Duty Free. Трастевере
Оригинал взят у dmitrypastushok в Duty Free. Трастевере
Трастевере
Внутренний двор больницы залит светом обманчиво жаркого мартовского солнца. В палате пусто. Медсестра сдвинула жалюзи на окне и свет, легко проникая в комнату, ощупывает каждый ее сантиметр. В застывшем воздухе кружатся редкие пылинки, которые от легкого взмаха руки тут же исчезают.
Я устроился поудобнее и стал ждать доктора. Он пока ничего толком не говорил, только бросался не совсем очевидными аббревиатурами вроде "КТ" или "ЧЛХ". Ясно одно - мою рожу обязательно будут резать. Но насколько глубоко и насколько обширно, пока неясно. Нужно ждать, чем я уже третий день и занимался. За это время моя жопа успела покрыться частой сеткой следов от уколов, на улице снова выпал снег, а наша сборная свела к унылой ничьей очередной товарищеский матч.
Первую ночь в больнице я спал плохо. Я и приехал-то просто сделать рентген и узнать, отчего так опухла левая сторона лица. Ну, то есть, внешнюю причину я, само собой, знал, но вот что там внутри происходило, было неясно.
Больница находилась на восточной окраине Москвы, по пути я привычно зашел выпить кофе в Республику на Маяковской, испугав знакомую официантку черным фингалом и заплывшим кровью глазом. С тех пор прошло три дня, мне отчаянно хотелось чашку хорошего эспрессо, которого в больнице, конечно же, не было. Да и во всей Москве, как я теперь понимал, найти его не то, чтоб невозможно, но достаточно трудно. Примерно так же, как отыскать в Риме тарелку настоящего наваристого борща со сметаной.
При выходе из аэропорта я надел куртку, но тут же ее снял. На улице светило солнце, было тепло, как в Москве поздней весной. Мы с парнями были пьяными уже с самого утра, такими мы проснулись в Мюнхене, накинули по паре бутылок пива в самолете и теперь зашли в магазин, чтоб вырубить бутылку вина.
Прилетев в Рим, в сам город мы попали далеко не сразу. Километрах в десяти от аэропорта Фьюмичино, на берегу моря находится античный городок - Остия. Вместо того, чтоб платить по четырнадцать евро за поезд до станции Термини в Риме, мы за один евро доехали на автобусе до Остии и уже через полчаса были на пляже. Шел февраль, а я шел по щиколотку в воде, в одной руке держа бутылку пива Перони, а другой прижимая к плечам развевающийся на ветру флаг нашей футбольной банды.
Мы прилетели в Рим на футбол. Не то, чтоб мы были фанатами клуба, за который приехали притопить, просто других более-менее "наших" команд на этой стадии Лиги уже не было, да и билеты самые дешевые продавались именно в Рим.
В Остии проходил карнавал. По улицам, бульварам и набережным рассыпались толпы народа с детьми, которые были одеты, как супергерои. Мы поймали одного такого мелкого засранца в костюме Спайдермена и попросили его маму нас с ним сфотографировать. Малой оказался жутко стеснительным, как и его мамаша, которой мы предложили прогуляться вместе.
Билет от Остии до Рима стоил один евро. Как и доза эспрессо в кафе тут же на станции. Несмотря на то, что в заведении стояло несколько столиков, все посетители подходили к стойке, брали кофе и быстро выпивали его, стоя у кассы. И это все?
Я тоже попросил себе "уно эспрессо". Седой кудрявый мужик подал мне маленькую гильзу, на дне которой плескалась черная густая масса. Я в два глотка опрокинул ее, крепкую и тягучую, как карамель. Сердце застучало быстрее. Мне понравилось.
Мы вышли на платформу. Через три минуты приходил поезд на Рим.
Операцию назначили на завтра.
Доктор пришел с большим снимком и результатами компьютерной томографии лицевого скелета.
- Переломы у тебя вот здесь, здесь, потом вот тут вот трещина, и этими вот отломками кости ущемлен нерв, из-за чего потерялась чувствительность верхних зубов...
