Иегуда Элькана об уроках Холокоста и необходимости забывать
Я и не знала, что, оказывается, осенью умер Иегуда Элькана - один из выдающихся израильских ученых. Профессор Элькана занимался историей и философией науки. За свою жизнь он побывал директором иерусалимского института Ван Лир, директором Института истории науки и идеи в Тель-Авивском университете, а в 1999 году был избран ректором Центральноевропейского Университета в Будапеште. Этот пост он занимал до 2009 года.
Ребенком он с родителями попал в Освенцим, откуда чудом спасся.
За всю свою жизнь он, кажется, написал единственную публицистическую статью, и она была посвящена урокам Холокоста - урокам, которые представлялись ему иными, нежели израильскому мэйнстриму. Статья получилась исключительно острой и возбудила тогда - в 1988 году - бурную полемику. А поводом к ее написанию послужило начало первой интифады и шок, который испытали многие гуманисты-израильтяне, когда узнали, как ведут себя с восставшими (и не восставшими) палестинцами солдаты армии, которой они привыкли гордиться как "самой гуманной в мире". Многие даже спешили откреститься (отмагендавидиться, слиха :)) от этих солдат (тогда их поступки именовались "аномальными инцидентами"), заявляя, что, мол, "это не наши дети" (то есть, в основном, пытаясь переложить вину на "мизрахим"). Элькана в своей статье затрагивает эти моменты, но настоящий "месер" находится во второй части, где он размышляет о более глобальных вещах, таких, как место прошлого в построении нации. Впрочем, вот сама статья. Ивритский оригинал есть в интернете.
Иегуда Элькана
Необходимость забыть
“Ха-Арец”, 2.03.1988
Десятилетним мальчиком я был вывезен из Освенцима и так выжил в Катастрофе. Красная Армия освободила нас, и я провел несколько месяцев в русском лагере для освобожденных. Позднее я пришел к заключению, что в поведении встреченных мной людей - немцев, австрийцев, хорватов, украинцев, венгров, русских и других - нет особой разницы. Мне стало ясно: то, что случилось в Германии, может произойти везде, с любым народом, в том числе - с моим собственным. С другой стороны, я пришел к выводу, что эти ужасы могут быть предотвращены путем адекватного воспитания и через создание правильной политической системы. Нет и никогда не было никакого исторического процесса, который сделал бы геноцид необходимостью.
В течение десятилетий после моего приезда в Израиль в 1948 году я не думал о том, есть ли какой-либо четкий политический и воспитательный урок, который мы могли бы извлечь из Холокоста. В заботах о своем будущем я избегал теоретических обобщений, касающихся уроков прошлого. Не то чтобы я подавлял в себе воспоминания или отказывался говорить о том, что со мной произошло. Я часто говорил с моими детьми о прошедшем и о том, чему мы можем научиться из прошлого опыта. Я делился с ними чувствами и мыслями - но только на личном уровне. Мое нежелание даже следить за процессом Эйхмана, мое несогласие с проведением следствия над Демьянюком, мой отказ сопровождать моих детей на экскурсии в “Яд Ва-Шем” - все это казалось мне частными предпочтениями, возможно, чем-то вроде идиосинкразии. Но сегодня я вижу это в другом свете.
Беседуя с друзьями в течение последних недель, я странным образом чувствую себя в преимущественном положении по сравнению с теми, кто родился здесь и не пережил Катастрофу. Каждый раз, когда поступает новость о “аномальном инциденте”, их первая реакция - нежелание поверить, что это произошло. Они признают факты только тогда, когда действительность ударяет их по лицу. Тогда многие теряют чувство пропорции и пытаются принять линию “все они такие”, или “такова израильская армия”; или же они вместе с отвращением к виновным питают ненависть к арабам, которые “довели нас до этого”. Многие считают, что большинство израильтян глубоко ненавидят арабов и одновременно так же убеждены, что и арабы глубоко ненавидят нас. Со мной же не происходит ничего такого. Прежде всего, нет такого “аномального инцидента”, который я не видел бы собственными глазами. Я говорю в буквальном смысле: я был свидетелем множества “инцидентов”. Я видел бульдозер, закапывающий живых людей, видел беснующуюся толпу, вырывающую у стариков в больнице трубки, через которые поддерживалась их жизнь. Я видел солдат, ломающих руки гражданским лицам, в том числе детям. Для меня все это не новость. В то же время я не делаю обобщений: я не думаю, что все “они” ненавидят нас, я не считаю, что все евреи ненавидят арабов, и я не ненавижу виновников “аномальных инцидентов”. Это не означает, однако, что я оправдываю их действия и не ожидаю, что они будут наказаны со всей строгостью закона.
