Земля моя, страна моя... ("Земля - моя! Страна - моя!")
Недавно скончавшийся Одед Пилавский (земля ему пухом) рассказывает, как он перестал быть сионистом:
По окончании посевного сезона 1950 года израильская армия изгнала несколько бедуинских племен из района Тель Арад за границу, в Королевство Иорданию. Это не было единичным случаем - также и бедуинские племена из района Хар Ха-Негев были изгнаны в Египет. Участие в том, что тогда называлось "жатва покинутого", сильно на меня подействовало...
Вот как это было: Зима 1950-1951 года была обильна дождями. Посеянный бедуинами ячмень дал такой урожай, какой бывает в наших местах только раз в десять лет. И никто иной как киббуцы Негева, все вместе, под руководством армейского командования Негевского округа, набросились на высоко взошедший, будто расцветший, урожай, результат труда и вложений бедуинов, которые были изгнаны из страны после того, как засеяли поля. На месте был устроен палаточный лагерь, чтобы дать кров и пищу "честным труженикам". Каждому киббуцу был выделен участок для жатвы. Ячменное зерно отправлялось на грузовиках на зерновые рынки. Доход поделили между киббуцами в соответствии с тем, сколько сжал каждый комбайн, участвовавший в уборке урожая с отнятых ("покинутых") полей.
Я там был в роли грузчика, и вместе с другими занимался переноской мешков с ячменем с поля в лагерь и погрузкой их на грузовики для продажи. И внезапно, посреди погрузки, до меня дошло - я начал понимать, что здесь происходит. Команда, одержимая духом коллективизма и социалистическими идеями, вооруженная приобретенной в кредит у Еврейского Агентства лучшей сельскохозяйственной техникой - отнимает плоды труда у бедняков-арабов, изгнанных со своих земель и из своей страны. С тех пор началась моя внутренняя мыслительная работа, которая и увела меня влево, за пределы мира сионистских идей и действий, и на поиски человеческого и по-настоящему социалистического равенства
Спустя несколько лет после прозрения Пилавского, 25 декабря 1953 года, другой сионист, спасшийся от нацистов Эзриель Карлебах, под чужим именем напечатал в основанной им газете "Маарив" следующий текст
Возопи, страна моя
Пойдем, дочурка. Поедем в Галилею. У нас там срочное, важное дело. Тебе еще нет и десяти, и ты, наверное, ничего не поймешь. Но ты все равно должна видеть и запоминать. И даже когда ты вырастешь, и будет тебе двадцать лет - все равно это будет тебе не ясно, а может, ты и забудешь совсем. Но настанет день, когда тебе напомнят то, что я покажу тебе сегодня, и это тронет тебя и ранит. И в этот день - а я его и не увижу - ты спросишь гневно: ты, папа? Ты это сделал?
***
Я хочу тебе показать горы, дочка. Горы верхней и нижней Галилеи. Вокруг Назарета, Ципори и Бараама. Широкие и обширные земли, одни плодоносные, другие пустынные, вверх и вниз, миллионы дунамов.
Эта земля принадлежала арабам, дочка, в те дни которых ты, наверно, уже не упомнишь. Их были деревни и их же были поля. Теперь ты всего этого уже не увидишь - одни лишь цветущие еврейские селения, вставшие на их место, да приумножатся они, аминь. Ибо было нам великое чудо, и настал день когда населяющие эти земли арабы бежали перед нами, а мы забрали себе их земли и озеленили их. А хозяева их ушли и поселились во многих странах.
Только тут и там ты еще и увидишь деревни этих арабов. Я не знаю, почему и они не убежали. Возможно, потому что не успели. Возможно, потому, что надеялись, что именно их земли не будут включены в еврейское государство. Возможно, потому, что они надеялись, что даже если они и будут включены в состав нового государства, то никто не причинит им никакого вреда, ибо так обещали евреи перед все миром. Так или иначе, они приняли гражданство, и остались.
- А их поля, папа? (Спросишь ты.)
- Нет, дочка: полей-то как раз и не осталось.
- А что с ними, папа?
- Очень просто, дочка: мы их забрали.
- Как же можно? - Как можно забрать землю у человека, живущего среди нас, живущего с этой земли, у человека, который сам засевает ее и сам ее убирает?