Я внимательно выслушал его, не перебивая. Здоровый мужик с крепкими руками хирурга, такому хочется верить каждый раз, когда он говорит что-то обнадеживающее, и приходится соглашаться в те моменты, когда диагноз не столь утешителен.
Я разглядывал большой черно-белый снимок.
- И что теперь нужно делать?
- Есть два варианта. Первый - не делать ничего, но у тебя там сгустки крови и отломки кости... Все это может воспалиться, и тогда, сам понимаешь, будет хреново. Еще у тебя ущемлен нерв, который если не вернуть на место, то своих зубов ты никогда больше не почувствуешь. Но эта проблема, все же, вторична. Другой вариант, на котором и я, и наш профессор настаиваем - операция. Нужно почистить отломки, удалить сгустки, посмотреть, что с нервом. Видимо, так же придется поставить титановую пластину, может быть, даже не одну. В ином случае, от следующего удара у тебя кости просто провалятся.
- А потом еще снимать ее?
- Нет, это навсегда. Будет там стоять такая пластинка. Как у Робокопа, - добавил он.
Я представил себе Робокопа и промолчал.
- А что тут плохого? - доктор улыбался.
- Как-то неожиданно это все, понимаете.
- Как испанская инквизиция? - он улыбнулся еще шире. - Ладно, не бери в голову. Отдыхай пока.
Я встаю и наливаю себе чашку чая. Смотрю на свое лицо в зеркало. Опухоль не спадала. Пусть режут, все правильно.
За территорию больницы выходить не разрешается, во всяком случае, без специального уведомления врача. На первом этаже в маленьком магазинчике продается кофе из маленькой офисной кофемашины Саеко. Варево так себе, но если ты уже четвертый день не пьешь ничего, кроме чая из пакетиков и шиповника, который разносит по палатам добрая тетка в зеленом халате, то можно пить и это. Я плачу сто рублей, у продавщицы никогда нет сдачи, стоит очередь, а у нее постоянно пустая касса, меня выводят из себя подобные мелочи, я трогаю заплывший глаз и говорю:
- Давайте тогда сразу два.
Я беру два пластиковых стаканчика и выхожу на улицу. Обхожу здание больницы, кофе начинает остывать, попадаю во внутренний двор. Здесь как-то по-питерски красиво, в центре двора - памятник. Я останавливаюсь, делаю большой глоток, щурюсь, смотря на солнце. Снег начинает таять. В наушниках саундтрек Тирсена к "Гудбай, Ленин". Я не допиваю вторую чашку, выливая ее содержимое в снег. Делаю музыку потише, снова начинает болеть голова. Когда я возвращаюсь в палату, туда заходит врач, это пожилая женщина-еврейка, она представляется невропатологом и говорит, что мне необходимо сделать томографию головного мозга:
- В голове могут быть сгустки крови, нужно проверить, - она разворачивается, чтобы уйти.
- Эй, подождите, как это - сгустки? И как их лечить?
- Удалять, хирургическим путем. Завтра перед операцией за тобой придут.
Мужик с соседней койки откладывает в сторону газету:
- Не ссы, пока еще ничего неясно. Твой врач так ей и сказал.
Я киваю, беру с тумбочки таблетку фенозепама, глотаю ее и засыпаю. Хочется есть и пить, но я забываю об этом в тот момент, когда закрываю глаза. И вспоминаю лишь через сутки.
Мы сидели на камнях у бурлящей воды, течение Тибра в этом месте очень быстрое, на порогах барахтались доски, ветки и прочий крупнокалиберный мусор. На фоне темнеющего неба четко вырисовывались силуэты людей на мосту. Туристов в феврале в Риме сравнительно немного.
Мы цедили пивас Бирра Моретти с усачом на этикетке, и думали, куда врубаться дальше. За пару дней мы дважды обошли весь центр Рима, раз пятнадцать встретили Фонтан ди Треви, причем в самых разных и неожиданных местах. В алкогольном мареве, окутывавшем нас с самого утра и первой бутылки вина на завтрак, он чудился нам на веранде кафе, раскуривающий трубку, или в соседнем вагоне подземки, прикрывающийся развернутой газетой. Мы видели его очень часто, но, казалось, еще чаще он видит нас.
