утешали. Любым способом.
Я ревела весь остаток дня, но своего добилась. Утром дядя Илья сам подсадил меня на Орлика. Конечно, он боялся, что я разобьюсь, но куда ему было деваться? Впрочем, он быстро перестал бояться, увидев, как бережно строптивый мерин несет маленькую наездницу.
Со второй недели я стала отваживаться на рысь, но она мне не понравилась. У Орлика, как у всякого более или менее араба, были мягкие бабки, но даже на нем ощутимо потряхивало. А я хорошщо помнила, как меня уносило на упругой волне размашистого галопа. И я рискнула...
Никто не знает, что ждет за поворотом тропы. Не знаю и я. Но одно знаю точно: другого такого коня у меня не будет никогда. Это неповторимо, как первая любовь.
Собственно, и первой любовью своей я тоже обязана Орлику.
Но это уже совсем другая история...
Наконец-то добила...
В неполные пять лет я впервые проехалась верхом на лошади. После этого те куклы, которых я еще не успела четвертовать, могли не опасаться за свою сохранность, котята постепенно перестали нервно вздрагивать, подпрыгивать и кидаться врассыпную при моем появлении, а бедная жаба спокойно ловила своих комаров - мне было уже не до них.
Собственно, первый опыт верхово езды был не самым удачным. Я напросилась "покататься" к пьяненькому мужичку, который ехал охлюпкой к магазину за водкой. Будь он трезвым, наверное, отказался бы. А так - взял. Поднял за руки и посадил перед собой.
Ехать оказалось очень неудобно. Лошаденка была тощая и заморенная, хребет торчал на ладонь, и очень скоро мне стало казаться, что меня вот-вот распилит пополам. Я заныла и запросилась вниз.
Мужичок меня ссадил, подтолкнул лошадь каблуками стоптанных сапог и потрусил дальше мелкой рысцой. Его острый хребет почему-то совсем не беспокоил. Я стояла, смотрела ему вслед и нюхала свои ладошки, серые от пыли и конского пота.
С этого дня я зачастила на конюшню. До нее было неблизко, особенно для маленькой девочки, но я каждый вечер являлась к возвращению табуна, карабкалась на ограду из длинных жердей и смотрела.
Конюшня располагалась за селом, между кладбищем и крутым склоном восточного холма, заросшего лесом. Вечером, когда солнце садилось за гряду холмов на западе, из-за леса доносился нарастающий гул. На вершине холма показывались белые, черные, рыжие крапинки, устремлялись вниз, а за ними появлялись все новые, пока склон холма не становился похож на обсыпанный разноцветной крошкой пасхальный кулич. От грохота копыт дрожала, отзывалась низким гулом земля, и в распахнутые настежь ворота загона вливалась лавина табуна.
Первым делом лошади спешили на водопой - к двум длинным желобам, которые каждый день наполняли свежей водой из артезианской скважины. Пили, шумно отфыркиваясь, потом разбредались по кормушкам. Я спускалась с изгороди и бродила между ними, оглаживая тяжелые головы, выпутывая из челок колючие репьи. Лошади терпели, хрустели овсом, время от времени норовили угоститься из колхозной кормушки. Тогда начиналось выяснение отношений - визг, удары копытами, попытки цапнуть воришку крепкими желтыми зубами за холку... Несколько секунд сумятицы - и все кончалось так же внезапно, как началось.
После кормежки - в конюшню. Раньше лошадей оставляли на всю ночь на воздухе, но с некоторых пор стали запирать. То ли цыгане коня увели, то ли мальчишки повадились на ночные свидания верхом ездить - уже не упомню...
Загон пустел, я мчалась к изгороди, забиралась повыше и крепко обхватывала столб изгороди. Начиналось самое интересное... В распахнутые настехь ворота конюшни я видела, как возится возле центрального денника конюх. Там уже трещали от ударов копыт доски. Дверь отлетала, конюх проворно отскакивал в сторону, и по коридору, как пушечное ядро, мчался КОНЬ.
Я не помню даже его имени - так мало меня занимали тогда подобные вещи. Но если закрыть глаза...
Ах, каким он был красавцем, этот орловский рысак чистейших кровей! Серебристо-серый, в крупных яблоках, великанского роста и пылкого нрава... Застоявшийся за день, он вылетал из конюшни и отмерял круг за кругом вдоль изгороди, пока с атласных боков не начинала хлопьями слетать пена. Сколько себя помню, на нем никто никогда не ездил. Не было у нас таких седоков, что решились бы подчинить себе этого благородного зверя.