- Ах, дочка, нет здесь никакой трудности. Для этого нужна только сила. Если у тебя в руках власть, то ты объявляешь, например, что эти поля - «закрытая зона», и что нельзя туда заходить без разрешения. А разрешения ты даешь своим друзьям, киббуцникам, которые давно уже зарились на эту землю. А арабам, которым принадлежит эта земля, ты разрешения не даешь - вот так, и все очень просто...
- Но неужели нет закона? Неужели нет судей в земле Израиля?
- Есть, дочка. Есть. Тут получилась маленькая техническая неувязка. Арабы пришли в наш суд, и потребовали, чтобы мы вернули им землю. И судьи потвердили, что арабы законные хозяева этой земли, и что они обрабатывали ее из поколения в поколение, что даже армия считает, что нет причины не давать им засевать и жать с нее и впредь, и что соседние кибуцы не имели права забирать себе эти земли, что они не купили, не заплатили и не возместили, и что все это - арабское имущество, и все должно быть им возвращено.
- Ну вот - вот видишь! Даже судьи признали - а ведь государство обязано хранить закон!
- Не совсем, дочка. Видишь ли, если закон против вора, а вор силен, вор так или иначе найдет способ перетащить закон на собственную сторону.
- Как это?
- А вот так. Собираются в Кнессете все те, кто приложил руку к грабежу. А кто не приложил? Забрали эти 300,000 гектаров министерства, МАПАЙ, МАПАМ, религиозные - почти все. И они говорят друг другу: мы уже обвыклись на этих землях, нам там хорошо, они нам нравятся. И мы не хотим чтобы судьи мешали нам удерживать эти земли. Давайте напишем закон, что нельзя больше отнимать у нас эти земли.
- Как?! Как можно написать закон против закона?
- Ты еще очень молода, дочурка, но когда ты подрастешь ты поймешь, насколько это легко. Написали просто, что по этому делу нет ни закона, ни судьи. Написали, что хозяевам этой земли нельзя обращатся в суд с подобными просьбами.
- Ну хорошо, но... но кому же это поможет? Ведь где нибудь записано что эта земля - арабская, должны же быть где-нибудь учетные книги...
- Верно, дочка есть такие книги - ну и что? Написали в законе, что велено стереть записаное в учетных книгах. Стереть имя хозяина-араба, и написать новое имя, еврейское.
- Как, так просто?!
- Нет, дочка, не совсем. Вот это я и хочу тебе сегодня показать.
Ибо закон этот против заповеди «не воруй» приняли уже три четверти года тому назад, но проводить его начали только сейчас. Вот уже и установили официальное ведомство грабежа, и вот тут...
Нет, знаешь ли, дочка, я передумал. Я не покажу тебе всего этого. Я не могу. Возможно что ты не увидишь там ничего такого - всего лишь жалкий чиновник на нищенской зарплате, кривой стол, гора бумаг... Ничего душераздирающего.
Возможно, что у тебя такие глаза - что не увидят. Ты - цабарит, уроженка Израиля, и ты уже привыкла, тебе кажется естественным, что мир делится на победителей и на побежденных, на человека высшего и на человека низшего. А я - я еврей. Я вижу там испанского клерка, выводящего на желтом пергаменте пером, что «имущество их отходит в пользу короны» за то, что они не верили в окровавленую, распятую справедливость королевы Изабеллы. Я вижу там немецкого чиновника, печатающего на бланке, что «имущество еврея конфисковано в соотвествии с законом о скупе имущества не-арийцев».
Прости меня, дочка, такие уж у меня глаза - и они темнеют. Они не хотят видеть еврейского государства в этом свете, они сопротивляются из последних сил. Они защищаются, с жуткой болью, от этой сцены, от этих сравнений... и глубоко-глубоко они все еще верят что не это Израиль, что не такой народ - евреи, и что лишь помрачение ума нашло на несколько жадных, несколько сребролюбивых и алчущих власти, и они молятся за прощение этим вождям, ибо сердце их не знает, что руки их делают, ибо они еще молоды на троне и второпях не предвидят плодов своего безрассудства. И они уверены, эти глаза, что еще миг - и все это рассеется, как туман, как ночной кошмар...