В первый же вечер мы зашли в кафе у фонтана, чтоб вогнать себе в глотку по пуле эспрессо, там же сцепились с барменом - фанатом Ромы, который, впрочем, был доброжелателен, все его аргументы в пользу победы римлян в предстоящей игре сводились к энергичным жестам и возгласам:
- Менез! Тотти!
Мы честно не верили в победу Ромы и, чтоб отбить по тридцать евро, уплаченные за билет на игру, поставили в букмекерской конторе бабки на чистую победу Шахтера. Тут важно, чтоб ставка делалась не ради наживы, в потенциальном выигрыше ни единого цента сверх денег за билеты. Иначе можешь распрощаться с лавандосом. Не помню, откуда взялось это правило, но мы в него свято поверили в первую же секунду после оглашения.
Наша гостиница - скромное здание недалеко от метро Манцони. С утра мы пошли в ближайшую кофейню, в ней за стойкой трудились бритый мужик, руки которого были синими от наколок, красивая баба за тридцать и мелкий старикан в белой рубашке и бабочке. Когда мы заказывали кофе и сэндвичи, дед ткнул в каждого из нас пальцем, потом указал на себя и сказал:
- Вы, я - одно и то же!
Мы улыбнулись, дедок, потирая руки, выскочил из-за стойки, обнялся с каждым по очереди и сказал:
- Медведев - пауэр! Берлускони... - лицо его скривилось, он поставил ногу на стул и, демонстративно зажав в руке итальянского премьера, начал вытирать им свои крошечные ботинки.
Нам ничего не оставалось, кроме как кивать в знак согласия. Кофе там вкусный, жратва - дешевая, остальное нас мало интересовало.
Я вышел на улицу, у выхода лохматый чудак играл на гармошке какую-то мелодию Тирсена. Вокруг него сновали итальяшки, никто не обращал на чудака внимания. Подошли пацаны, и мы двинули в сторону Гарбатэллы, смотреть на жилые дома времен Муссолини.
Я лежу на белоснежной простыне, анестезиолог возится с моей левой рукой, прилаживая катетер. Я немного заторможен, лежу не двигаясь, мне холодно, но я не дрожу. Кто-то надевает на меня специальную шапочку. Я смотрю вперед и вижу пальцы ног, отмечаю, что не мешало бы постричь ногти. Это еще не операционная. В углу комнаты на столе стоит дешевый китайский магнитофон, по радио поет Рэй Чарльз, я цепляюсь разумом за такие вот мелочи, чтоб не думать о том, как меня будут отключать. Немного страшно.
Вечером перед операцией ко мне зашел врач и принес ворох бумаг. Предстояло поставить несколько подписей. Что-то про общий наркоз, про то, что во время операции могут возникнуть непредвиденные обстоятельства, и, что я позволяю врачам действовать в этих случаях по их собственному усмотрению.
- Что за ситуации? - спрашиваю я хирурга.
- Самые разные. Например, мы почистим тебе осколки, и окажется, что нужно дополнительно укрепить кости, поставить не одну пластину, а три... Вот здесь и еще здесь. Ты же будешь спать.
Бумаги, наверное, стандартные, но я внимательно читаю, что в них написано. Врач терпеливо ждет. Мне нравится неизвестный язык медицинских терминов. Я ставлю несколько подписей.
Никто не сказал мне, что вот сейчас я отключусь. Может, и сказал, но я не помню. Вот - радио и Рэй Чарльз, а вот - меня везут на каталке в мою палату по длинному-длинному коридору. Мне не больно. Я только чувствую тяжесть во всей голове и особенно в левой ее части, к щеке у меня крепко привязан большой тампон, который я пытаюсь поправить, у меня ничего не получается, из носа начинает идти кровь, и я засыпаю.
