"Морфий" по М.Булгакову в Школе-студии МХАТ, курс Евгения Писарева, хор. Никита Пирожков
У студентов театральных школ сегодня дела со сцендвижением обстоят гораздо лучше, чем со сценречью - но пластический "Морфий" до сих пор оставался единственным недосмотренным мной спектаклем мастерской Евгения Писарева; в пространстве Школы-студии видел "Гамлета" Филиппа Гуревича, а на площадке филиала театра им. Пушкина еще год назад посмотрел фееричный "Л.Е.С." Евгении Дмитриевой (который после ввода нового исполнителя стоило бы и пересмотреть), совсем недавно дошел на драматического "Марата" Бориса Дьяченко и сугубо разговорный "Лицей" Андрея Кузичева, и хотя "Л.Е.С." с "Гамлетом" тоже позволяют оценить подвижность, физподготовку студентов, именно "Морфий" демонстрирует, как ребята существуют в спектакле, где движение, ну плюс мимика, является основным, единственным выразительным средством. Часовой хронометраж включает в себя и бурные аплодисменты с поклонами - однако его достаточно, чтоб нарратив, заимствованный из булгаковской повести, не теряясь в чисто хореографических экзерсисах, был внятно пересказан без слов. Этот студенческий "Морфий" - спектакль прежде всего сюжетный, а потом уже танцевальный; другое дело, составляет его сюжет прежде всего динамика сознания героя, а историко-социально-бытовой контекст (для автора, конечно, важный) отходит в тень; поэтому не понадобились здесь "прививки" из новелл цикла "Записки юного врача", которыми нередко прирастают инсценировки "Морфия": тут рассказывается, вернее, показывается, как сознание лирического героя балансирует на грани реальности его врачебной практики и наркоманских кошмаров - а еще неизвестно, что страшнее... - чем дальше, тем фатальнее давая крен в область галлюцинаций, откуда уже невозможно выбраться. Среди белохалатного кордебалета "фельдшеров", воплощающих амбивалентную, безликую силу, с которой герой-протагонист (в составе, на который я попал, роль доктора Полякова исполнял Руслан Чагилов) вступает во взаимодействие и противостояние, выделяется лишь несколько индивидуализированных фигур, и все они, что характерно, женские: с одной стороны, Анна (Вия Гека), олицетворение "человеческого" и "реального" начала, с другой, персонифицированный Морфий (Виктория Серикова), представленный к тому же двояко, актрисой и куклой, муляжом, условно-антропоморфной набивной мешковиной; соответственно и хореографические решения, используемые постановщиком в спектакле, находятся в диапазоне от вполне "конвенциональных", с элементами даже бальных танцев, до перформативных "конвульсий" - отчасти это, допустим, всего лишь иллюстрация, но прием задачам опуса, и педагогическим, и собственно творческим, оказывается адекватным; а те из актеров, которым дана возможность проявить индивидуальность - исполнители Полякова и Анны - демонстрируют и в бессловесном представлении драматический потенциал наряду с физическим, пластическим; во всяком случае центральный герой с его подвижным, мерцающим сознанием-бессознательным здесь не просто танцующая аллегория, но абсолютно естественный в стопроцентно условной, казалось бы, театральной форме человек, страдания которого, отвлекаясь от их номинальной причины, не сводятся к банальной "ломке" морфиниста но универсальны и любому понятны, близки.