Он плыл вдоль изгороди, а я прижималась к столбику всем телом и задыхалась от священного восторга, когда в каком-то полуметре от меня проносилось самое прекрасное существо на свете. У меня и мысли не было проехаться на нем. Такая кощунственная идея в мою детскую головенку прийти никак не могла. Я просто любовалась им до полного самозабвения, пока не наступала ночь.
Набегавшегося и присмиревшего жеребца уводили в денник, а я бежала домой, смятенная и счастливая. И до самого утра смотрела удивительные сны...
В то время на колхозные конюшни часто приводили породистых жеребцов,чаще орловцев, годных возить и воду, и воеводу. Для улучшения местного конского поголовья. Полукровные жеребята вырастали в резвых и сильных красавцев, годных и в упряжь, и под седло. Но однажды к нам привели кобылу...
Много времени спустя я узнала от нашего ветврача, тоже страстного лошадника, что это была арабская кобыла, списанная с конного завода за чрезвычайную злонравность. Вообще-то для арабской породы это исключительное явление. Арабские лошади славятся пылким, но покладистым нравом, обыкновенно с ними может сладить и ребенок. Но эта гнедая кобылка, ладная вопреки преклонному возрасту, с породными качествами считаться не хотела, и управы на нее не было - она не боялась ни кнута, ни батога. С одной конюшни ее списывали на другую, рангом пониже, и так она постепенно докатилась до нашей захолустной деревеньки,будучи уже глубокой старушкой. Дряхлость на ее характере никак не сказалась.
В том самом году, когда я неожиданно и на всю жизнь заболела лошадьми, арабочка наконец отдала душу своему лошадиному богу, и конюхи вздохнули с облегчением. Но от того орловца и от нее остался жеребенок. Его назвали Орликом и опрелелили в ремонтный состав - будущим производителем. Уж очень хороших он был кровей.
Грязно-бурый и нескладный по первому году жизни, после первой линьки Орлик неожиданно выправился и оказался темно-серой, с ярким серебристым отливом масти - в отца. В отца же он пошел и ростом, и необыкновенно нарядной, плавной, размашистой и резвой рысью. Экстерьером же Орлик вышел в мать - лебединая шея, характерный профиль "щучкой", огромные ноздри при тонком храпе, и огненные, выразительные глаза. Типичный араб,только раза в три крупнее мамы...
Зоотехники роняли слюнки и заранее подбирали ему гарем. Подошло время заездки. И вот тут-то грянул гром... Каквыяснилось, Орлик не только экстерьером вышел в свою стервозную матушку. Если б зоотехники могли, они бы воскресили эту кобылу, а потом убили,предварительно как следует помучив. Потому что характером надежда ремонтного состава оказалась в нее. И тоже в превосходной степени... На карьере жеребца арабо-орловских кровей был поставлен жирный крест. Но зоотехников можно понять...
Колхозная лошадь - это прежде всего рабочая лошадь. Ее назначение - трудиться. Конечно, она должна быть сильной и выносливой, по возможности резвой - но прежде всего она должна быть покладистой. Она должна уметь ждать, пока грузят и разгружают огромный воз, стоять на месте, даже если заедают слепни, трогаться с места и останавливаться по команде, а не по желанию. Она должна уметь осторожно и медленно спускать свой груз под гору, даже если хомут съезжает на уши, а передок телеги бьет под самую репицу, и без рывков и остановок тащить этот самый груз в гору, даже если трещат сухожилия на ногах, а вытянутая голова вот-вот начнет чертить в пыли борозду...
Конечно, хорошо, когда при всех своих выдающихся качествах рабочая лошадка еще и замечательно красива. Но даже самая прекрасная лошадь будет справедливо отбракована, если окажется, что у нее дурной нрав. Тем более, если он передается по наследству...
Вот так красавец Орлик стал обычным рабочим мерином. Более смирным он от этого не сделался,но хотя бы под седлом согласился ходить. Телегу не любил, и нелюбовь свою выражал как мог. А мог он многое, и фантазией был не обделен. В итоге его передали в распоряжение заведующего фермой - вместе с полубратом Орлика, Полетом, от того же жеребца и полукровной рысистой кобылы. У Полета с характером было все в порядке, но, будучи рысаком почти на три четверти, он как раз не особо любил седло. А вот в легких дрожках готов был красоваться с утра до ночи...
