юмористическое
Юрий Мамлеев - Крах
Здоровая, толстая девка лет восемнадцати, Катя, приехала в Москву
из-под Смоленска сдавать экзамены в Станкостроительный институт.
Остановилась она у деда и тeтки в старом, кривом доме. Отвели они ей
маленький серый уголок: кровать и тумбочку у окна. С аппетитом забравшись
туда, Катя вскоре принялась за зубрежку. "Только бы не нагадила где-нибудь",
- думал дед. Но Катя любила лишь подолгу обтираться по утрам полотенцем,
поводя спиной. И еще любила повторять: "Закат - розовый, как и мое тело"...
Так она говорила вечерами, когда вглядывалась в пространство, в далекое
пламя на горизонте. Обычно же она редко смотрела на окружающее, а всегда
вниз, чаще всего на свои колени.
Некоторые удивлялись, почему так, но дед считал это обычным делом.
"Только бы не нагадила", - пугался он. Дед любил раздеваться почти догола и
в таком виде, бородатый, в одних трусиках, шумно играл во дворе в домино.
Катина тетя придерживалась других взглядов на жизнь. "Только поступи в
институт, Катенька", - науськивала она племянницу. На третий день тетя
показала ей инженера, живущего в соседней квартире. Он был жирный,
необычайно важный, хотя и бегал все время вприпрыжку. Катя смотрела на него,
и от мысли, что и она может быть такой же великой, медленные и смачные, как
навоз, капельки пота выделялись у нее на лбу. "Он никогда не раздевается", -
шептала ей на ухо тeтка.
Катино сердечко сжималось. Ел очень хотелось увидеть инженера голым.
Кате казалось, что тело у него такое же серьезное и страшное, как само
правительство или как мысли, таившиеся под его массивным, инженерским
черепом.
Дважды она собиралась подсмотреть за ним сквозь щелку дворовой дощатой
уборной. Но замирала и останавливалась на полпути.
Каждый вечер, когда все живое в комнате засыпало, Катя долго и
исступленно молилась. Потирая руками свои мясистые ляжки, она тихонько
сползала с кровати и опускалась на колени. Молилась она о том, чтобы попасть
в институт. Слова молитвы дал ей один блаженно-пьяненький старичок со двора.
Кроме того, многое она добавляла от себя. Возвращалась на кроватку молчком,
вся в слезах и долго потом вытирала слезы подолом ночной рубахи.
Наконец наступили светлые дни консультаций и экзаменов. Как стадо
гусей, тянулись к огромному, черному зданию юнцы и девицы. Профессора
непрерывно хлопали дверьми.
"Чем я хуже других", - вертелось в голове у Кати. Ей казалось, что
когда она поступит в институт, то не только душа ее будет величественной, но
и ходить она будет по-другому, сурово и переваливаясь, топча траву.
Захватывало у нее также дух при виде студентов-старшекурсников.
"Я не хуже их", - болезненно думала Катя, наблюдая за ними из-за
деревьев. Она желала как бы подпрыгнуть умственно и по солидности выше их.
Последние дни Катя стала очень много потеть, всем телом; поэтому часто
уходила в уборную обтирать пот. И всегда при этом почему-то думала о
сокровенном. А затерявшись в коридорах института, среди людей, чаще
воспринимала их как шумящих желтеньких призраков.
Экзамены принимали тяжело. Преподаватели вставали, уходили, опять
приходили; абитуриенты текли бесконечным потоком. Некоторых почему-то
спрашивали долго и назойливо, других мельком, третьих очень равнодушно.
Один преподаватель вообще ничего не спрашивал: посмотрит на физиономию,
фыркнет и скажет: "Беги".
На сочинении же одна абитуриентка заснула.
Катенька сдавала ровно, аккуратно, с напором. Часто посреди экзамена
убегала в клозет обтереть пот и подумать о сокровенном.
Наконец наступил решающий день. Были вывешены списки прошедших по
конкурсу. Помолясь, Катенька побрела в институт. По мере чтения списка ей
несколько раз почудилась ее фамилия. Но это был самообман. Кати в списке не
оказалось.
К ней подошла какая-то худенькая, с чистым лицом девочка.
- Посмотри, самые гнусные прошли, - сказала она.
Счастливчики отделились от остальных и держались одной кучкой. В
большинстве они действительно, как назло, имели самый гнусный вид.
Домой Катенька возвращалась совсем отключенной. Она даже не различила,
когда шла пешком, когда ехала в троллейбусе.
Дома никого не было.
Вытащив из угла огромный, заржавленный топор, Катя с каменным лицом
подошла к письменному столу. Рубила широкими взмахами, как рубят дрова.
Потом сожгла все свои книги.
А на следующий день Катя возвращалась в Смоленск. Больше она никогда не
верила в Бога. Также перестала понимать и мир, в котором находилась. Ей
бывало легче, только когда она мочилась или во сне, когда слушала пение
собственного тела.