- Ну, а сейчас, папа, а сегодня?
- Сейчас, сегодня - сегодня это действительность.
По окончании посевного сезона 1950 года израильская армия изгнала несколько бедуинских племен из района Тель Арад за границу, в Королевство Иорданию. Это не было единичным случаем - также и бедуинские племена из района Хар Ха-Негев были изгнаны в Египет. Участие в том, что тогда называлось "жатва покинутого", сильно на меня подействовало...
Вот как это было: Зима 1950-1951 года была обильна дождями. Посеянный бедуинами ячмень дал такой урожай, какой бывает в наших местах только раз в десять лет. И никто иной как киббуцы Негева, все вместе, под руководством армейского командования Негевского округа, набросились на высоко взошедший, будто расцветший, урожай, результат труда и вложений бедуинов, которые были изгнаны из страны после того, как засеяли поля. На месте был устроен палаточный лагерь, чтобы дать кров и пищу "честным труженикам". Каждому киббуцу был выделен участок для жатвы. Ячменное зерно отправлялось на грузовиках на зерновые рынки. Доход поделили между киббуцами в соответствии с тем, сколько сжал каждый комбайн, участвовавший в уборке урожая с отнятых ("покинутых") полей.
Я там был в роли грузчика, и вместе с другими занимался переноской мешков с ячменем с поля в лагерь и погрузкой их на грузовики для продажи. И внезапно, посреди погрузки, до меня дошло - я начал понимать, что здесь происходит. Команда, одержимая духом коллективизма и социалистическими идеями, вооруженная приобретенной в кредит у Еврейского Агентства лучшей сельскохозяйственной техникой - отнимает плоды труда у бедняков-арабов, изгнанных со своих земель и из своей страны. С тех пор началась моя внутренняя мыслительная работа, которая и увела меня влево, за пределы мира сионистских идей и действий, и на поиски человеческого и по-настоящему социалистического равенства
Спустя несколько лет после прозрения Пилавского, 25 декабря 1953 года, другой сионист, спасшийся от нацистов Эзриель Карлебах, под чужим именем напечатал в основанной им газете "Маарив" следующий текст
Возопи, страна моя
Пойдем, дочурка. Поедем в Галилею. У нас там срочное, важное дело. Тебе еще нет и десяти, и ты, наверное, ничего не поймешь. Но ты все равно должна видеть и запоминать. И даже когда ты вырастешь, и будет тебе двадцать лет - все равно это будет тебе не ясно, а может, ты и забудешь совсем. Но настанет день, когда тебе напомнят то, что я покажу тебе сегодня, и это тронет тебя и ранит. И в этот день - а я его и не увижу - ты спросишь гневно: ты, папа? Ты это сделал?
***
Я хочу тебе показать горы, дочка. Горы верхней и нижней Галилеи. Вокруг Назарета, Ципори и Бараама. Широкие и обширные земли, одни плодоносные, другие пустынные, вверх и вниз, миллионы дунамов.
Эта земля принадлежала арабам, дочка, в те дни которых ты, наверно, уже не упомнишь. Их были деревни и их же были поля. Теперь ты всего этого уже не увидишь - одни лишь цветущие еврейские селения, вставшие на их место, да приумножатся они, аминь. Ибо было нам великое чудо, и настал день когда населяющие эти земли арабы бежали перед нами, а мы забрали себе их земли и озеленили их. А хозяева их ушли и поселились во многих странах.
Только тут и там ты еще и увидишь деревни этих арабов. Я не знаю, почему и они не убежали. Возможно, потому что не успели. Возможно, потому, что надеялись, что именно их земли не будут включены в еврейское государство. Возможно, потому, что они надеялись, что даже если они и будут включены в состав нового государства, то никто не причинит им никакого вреда, ибо так обещали евреи перед все миром. Так или иначе, они приняли гражданство, и остались.
- А их поля, папа? (Спросишь ты.)
- Нет, дочка: полей-то как раз и не осталось.
- А что с ними, папа?
- Очень просто, дочка: мы их забрали.
- Как же можно? - Как можно забрать землю у человека, живущего среди нас, живущего с этой земли, у человека, который сам засевает ее и сам ее убирает?