Заведующий фермой, шустрый и сухонький старичок, естественно, предпочитал капризному скакуну удобные дрожки. Гнедой красавец Полет день-деньской чеканил высокую, парадную рысь, выгнув шею колесом и держана отлете струящийся по ветру хвост. А Орлик скучал с торбой овса на морде где-нибудь в холодке или бродил по конющенному загону в гордом одиночестве.
Всего этого я тогда, разумеется, не знала. Заведующий фермой приходился мне родным дядей, но видела я его всегда исключительно в компании Полета. Жил дядя Илья на другом конце деревни, бывала я у него только летом,когда к нему привозили внуков - моих племянников и товарищей по буйным играм. К шести годам я была очень начитанной девочкой, поэтому играли мы в индейцев, в космический десант, в полицейских и гангстеров,и во многое другое.
И вот однажды я топала себе вдоль по длинной пыльной улице и обдумывала сюжет очередной игры. Накануне я пробралась в будку киномеханика и посмотрела оттуда не слишком детский фильм "Шина - королева джунглей". Нетрудно догадаться, кем я себя теперь воображала. Племянникам, само собой, отводились почетные роли хищников... Но когда я дошла до дядиного дома, все мысли у меня из головенки повылетали. Я увидела Орлика.
Как потом выяснилось, дяди Ильи в тот день дома не было. Он приехал с фермы на Орлике, пообедал, запряг Полета и уехал в летний лагерь. А Орлика велел расседлать и отправить пастись. Заниматься строптивым мерином никто не стал - так и стоял бедняга при полном параде на самом солнцепеке, пока на него не набрела я.
Как-то так сложилось, что раньше Орлика я не встречала. И первая встреча произвела на меня... очень серьезное впечатление. Я стояла у забора, почти не дыша. Передо мной стоял привязанный к столбику заборп чудесный белый конь. И на коне - вот удача-то! - были седло и уздечка. А вокруг - ни души...
Я уже упоминала, что всегда была очень решительной особой? Ну, так вот эта ситуация исключением не стала. У меня от радости чуть сердце из горла не выпрыгнуло. Раздумывать было некогда, и я бустренько отвязала лошадь от забора. Тут же возникла первая проблема: несоответствие в росте. Я в свои шесть лет могла пройти под брюхом этого коня, не пригибаясь. А чтобы на лошади можно было ехать, поводья должны быть заброшены ей на шею. Чего я, разумеется, сделать никак не могла. И я решительно дернула поводья вниз.
Бедный Орлик, наверное, был очень удивлен подобной бесцеремонностью. Все-таки он был аристократом до кончиков подковных гвоздей - и тут такая кнопка с замашками дворового воробья... Должно быть, исключительно от удивления он опустил голову - разглядеть получше наглую пичужку. А я закинула ему на шею поводья, и даже ухитрилась не перекрутить их при этом.
Тут же выяснилось, что до стремени я достаю. Руками. Если подпрыгну. Опешивший конь стоял, не двигаясь, и только таращил на меня свои выразительные арабские глаза. А я ожесточенно вычесывала из затылка решение новой проблемы. Подвести коня к скамейке и карабкаться в седло с нее я то ли не догадалась, то ли побоялась, что увидят из окна и отберут живую игрушку. Во всяком случае, не придумав ничего умного, я просто повисла, уцепившись руками за стремя, уперлась ногой в лошадиное плечо, подтянулась, ухватилась за путлище, еще подтянулась, извиваясь, как червяк на крючке, ухитрилась уцепиться за луку и наконец легла поперек седла, дрыгая ногами от восторга. Орлик оглядывался на меня и хлопал ресницами. И не двигался с места, хотя легко мог стряхнуть меня, как муху, и отправиться по своим лошадиным делам.
Кое-как я примостилась на подушке казачьего седла. Ноги до стремян опять не доставали. Я просунула их в петли путлищ - пришлось почти впору. Потом дотянулась до поводьев, которые болтались где-то посередине конской шеи, попыталась разобраться, как их лучше держать, так и не разобралась - и взяла как попало. Как потом оказалось - правильно взяла... И все это время Орлик сносил мою возню и стоял.
Наконец я выпрямилась в седле и огляделась. Дух у меня захватило. В основном, конечно, из-за роста лошади. Много позже, когда мне взбрело в голову обмерить Орлика, я выяснила, что он всего ничего не дотягивал до 180 см в холке. Для ребенка это, конечно, была очень большая высота. А еще у меня все внутри замирало от предвкушения.