С другой стороны, я хочу найти более глубокие корни того, что происходит сегодня. Я не принадлежу к тем, кто считает, что половина нашего народа - звери. Точнее говоря, я не из тех, кто считает брутальность этнической характеристикой. Во-первых, я не вижу связи между неспособностью себя сдержать и идеологическим экстремизмом. Более того, идеологический экстремизм характерен в большей степени для евреев из России, Польши и Германии, чем для тех, кто происходит из Африки или Азии.
Некоторые думают, что это недостаток экономической и социальной безопасности породили отчаявшееся поколение, не видящее для себя перспектив ни на личном, ни на экзистенциальном уровнях - никакой надежды получить хорошее образование и профессию, и обеспечить себе средства к достойному существованию, приобретению адекватного жилья и разумного качества жизни. Определить меру справедливости этого предположения нелегко, и особенно трудно выявить количество людей, которые испытывают отчаяние именно в этом аспекте. То, что чувство отчаяния может приводить к “аномальному” поведению - это хорошо известно.
В последнее время я все более убеждаюсь в том, что глубочайший политический и социальный фактор, мотивирующий большинство израильтян в их отношениях с палестинцами - это не чувство отчаяния, испытываемое отдельными людьми, а, скорее, глубокий экзестенциальный Angst - тревога за самое свое существование, питаемая определенной интерпретацией уроков Холокоста и готовностью верить, что весь мир против нас и что мы - вечные жертвы. В этой укорененной с прежних времен уверенности, которую столь многие сейчас разделяют, я вижу трагическое и парадоксальное свидетельство победы Гитлера. Выражаясь метафорически, из пепла Холокоста восстали два народа: один из них в меньшинстве, он говорит: “это не должно повториться”, а другой - напуганное и испытывающее страх преследования большинство, которое говорит: “этого не должно повториться С НАМИ”. Само собой разумеется, что, если в этом и состоят два исключительно возможные урока, я всегда придерживался первого и видел во втором катастрофу.
Здесь я не хотел бы высказываться в пользу той или другой позиции, но, скорее, желал бы предъявить тезис о том, что любая жизненная философия, формируемая - полностью или же в основных своих чертах - Холокостом, ведет к катастрофическим последствиям. Историческая важность коллективной памяти не может быть преуменьшена, но психологический климат, в котором целый народ определяет свое отношение к настоящему и строит свое будущее - катастрофа для общества, если оно, как все другие народы, хочет жить в относительном спокойствии и в относительной безопасности. История и коллективная память - это неотъемлемая часть любой культуры, но прошлое не может и не должно быть элементом, доминирующем в определении будущего всего общества и судеб отдельных людей. Сама сущность демократии находится в опасности, когда в демократическом процессе активно участвует память жертв. Фашистские идеологи понимали это очень хорошо. Не случайно большинство исследований нацистской Германии занимаются вопросом мифологии Третьего Рейха. Опираться на уроки прошлого при построении будущего, использовать прошлые страдания в качестве политического аргумента - это означает позволять мертвецам вмешиваться в демократические процессы сегодняшней жизни.
Томас Джефферсон, один из отцов-основателей американской нации, писал, что демократия и культ прошлого несовместимы: демократия - это забота о настоящем и о будущем. Культивирование “Зкор!” (“Помни!” - иврит) и болезненная зависимость от прошлого - это подрыв основ демократии.