Самый тусовый район в Риме - Трастевере. Мы еще заезжали в Тестаччо, но там нам не понравилось. Много американцев, какие-то стремные заведения у гаражей, которые могли бы стать крутыми смрадными дырами, но вместо этого оттуда доносились попсовые мелодии, а чувак на входе требовал пятнадцать евро. Ну его в жопу, подумали мы и правильно сделали.
В Трастевере шлялись по узким улицам, рассматривали молодежь, в одном заведении барменша налила нам ром в шоколадные рюмки и мы сожрали их вместе с ромом. Время близилось к часу ночи, многие места начинали пустеть, мы вырубили пивас и просто гуляли по району.
В одном из переулков скорее почувствовали, чем услышали, мощный низкочастотный саунд, доносящийся из-за неприметной двери. Я нажал кнопку звонка. Прошла минута и кто-то открыл нам. Мы оказались в крошечном коридоре, в котором толпились бухие люди, на нас никто не обращал внимания. Музыка долбила громко, мы попали в помещение побольше, там кто-то танцевал, а кто-то терся у холодильников с пивом. На диване, подперев руками кучерявую голову, приготовился блевать кудрявый итальяшка. В углу, пытаясь сожрать друг другу лицо, сочно лупила десна молодежь. В комнате всего было человек сорок, это больше смахивало на частную вечеринку, а не на бар, если б не стойка и несколько беспорядочно разбросанных столов. В углу за компом стоял очкастый чувак в галстуке и ставил музыку. Над ним из стены выезжал кусок настоящего автомобиля, с капотом и колесами.
Мы подошли к бару и попросили у чувака пива.
- Это закрытый клуб, обслуживаются только его члены. - сказал он, впрочем, довольно дружелюбно.
- И как стать членом?
- Одну минуту.
Чувак исчез в подсобке, потом появился с бумажками в руках.
- Вот анкеты, заполняйте - и все, - бармен выдал нам ручки.
Я быстро заполнил свою, отдал ему обратно, он снова исчез в подсобке и появился с карточками в руках.
- Вот, парни, добро пожаловать!
На одной стороне карточки было нарисовано непередаваемое дерьмо и написано название заведения - Аут Аут. На другой - мои имя, фамилия и дата рождения. Я - член клуба номер 7238.
По рукам ходила резиновая женщина. Никто не использовал ее по назначению, бабу вертели из стороны в сторону, хихикали и передавали соседу. Играла басовитая, задорная попса из «скрытой папки». В наличии такой музыки на своем компьютере признаться стыдно. В общем, все чинно и скромно. Не было ни толстых гомосеков в сиреневых париках, ни шестидесятилетнего бородача, который вазюкал бы пластинки…
Зато были женщины. Около нас танцевала обаятельная толстуха размером с дирижабль, рядом с ней терлись две цыпы. Я изобразил локтями танец гуся и, широко улыбаясь, вклинился в их тусовку.
- Привет, - сказал я.
Толстуха взяла дело в свои руки, и вот мы с ней уже тесно общаемся под нависающим над нами автомобилем. Что бы я ни говорил, она хохотала. Я рассказал ей, что мы приехали притопить за Шахтер. Толстуха схватила в охапку обеих подружек:
- Они приехали болеть за Шахтер! Ха-ха-ха!
Мне тоже стало смешно, в самом деле - приехали в Рим, и - за Шахтер, вот умора.
Одна из телок ткнула мне в лицо средний палец:
- Завтра я буду с Курва Зюд показывать тебе то же самое! Давай сюда свой телефон, я напишу тебе смс.
Мы уединились с ней на диване, я написал на салфетке свой номер. Она пила ядовитого цвета коктейль, в ее бокале торчали две трубочки, одну из них она протянула мне и предложила попробовать. Вкусно и сладко, но я скривился и сказал:
- Ой, какой крепкий!
На ней было легкое зеленое платье, она положила ногу на ногу, вот - красивая итальянская женщина. Я потащил ее к барной стойке, по дороге цепляя толстуху с подружкой. Там заказал четыре водки, бармен выстроил перед нами рюмки, разлил и сказал:
- Ваш эспрессо.
