студенту надо быть умным: "Вишневый сад" А.Чехова, ГИТИС в "Современнике", реж. Егор Ковалев
Наконец-то с четвертой попытки (то я не мог пойти, как планировал, то ожидаемые показы отменялись) довелось и мне у "бутусовцев" посмотреть "Вишневый сад" - как говорится, теперь хоть и помереть... Видел я спектакль при том не на "родной" его площадке в 39-й аудитории ГИТИСа, а на Другой сцене "Современника" в рамках фестиваля "Неформат", и думается, за счет пространства дипломное сочинение получило шанс "задышать" повольнее, а заинтересованная публика - шанс не только попасть на спектакль, купив билетик (в ГИТИСе показы бесплатные и регистрация на них, слыхал, заканчивается, не успев начаться - "бутусовцы" пользуются бешеным успехом, в общем, заслуженно), но и смотреть его с комфортом (какового институтская аудитория заведомо не предполагает), однако поскольку у меня предыдущий спектакль задержался началом почти на полчаса, я хоть и считай не опоздал на этот, в партер уже не попал - с галереи видно неплохо, только сидеть (#ЯМыБабушка) неудобно... Впрочем, безотносительно моего личного удобства к диплому Егора Ковалева безответных вопросов у меня осталось едва ли не больше, чем к остальным виденным (а таковых, не считая "Вишневого сада", теперь набирается с дюжину) опусам его однокашников по режиссерской группе курса. На моей зрительской памяти нынешний "Вишневый сад" - далеко не первое "дипломное сочинение" режиссера-студента по пьесе Чехова и, пожалуй, отнюдь не самое спорное, но редкий (и все-таки вызывающий недоумение отчасти) случай, когда пьеса берется за основу если не в полном объеме, то все-таки более-менее целиком; первый и последний акты подаются Егором Ковалевым как "нарративные", в них вполне последовательно излагается хрестоматийный сюжет почти строго по тексту пьесы, разве что с купюрами; второй и третий в большей степени "перформативные", тут действие распадается, ритм подзамедляется, линия развития событий рвется, режиссер уходит в вариации, ассоциации, сновидческий морок... что органичнее для выбранной им изобразительной стилистики, положа руку на сердце, копирующей узнаваемый "формат" мэтра, Юрия Бутусова, в самых очевидных, поверхностных его проявлениях и приметах ("нарисованные" поверх белил "клоунские" лица героев, препарированное фортепиано струнами наружу, выплеск эмоций через отвязные танцы...), но после чего вдвойне скучно возвращаться к хоровому, в духе учеников Женовача скорее, пению "летят утки...", а подавно к статичной "говорильне" буквально "на чемоданах", к которой сводится решение финального чеховского акта. От третье- и даже второ- степенных персонажей благополучно избавились - не нашлось места Симеонову-Пищику, Епиходову, Дуняше, ни даже Шарлотте... да и бог бы с ними со всеми. Заметно сократился объем и статус роли Гаева (он свелся фактически к эмблеме, знаку - Гаев здесь комичное ничтожество, чуть ли не "человек в футляре", недоделанный и несостоявшийся даже номинально профессор Серебряков, за счет чего акценты сместились, помимо образа Раневской, на противостояние Лопахина и Трофимова. Зато вот у Трофимова - пафос монологов зашкаливает, один из которых он произносит, взобравшись на крышку обглоданного пианино, и "очнувшись" от проповеднического угара, не сразу понимает, как спуститься с сих горних высей обратно на грешную землю... Тогда как Лопахин чуть ли не самого начала, ну всяко по приезде Раневской, ходит по "земле".... с топором в руках, словно не сад вырубить хочет, а зарубить старушку... и "зарубит" - в момент объявления продажи именья воткнет топор в доску, которой прикроется Раневская, как бы прямо ей лезвием в грудь: ход, положим, и эффектный, выразительный, и до некоторой степени неожиданный (хотя задним числом кажется весьма предсказуемым, а я далек от мысли, что постановщик сознательно держал на уме каноническое эфросовское "я купил - я убил" и Владимира Высоцкого в анамнезе), по-своему точный содержательно, однако, во-первых, уж больно на мой субъективный вкус лобовой, вульгарный, а во-вторых, не сообразный имиджу, придуманному режиссером героине. Раневская тут, с поправкой опять же на грим и парик "клоунессы" (всклокоченные волосы, шатающаяся походка), смотрится манерной грубой дешевкой... что само по себе и не ново, еще Татьяна Васильева у Леонида Трушкина нечто похожее играла, но режиссер тогда не родился, а в ГИТИСе на истории ВРТ (великаго русскаго театрика) про Театр Антона Чехова, даром что он здравствует и поныне, едва ли рассказывают; реплику "я люблю родину" она произносит шепотом, типа "стыдясь", но можно понять и иначе... либо это вообще случайная деталь, исключительно разнообразия интонационного ради добавленная, как, например, добавлена в текст роли Лопахина пересказанная частично своими словами цитата из Дмитрия Лихачева (вполне расхожая - насчет того, что варенье бывает вишнЁвое, а сад вИшневый, и вообще, дескать, барские усадьбы не могли быть вишневыми, а скорее дубовыми или липовыми, коль скоро поместья родовые, то и деревья многолетние, а Чехов был из Таганрога, потому не знал, не понимал, и назвал пьесу неправильно... в меру забавный прикол со ссылкой на Лихачева - но подумать недолго всерьез, что совковый интеллигент Лихачев знал о дворянских усадьбах больше Чехова!); а говорит Любовь Андреевна о болезни своего любовника, уточняя ее природу, характерным жестом ладонью по подбородку... учитывая, что и муж ее "умер от шампанского, он страшно пил", она и замену ему нашла под стать, да и сама, по нетвердой походке судя, никогда от них по этой части не отставала. Яша оказался персонажем-травести, картавым до кучи - положим, это подчеркивает его ущербность, но опять же слишком наглядно, глубо, лобово. А просто в ступор меня вогнал Фирс в исполнении Вань Шеня, чей режиссерский опус по пьесе Флориана Зеллера "Папа" я видел в ГИТИСе ранее -
https://users.livejournal.com/-arlekin-/4778343.html
- но проблема не в его актерской работе, а в том, что предлагает коллеге Егор Ковалев; что Фирс появляется из-под досок выстроенного посреди сцены помоста-"погоста", который в финале разберут (как разберут усадебный дом) на доски и растащат - неоригинально, но приемлемо; однако вдруг он ни с того ни с сего заговаривает текстом Чебутыкина из "Трех сестер" о любви к покойной матери... и тут я, имея в виду, что Чебутыкин так пробалтывается (иначе он просто не может, но и удержать внутри себя тайну не в силах) о том, что Ирина Прозорова, вероятнее всего, родная его дочь (аналогично в "Чайке" намекается, впрочем, довольно прозрачно, что Маша Шамраева - внебрачная дочь Дорна), окончательно теряюсь: надо ли так понимать, что в представленной интерпретации пьесы Фирс - кровный родственник, господипрости "биологический" отец Гаева с Раневской, и отсюда, а не по рабской инерции, весь его трепет, вся его самоотверженная в прямом смысле до гробовой доски заботливость?... Если да - ценная режиссерская смелость (и чего б иного, а такого на своем театроведческом веку бабушка не припоминает!), но тогда стоило бы находку развить, развернуть, а то и сделать опорной в драматургии спектакля; если нет - к чему вообще этот вставной пассаж, дальше "исповедального" и не слишком проникновенно сыгранного куцего монолога никуда в новом направлении историю не продвигающий и моментально забывающийся?