Я не думаю, что конфликт израильстян с палестинцами привел бы к такому количеству “аномалий” и что политический процесс, направленный на достижение мира, зашел бы в такой тупик, если бы Холокост не проник столь глубоко в национальное сознание.
Я не вижу большей угрозы будущему государства Израиль, чем то, что Холокост систематически и мощно врывается в сознание израильтян, несмотря даже на то, что далеко не все его пережили, и что есть уже поколение, родившееся и выросшее в этой стране. Я впервые осознал серьезность того, что мы делаем, год за годом вновь и вновь посылая каждого израильского ребенка на экскурсии в “Яд Ва-Шем”. Чего мы ожидаем от неокрепшего детского сознания перед лицом этого опыта? Бесчувственно и жестко, безо всяких объяснений, мы требуем от детей: “Зкор!” - “Помни!” Но для чего? Что ребенок должен делать с этой памятью? Большинство картин этих ужасов могут быть истолкованы как призыв к ненависти. “Зкор!” может быть легко принят за призыв к слепой и вечной вражде.
Возможно, для мира в целом и важно помнить. Я не уверен даже в этом, но в любом случае - это не наше дело. Каждый народ, включая немцев, решит сам и согласно собственным критериям, хочет он помнить или нет.
Что же касается нас - мы должны забыть. Я не вижу сегодня более важной политической и воспитательной миссии для руководителей нашего государства, чем встать на сторону жизни, посвятить себя построению будущего, а не заниматься от рассвета до заката символами, церемониями и выводами из Холокоста. Они должны с корнем вырвать из нашей жизни власть прошлого и постоянный окрик “Помни!”
* *
То, что я написал здесь, звучит очень остро и, вопреки моему обыкновению, это сказано в очень “черно-белой” манере. Но я не нашел лучшего способа указать на серьезность положения. Разумеется, я знаю, что нет народа, который бы все забыл или должен бы был забыть свое прошлое во всех его нюансах. И, разумеется, есть мифы, необходимые для построения нами будущего - например, миф о наших великолепных способностях или миф о нашем выдающемся творческом начале. И, конечно же, я не призываю перестать учить историю нашего народа. Я только пытаюсь бороться против того, чтобы Холокост проолжали навязывать нам в качестве главной оси нашего национального опыта.
Ребенком он с родителями попал в Освенцим, откуда чудом спасся.
За всю свою жизнь он, кажется, написал единственную публицистическую статью, и она была посвящена урокам Холокоста - урокам, которые представлялись ему иными, нежели израильскому мэйнстриму. Статья получилась исключительно острой и возбудила тогда - в 1988 году - бурную полемику. А поводом к ее написанию послужило начало первой интифады и шок, который испытали многие гуманисты-израильтяне, когда узнали, как ведут себя с восставшими (и не восставшими) палестинцами солдаты армии, которой они привыкли гордиться как "самой гуманной в мире". Многие даже спешили откреститься (отмагендавидиться, слиха :)) от этих солдат (тогда их поступки именовались "аномальными инцидентами"), заявляя, что, мол, "это не наши дети" (то есть, в основном, пытаясь переложить вину на "мизрахим"). Элькана в своей статье затрагивает эти моменты, но настоящий "месер" находится во второй части, где он размышляет о более глобальных вещах, таких, как место прошлого в построении нации. Впрочем, вот сама статья. Ивритский оригинал есть в интернете.
Иегуда Элькана
Необходимость забыть
“Ха-Арец”, 2.03.1988
Десятилетним мальчиком я был вывезен из Освенцима и так выжил в Катастрофе. Красная Армия освободила нас, и я провел несколько месяцев в русском лагере для освобожденных. Позднее я пришел к заключению, что в поведении встреченных мной людей - немцев, австрийцев, хорватов, украинцев, венгров, русских и других - нет особой разницы. Мне стало ясно: то, что случилось в Германии, может произойти везде, с любым народом, в том числе - с моим собственным. С другой стороны, я пришел к выводу, что эти ужасы могут быть предотвращены путем адекватного воспитания и через создание правильной политической системы. Нет и никогда не было никакого исторического процесса, который сделал бы геноцид необходимостью.