Я пискнула: "Но!" - и слегка шевельнула пятками. Свободно висящие стремена качнулись и стукнули по бокам коня. Орлик развернулся и неторопливо двинулся в сторону фермы - привычным маршрутом. Я покачивалась и елозила в седле, подстраиваясь под ритм конской поступи, и уже через пару десятков шагов мне это удалось. Я тут же вообразила себя опытной наездницей, укротительницей диких мустангов (надеюсь, не надо объяснять, какой фильм привозили в клуб на прошлой неделе?), и за сладкими мечтами не заметила, как доехала до фермы. Я была очень занята: прикидывала, сколько соседских индюков должны лишиться хвоста, чтобы у меня появился шикарный головной убор, и как бы понезаметнее стащить из шкафа моток бахромы, чтобы пришить ее на брюки и курточку. Я уже даже почти придумала себе имя...
Я-то не заметила, как доехала, зато заметили меня! Ребенок на Орлике! Катастрофа!!! Когда я очнулась, ко мне со всех сторон бежали механизаторы, скотники и доярки. И все они очень громко кричали, в основном "Держи!" и "Прыгай!"...
Не успела сесть - и сразу слезать?! Ну уж нет, решила я, и развернула коня. Оно как-то само получилось - наверное, хорошо вошла в образ. А потом я хорошенько Орлика пришпорила...
Первые два километра я не помню. В себя начала приходить, когда Орлик на полном скаку стал оглядываться, фыркать и слегка подкидывать меня. На людской язык это, пожалуй, можно было перевести примерно так: "Ты со мной будешь наконец что-нибудь делать,или нет?!"
- Тпру!.. - выдавила я.
Орлик остановился. Я попыталась отпустить луку седла и поняла, что не могу это сделать - пальцы не разгибались. Очень медленно, по одному, я кое-как отодрала их от луки и поискала взглядом поводья. Они висели где-то на лошадиных ушах, за пределами досягаемости.
Когда сердце перестало выскакивать из горла от страха, я тут же задохнулась снова - теперь уже от восторга. Я смогла! Я скакала верхом и не упала! Ура!!! Что меня тогда можно было содрать с лошади только вместе с седлом, мне, конечно, в голову не пришло. Орлика я заставила поднять голову, подергав за гриву. Поводья сами соскользнули к холке. Я тут же привязала длинный кончик повода к луке седла, чтобы в следующий раз не мучить лошадь. До этого мне как-то не приходило в голову, что мои забавы для животных могут оказаться совсем не в радость. Но когда поводья снова попали в мои руки, я вдруг дернула себя за волосы, и мне это не понравилось. Лошади, наверное, было ничуть не приятнее...
И мне стало стыдно. Я вспомнила котят и жаб, мышей в карманах, бесхвостых ящериц и петухов... мне было что вспомнить. Больше я над животными не издевалась. Орлик терпеливо ждал, пока я закончу переживать. Я справилась с этим довольно быстро, пообещав себе никого не обижать без нужды, и вскоре мы поехали по дороге в сторону леса...
Так началась наша дружба. Орлик был очень злонравен, это верно. Взрослым всегда приходилось опасаться его зубов и копыт, но за всю его немаленькую лошадиную жизнь не было случая, чтобы Орлик обидел ребенка. Малыши могли карабкаться по его ногам, висеть на хвосте и выщипывать гриву - совершенно безнаказанно. Только если уж его очень доводили, Орлик аккуратно стряхивал озорников и убегал, внимательно следя за тем, чтобы ни на кого не наступить.
Всю первую неделю нашего с ним знакомства я ездила только шагом. И эту неделю было ой как трудно выбить. Помогли два обтоятельства: дядя Илья очень меня любил и совершенно не выносил детских слез. Плачущего малыша немедленно утешали. Любым способом.
Я ревела весь остаток дня, но своего добилась. Утром дядя Илья сам подсадил меня на Орлика. Конечно, он боялся, что я разобьюсь, но куда ему было деваться? Впрочем, он быстро перестал бояться, увидев, как бережно строптивый мерин несет маленькую наездницу.
Со второй недели я стала отваживаться на рысь, но она мне не понравилась. У Орлика, как у всякого более или менее араба, были мягкие бабки, но даже на нем ощутимо потряхивало. А я хорошщо помнила, как меня уносило на упругой волне размашистого галопа. И я рискнула...
Никто не знает, что ждет за поворотом тропы. Не знаю и я. Но одно знаю точно: другого такого коня у меня не будет никогда. Это неповторимо, как первая любовь.
Собственно, и первой любовью своей я тоже обязана Орлику.
Но это уже совсем другая история...
Наконец-то добила...