Мы чокнулись и выпили. Я не люблю водку, мне было непонятно, зачем мы ее вообще пили, хотелось блевать, на глаза навернулись слезы. Девушки, улыбаясь, смотрели на меня. Толстуха захохотала и убежала в туалет. Он в клубе один, поэтому пришлось терпеть. Я кое-как взял себя в руки и двинул к пацанам, они потягивали пивас и беззаботно дэнсили.
Мы собирались идти домой. В коридоре стояла моя новая знакомая и при свете настенной лампы стирала салфеткой пятна со своего зеленого платья. Я обнял ее на прощание:
- Целоваться не будем, - сказала она.
На улице было тихо и свежо. Мы нашли ночной автобус, который шел почти до самого дома. Ехали молча, в салоне никого не было, кажется, во всем Риме никого, кроме нас и водителя, не было. И даже у Колизея в это время совершенно пусто.
Погода снова солнечная, начинает теплеть. Я обхожу здание больницы. Во дворе нет ни одной скамейки. Наверное, летом их расставляют по периметру площади, чтоб больные погрели кости. Сейчас там - ни больных, ни скамеек.
Я чувствую сильную слабость. Становлюсь настоящим больным. Как Ганс Касторп в «Волшебной горе», с каждым днем - слабее и слабее. Кажется, что само это место высасывает из тебя все силы, и никакого лечения уже не требуется, нужно просто выйти за высокое железное ограждение, сесть в метро, потолкаться с угрюмой людской массой, глотнуть грязного воздуха на Садовом, выпить пару кружек Лондон Прайда в Джон Донне и все, город сам поставит тебя на ноги. Пока же приходится переживать, как бы мне не поставили очередной диагноз.
Вечером заходил врач, сказал, что все в порядке.
Сам по себе Стадио Олимпико не впечатлил, особенно снаружи. Если на Олимпийском стадионе в Берлине ты легко представляешь себе, как там 75 лет назад вышагивали нацисты, то в Риме этого не чувствовалось. Даже начинаешь сомневаться в том, что в войну здесь вешали людей. Наверное, последствия реконструкций. У входа видно только нагромождение металлических укреплений. Внутри - обычная чаша с беговыми дорожками, как в Лужниках.
Другое дело, что около самого стадиона чувствовался жутковатый дух фашизма. У входа в спортивный комплекс - стелла с вертикальной, вырезанной в камне надписью Mvsollini, дальше - аллеи со статуями прокачанных древнеримских атлетов.
Мы бежали вдоль всех этих статуй к турникетам. Кто-то спросил у нас по-русски, из Москвы ли мы, проверил наши билеты и пропустил к стадиону. Мы понеслись дальше, к самой Курва Норд, оплоту фашиствующих фанов Лацио, там были наши места. Стадио Олимпико ревел, мы бежали к своему сектору, к нам присоединились какие-то пацаны с Донбасса, когда на стадионе начал играть гимн Лиги чемпионов. Перескочили через ступени, нас даже никто толком не досмотрел, карабиньери только показали, куда бежать. В ушах звенело от самой атмосферы, в воздухе и вправду летал страшный дух праздника. За спиной у меня развевался флаг, я, как супермен, взлетел на сектор, и вот он - Стадио Олимпико, напротив, за воротами Ромы на Курва Зюд не было ни единого свободного кресла. Мы бросили флаг на пластиковые сиденья, но уже очень скоро схватили его и начали неистово прыгать на месте - сразу же после обидно пропущенного гола Шахтеру удалась отличная атака, и счет стал равным. Тут же донецкие бразильцы положили второй гол, и дальше - третий. Мы скакали по сектору, как кони, в глазах у пацанов светилось неподдельное счастье - бабло за билеты почти отбито! С такой игрой топить за Шахтер в Риме - милое дело. К перерыву я окончательно сорвал голос, табло показывало счет - один три, мы нырнули под трибуну. В проходах толкался народ, все были на кураже, в таком состоянии можно убить кого-то от одного только восторга.