- Ах, дочка, нет здесь никакой трудности. Для этого нужна только сила. Если у тебя в руках власть, то ты объявляешь, например, что эти поля - «закрытая зона», и что нельзя туда заходить без разрешения. А разрешения ты даешь своим друзьям, киббуцникам, которые давно уже зарились на эту землю. А арабам, которым принадлежит эта земля, ты разрешения не даешь - вот так, и все очень просто...
- Но неужели нет закона? Неужели нет судей в земле Израиля?
- Есть, дочка. Есть. Тут получилась маленькая техническая неувязка. Арабы пришли в наш суд, и потребовали, чтобы мы вернули им землю. И судьи потвердили, что арабы законные хозяева этой земли, и что они обрабатывали ее из поколения в поколение, что даже армия считает, что нет причины не давать им засевать и жать с нее и впредь, и что соседние кибуцы не имели права забирать себе эти земли, что они не купили, не заплатили и не возместили, и что все это - арабское имущество, и все должно быть им возвращено.
- Ну вот - вот видишь! Даже судьи признали - а ведь государство обязано хранить закон!
- Не совсем, дочка. Видишь ли, если закон против вора, а вор силен, вор так или иначе найдет способ перетащить закон на собственную сторону.
- Как это?
- А вот так. Собираются в Кнессете все те, кто приложил руку к грабежу. А кто не приложил? Забрали эти 300,000 гектаров министерства, МАПАЙ, МАПАМ, религиозные - почти все. И они говорят друг другу: мы уже обвыклись на этих землях, нам там хорошо, они нам нравятся. И мы не хотим чтобы судьи мешали нам удерживать эти земли. Давайте напишем закон, что нельзя больше отнимать у нас эти земли.
- Как?! Как можно написать закон против закона?
- Ты еще очень молода, дочурка, но когда ты подрастешь ты поймешь, насколько это легко. Написали просто, что по этому делу нет ни закона, ни судьи. Написали, что хозяевам этой земли нельзя обращатся в суд с подобными просьбами.
- Ну хорошо, но... но кому же это поможет? Ведь где нибудь записано что эта земля - арабская, должны же быть где-нибудь учетные книги...
- Верно, дочка есть такие книги - ну и что? Написали в законе, что велено стереть записаное в учетных книгах. Стереть имя хозяина-араба, и написать новое имя, еврейское.
- Как, так просто?!
- Нет, дочка, не совсем. Вот это я и хочу тебе сегодня показать.
Ибо закон этот против заповеди «не воруй» приняли уже три четверти года тому назад, но проводить его начали только сейчас. Вот уже и установили официальное ведомство грабежа, и вот тут...
Нет, знаешь ли, дочка, я передумал. Я не покажу тебе всего этого. Я не могу. Возможно что ты не увидишь там ничего такого - всего лишь жалкий чиновник на нищенской зарплате, кривой стол, гора бумаг... Ничего душераздирающего.
Возможно, что у тебя такие глаза - что не увидят. Ты - цабарит, уроженка Израиля, и ты уже привыкла, тебе кажется естественным, что мир делится на победителей и на побежденных, на человека высшего и на человека низшего. А я - я еврей. Я вижу там испанского клерка, выводящего на желтом пергаменте пером, что «имущество их отходит в пользу короны» за то, что они не верили в окровавленую, распятую справедливость королевы Изабеллы. Я вижу там немецкого чиновника, печатающего на бланке, что «имущество еврея конфисковано в соотвествии с законом о скупе имущества не-арийцев».
Прости меня, дочка, такие уж у меня глаза - и они темнеют. Они не хотят видеть еврейского государства в этом свете, они сопротивляются из последних сил. Они защищаются, с жуткой болью, от этой сцены, от этих сравнений... и глубоко-глубоко они все еще верят что не это Израиль, что не такой народ - евреи, и что лишь помрачение ума нашло на несколько жадных, несколько сребролюбивых и алчущих власти, и они молятся за прощение этим вождям, ибо сердце их не знает, что руки их делают, ибо они еще молоды на троне и второпях не предвидят плодов своего безрассудства. И они уверены, эти глаза, что еще миг - и все это рассеется, как туман, как ночной кошмар...
- Ну, а сейчас, папа, а сегодня?
- Сейчас, сегодня - сегодня это действительность.