В течение десятилетий после моего приезда в Израиль в 1948 году я не думал о том, есть ли какой-либо четкий политический и воспитательный урок, который мы могли бы извлечь из Холокоста. В заботах о своем будущем я избегал теоретических обобщений, касающихся уроков прошлого. Не то чтобы я подавлял в себе воспоминания или отказывался говорить о том, что со мной произошло. Я часто говорил с моими детьми о прошедшем и о том, чему мы можем научиться из прошлого опыта. Я делился с ними чувствами и мыслями - но только на личном уровне. Мое нежелание даже следить за процессом Эйхмана, мое несогласие с проведением следствия над Демьянюком, мой отказ сопровождать моих детей на экскурсии в “Яд Ва-Шем” - все это казалось мне частными предпочтениями, возможно, чем-то вроде идиосинкразии. Но сегодня я вижу это в другом свете.
Беседуя с друзьями в течение последних недель, я странным образом чувствую себя в преимущественном положении по сравнению с теми, кто родился здесь и не пережил Катастрофу. Каждый раз, когда поступает новость о “аномальном инциденте”, их первая реакция - нежелание поверить, что это произошло. Они признают факты только тогда, когда действительность ударяет их по лицу. Тогда многие теряют чувство пропорции и пытаются принять линию “все они такие”, или “такова израильская армия”; или же они вместе с отвращением к виновным питают ненависть к арабам, которые “довели нас до этого”. Многие считают, что большинство израильтян глубоко ненавидят арабов и одновременно так же убеждены, что и арабы глубоко ненавидят нас. Со мной же не происходит ничего такого. Прежде всего, нет такого “аномального инцидента”, который я не видел бы собственными глазами. Я говорю в буквальном смысле: я был свидетелем множества “инцидентов”. Я видел бульдозер, закапывающий живых людей, видел беснующуюся толпу, вырывающую у стариков в больнице трубки, через которые поддерживалась их жизнь. Я видел солдат, ломающих руки гражданским лицам, в том числе детям. Для меня все это не новость. В то же время я не делаю обобщений: я не думаю, что все “они” ненавидят нас, я не считаю, что все евреи ненавидят арабов, и я не ненавижу виновников “аномальных инцидентов”. Это не означает, однако, что я оправдываю их действия и не ожидаю, что они будут наказаны со всей строгостью закона.
С другой стороны, я хочу найти более глубокие корни того, что происходит сегодня. Я не принадлежу к тем, кто считает, что половина нашего народа - звери. Точнее говоря, я не из тех, кто считает брутальность этнической характеристикой. Во-первых, я не вижу связи между неспособностью себя сдержать и идеологическим экстремизмом. Более того, идеологический экстремизм характерен в большей степени для евреев из России, Польши и Германии, чем для тех, кто происходит из Африки или Азии.
Некоторые думают, что это недостаток экономической и социальной безопасности породили отчаявшееся поколение, не видящее для себя перспектив ни на личном, ни на экзистенциальном уровнях - никакой надежды получить хорошее образование и профессию, и обеспечить себе средства к достойному существованию, приобретению адекватного жилья и разумного качества жизни. Определить меру справедливости этого предположения нелегко, и особенно трудно выявить количество людей, которые испытывают отчаяние именно в этом аспекте. То, что чувство отчаяния может приводить к “аномальному” поведению - это хорошо известно.
В последнее время я все более убеждаюсь в том, что глубочайший политический и социальный фактор, мотивирующий большинство израильтян в их отношениях с палестинцами - это не чувство отчаяния, испытываемое отдельными людьми, а, скорее, глубокий экзестенциальный Angst - тревога за самое свое существование, питаемая определенной интерпретацией уроков Холокоста и готовностью верить, что весь мир против нас и что мы - вечные жертвы. В этой укорененной с прежних времен уверенности, которую столь многие сейчас разделяют, я вижу трагическое и парадоксальное свидетельство победы Гитлера. Выражаясь метафорически, из пепла Холокоста восстали два народа: один из них в меньшинстве, он говорит: “это не должно повториться”, а другой - напуганное и испытывающее страх преследования большинство, которое говорит: “этого не должно повториться С НАМИ”. Само собой разумеется, что, если в этом и состоят два исключительно возможные урока, я всегда придерживался первого и видел во втором катастрофу.