В параше по обе стороны - сплошные металлические писсуары. Все толпились у одной стены, я встал у другой и с наслаждением начал ссать. Мужики посмотрели на меня с недоумением. Я застегнул ширинку и вышел из туалета, понимая, что нассал в раковину. Плевать, счет на табло все покроет.
Весь второй тайм мы без остановки жрали пивас и с замиранием сердца ждали финального свистка. В наши ворота залетела еще одна банка, тот самый Менез…
Когда судья свистнул об окончании матча, мы сорвали остатки голосовых связок. Победа в Риме. Контора торчала нам денег. Я предвкушал, как на следующий день буду забирать у кассира - болельщика «волков» - наши деньги, которые покрывали ровно стоимость билетов. Правила никто не отменял. Наша игра им полностью соответствовала, никаких неожиданностей. Мы выбрались со стадиона и поехали в центр.
Сосед по палате говорит с кем-то по телефону. Я открываю глаза. Он сидит на койке, на коленях у него раскрытый ноутбук.
- Да, есть. Сейчас буду оплачивать. Рейс прямой, Москва - Рим, Алиталиа.
Когда он замолкает, я зачем-то говорю:
- Я только оттуда. Там охуенно. Несмотря ни на что.
Хочется перевернуться на другой бок, но нельзя. В левом виске пульсирует боль.
Весь оставшийся и весь следующий день я сплю, иногда просыпаясь, чтобы поесть, перекинуться парой слов с соседом или посмотреть в окно. На улице все чаще становится солнечно. "Нужно после обеда выйти во двор", - думаю я и медленно отключаюсь.
Дальше все происходило довольно быстро. В трамвае мы ухахатывались с малолетних болельщиков Шахтера, они тыкали пальцами в окна:
- Блядь, пацыки, дывыться! Оцэ так бар! Дываны яки, вы бачылы? Щось там мигае, тьолки яки! Жыр! Жыр, пацыки!
«Пацыки» согласно кивали.
Мы отцепились от всех на конечной остановке - Пьяцца дель Пополо. Шли по пустой Виа дель Корсо, в сторону Фонтана ди Треви, конечно. Фанов Ромы нигде не было видно. Темные витрины магазинов безразлично смотрели на нас.
Мы свернули на одну из узких улиц и стали искать места полюднее. Быстро дошли до самого Пантеона, там врубились в какой-то бар. В нем полно ребят в красных майках. Мы были не на цветах, флаг лежал свернутый в кармане куртки. Сели у стойки, взяли Перони, я быстро укатывался в говно. Потом встал и пошел в туалет.
Там было по-настоящему смрадно, я стоял у раковины и смотрел на свое отражение в исцарапанном зеркале. Сзади меня хлопнула дверь, кто-то положил руку мне на плечо. Я только начал поворачиваться и тут же получил увесистый удар в левый глаз. Даже не успел разглядеть бьющего, заметил только, что передо мной было двое чуваков в красных майках. Я - бухой и заторможенный, попытался поставить блок, но мне в череп тут же прилетела еще пара тяжелых снарядов. Меня отбросило к стене, наконец-то удалось поднять руки. Но парни тут же, ни слова не сказав, быстро ушли. Вся процедура заняла у них секунд пятнадцать.
Меня шатало, я умылся, левый глаз тут же заплыл. Сильно болела голова. Я сел на подоконник и попытался собраться. Кто-то зашел в туалет поссать.
Через пять минут вернулся обратно в бар, мы вышли на улицу, мне очень хотелось лечь спать. Там же, на тротуаре. Поймали такси и поехали в гостиницу. Я не чувствовал зубов на верхней челюсти, ощупывал их языком - все на месте, но я ничего не чувствовал. Только боль, тупая, горячая боль во всей голове. Дальше - полная пустота, только ночь и ощущаемая даже сквозь сон ноющая боль.
Утром я с трудом оторвал голову от подушки, пытаясь вспомнить, что произошло. На подушке - пятна крови. Я пошел в ванную. В зеркале увидел двух разных людей, вернее, их половины. Один - целый, другой - грамотно отделанный. Глаз сильно затек, нарисовался обширный фингал. Вся левая сторона лица немного опухла. Я осторожно умылся.