Здесь я не хотел бы высказываться в пользу той или другой позиции, но, скорее, желал бы предъявить тезис о том, что любая жизненная философия, формируемая - полностью или же в основных своих чертах - Холокостом, ведет к катастрофическим последствиям. Историческая важность коллективной памяти не может быть преуменьшена, но психологический климат, в котором целый народ определяет свое отношение к настоящему и строит свое будущее - катастрофа для общества, если оно, как все другие народы, хочет жить в относительном спокойствии и в относительной безопасности. История и коллективная память - это неотъемлемая часть любой культуры, но прошлое не может и не должно быть элементом, доминирующем в определении будущего всего общества и судеб отдельных людей. Сама сущность демократии находится в опасности, когда в демократическом процессе активно участвует память жертв. Фашистские идеологи понимали это очень хорошо. Не случайно большинство исследований нацистской Германии занимаются вопросом мифологии Третьего Рейха. Опираться на уроки прошлого при построении будущего, использовать прошлые страдания в качестве политического аргумента - это означает позволять мертвецам вмешиваться в демократические процессы сегодняшней жизни.
Томас Джефферсон, один из отцов-основателей американской нации, писал, что демократия и культ прошлого несовместимы: демократия - это забота о настоящем и о будущем. Культивирование “Зкор!” (“Помни!” - иврит) и болезненная зависимость от прошлого - это подрыв основ демократии.
Я не думаю, что конфликт израильстян с палестинцами привел бы к такому количеству “аномалий” и что политический процесс, направленный на достижение мира, зашел бы в такой тупик, если бы Холокост не проник столь глубоко в национальное сознание.
Я не вижу большей угрозы будущему государства Израиль, чем то, что Холокост систематически и мощно врывается в сознание израильтян, несмотря даже на то, что далеко не все его пережили, и что есть уже поколение, родившееся и выросшее в этой стране. Я впервые осознал серьезность того, что мы делаем, год за годом вновь и вновь посылая каждого израильского ребенка на экскурсии в “Яд Ва-Шем”. Чего мы ожидаем от неокрепшего детского сознания перед лицом этого опыта? Бесчувственно и жестко, безо всяких объяснений, мы требуем от детей: “Зкор!” - “Помни!” Но для чего? Что ребенок должен делать с этой памятью? Большинство картин этих ужасов могут быть истолкованы как призыв к ненависти. “Зкор!” может быть легко принят за призыв к слепой и вечной вражде.
Возможно, для мира в целом и важно помнить. Я не уверен даже в этом, но в любом случае - это не наше дело. Каждый народ, включая немцев, решит сам и согласно собственным критериям, хочет он помнить или нет.
Что же касается нас - мы должны забыть. Я не вижу сегодня более важной политической и воспитательной миссии для руководителей нашего государства, чем встать на сторону жизни, посвятить себя построению будущего, а не заниматься от рассвета до заката символами, церемониями и выводами из Холокоста. Они должны с корнем вырвать из нашей жизни власть прошлого и постоянный окрик “Помни!”
* *
То, что я написал здесь, звучит очень остро и, вопреки моему обыкновению, это сказано в очень “черно-белой” манере. Но я не нашел лучшего способа указать на серьезность положения. Разумеется, я знаю, что нет народа, который бы все забыл или должен бы был забыть свое прошлое во всех его нюансах. И, разумеется, есть мифы, необходимые для построения нами будущего - например, миф о наших великолепных способностях или миф о нашем выдающемся творческом начале. И, конечно же, я не призываю перестать учить историю нашего народа. Я только пытаюсь бороться против того, чтобы Холокост проолжали навязывать нам в качестве главной оси нашего национального опыта.