В конце концов, это всего лишь синяк. У нас оставалось два дня. В сумке лежали билеты на поезд до Неаполя - там мой разукрашенный фейс впишется в городской пейзаж почище любой древнеримской развалины.
Оставалось забить на боль и наслаждаться жизнью. Тем более, все к этому располагало.
Неаполь прошел мимо, накинув на себя плотный алкогольный туман. Боль притупилась, не в состоянии превзойти по силе воздействия перманентное похмелье. В аэропорту Фьюмичино мы раскатали по пиву и загрузились в самолет. Мюнхен, литровая бутылка Курвуазье в Дьюти Фри, еще один самолет, огни Домодедово, дальше начались проблемы. Иногда кажется, что для этого просто нужно вернуться домой. Лютые лица пограничников, один из них пристально разглядывал мое фото, на которое я был похож только на пятьдесят процентов. На улице - минус двадцать восемь, голову распирало, как чемодан, мы ехали домой.
Наутро я посмотрел на себя в зеркало. Лицо распухло еще сильнее. Зубов как будто не было, глаз полностью заплыл кровью. Со дня матча прошло три дня. Делать нечего, я побрел в комнату, выудил из валяющихся на полу штанов бумажник, достал страховой полис и набрал указанный на нем телефонный номер. Наслаждаться жизнью в Москве получается намного реже.
Врач что-то говорит, я слушаю его и неосознанно щупаю кончиком языка швы на верхней челюсти. Меня выписывают из больницы. Я жму ему руку, он выходит из палаты, у двери оборачивается и говорит:
- Еще один такой удар и ты сразу едешь к нам, учти.
Я понимающе киваю и начинаю собираться. Я не был дома десять дней. Ровно столько же я вообще нигде не был.
На улице небо нещадно топит грязный снег. Осторожно ступаю по мокрому асфальту и медленно бреду к метро. В вагоне толкотня, сухие лица, пассажиры с отвращением посматривают на мою побитую рожу. Я вжимаюсь в надпись «не прислоняться» и закрываю глаза.
Выхожу на Арбатской и иду в Джон Донн. Беру пинту Лондон Прайда и осторожно отпиваю. Совершенно незнакомый вкус, я его просто забыл. Первая пинта вышибает больничный дух, а вместе с ним и мозги. Лучи солнца возбужденно метаются по бару. По телевизору показывают футбол, лиссабонское дерби, Бенфика и Спортинг. Я заказываю вторую пинту и думаю о том, куда бы свалить из этого города. О чем-то другом размышлять не хочется совершенно.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Трастевере
Внутренний двор больницы залит светом обманчиво жаркого мартовского солнца. В палате пусто. Медсестра сдвинула жалюзи на окне и свет, легко проникая в комнату, ощупывает каждый ее сантиметр. В застывшем воздухе кружатся редкие пылинки, которые от легкого взмаха руки тут же исчезают.
Я устроился поудобнее и стал ждать доктора. Он пока ничего толком не говорил, только бросался не совсем очевидными аббревиатурами вроде "КТ" или "ЧЛХ". Ясно одно - мою рожу обязательно будут резать. Но насколько глубоко и насколько обширно, пока неясно. Нужно ждать, чем я уже третий день и занимался. За это время моя жопа успела покрыться частой сеткой следов от уколов, на улице снова выпал снег, а наша сборная свела к унылой ничьей очередной товарищеский матч.
Первую ночь в больнице я спал плохо. Я и приехал-то просто сделать рентген и узнать, отчего так опухла левая сторона лица. Ну, то есть, внешнюю причину я, само собой, знал, но вот что там внутри происходило, было неясно.
Больница находилась на восточной окраине Москвы, по пути я привычно зашел выпить кофе в Республику на Маяковской, испугав знакомую официантку черным фингалом и заплывшим кровью глазом. С тех пор прошло три дня, мне отчаянно хотелось чашку хорошего эспрессо, которого в больнице, конечно же, не было. Да и во всей Москве, как я теперь понимал, найти его не то, чтоб невозможно, но достаточно трудно. Примерно так же, как отыскать в Риме тарелку настоящего наваристого борща со сметаной.
При выходе из аэропорта я надел куртку, но тут же ее снял. На улице светило солнце, было тепло, как в Москве поздней весной. Мы с парнями были пьяными уже с самого утра, такими мы проснулись в Мюнхене, накинули по паре бутылок пива в самолете и теперь зашли в магазин, чтоб вырубить бутылку вина.
Прилетев в Рим, в сам город мы попали далеко не сразу. Километрах в десяти от аэропорта Фьюмичино, на берегу моря находится античный городок - Остия. Вместо того, чтоб платить по четырнадцать евро за поезд до станции Термини в Риме, мы за один евро доехали на автобусе до Остии и уже через полчаса были на пляже. Шел февраль, а я шел по щиколотку в воде, в одной руке держа бутылку пива Перони, а другой прижимая к плечам развевающийся на ветру флаг нашей футбольной банды.
Мы прилетели в Рим на футбол. Не то, чтоб мы были фанатами клуба, за который приехали притопить, просто других более-менее "наших" команд на этой стадии Лиги уже не было, да и билеты самые дешевые продавались именно в Рим.
В Остии проходил карнавал. По улицам, бульварам и набережным рассыпались толпы народа с детьми, которые были одеты, как супергерои. Мы поймали одного такого мелкого засранца в костюме Спайдермена и попросили его маму нас с ним сфотографировать. Малой оказался жутко стеснительным, как и его мамаша, которой мы предложили прогуляться вместе.
Билет от Остии до Рима стоил один евро. Как и доза эспрессо в кафе тут же на станции. Несмотря на то, что в заведении стояло несколько столиков, все посетители подходили к стойке, брали кофе и быстро выпивали его, стоя у кассы. И это все?
Я тоже попросил себе "уно эспрессо". Седой кудрявый мужик подал мне маленькую гильзу, на дне которой плескалась черная густая масса. Я в два глотка опрокинул ее, крепкую и тягучую, как карамель. Сердце застучало быстрее. Мне понравилось.
Мы вышли на платформу. Через три минуты приходил поезд на Рим.
Операцию назначили на завтра.
Доктор пришел с большим снимком и результатами компьютерной томографии лицевого скелета.
- Переломы у тебя вот здесь, здесь, потом вот тут вот трещина, и этими вот отломками кости ущемлен нерв, из-за чего потерялась чувствительность верхних зубов...
Я внимательно выслушал его, не перебивая. Здоровый мужик с крепкими руками хирурга, такому хочется верить каждый раз, когда он говорит что-то обнадеживающее, и приходится соглашаться в те моменты, когда диагноз не столь утешителен.
Я разглядывал большой черно-белый снимок.
- И что теперь нужно делать?
- Есть два варианта. Первый - не делать ничего, но у тебя там сгустки крови и отломки кости... Все это может воспалиться, и тогда, сам понимаешь, будет хреново. Еще у тебя ущемлен нерв, который если не вернуть на место, то своих зубов ты никогда больше не почувствуешь. Но эта проблема, все же, вторична. Другой вариант, на котором и я, и наш профессор настаиваем - операция. Нужно почистить отломки, удалить сгустки, посмотреть, что с нервом. Видимо, так же придется поставить титановую пластину, может быть, даже не одну. В ином случае, от следующего удара у тебя кости просто провалятся.
- А потом еще снимать ее?
- Нет, это навсегда. Будет там стоять такая пластинка. Как у Робокопа, - добавил он.
Я представил себе Робокопа и промолчал.
- А что тут плохого? - доктор улыбался.
- Как-то неожиданно это все, понимаете.
- Как испанская инквизиция? - он улыбнулся еще шире. - Ладно, не бери в голову. Отдыхай пока.
Я встаю и наливаю себе чашку чая. Смотрю на свое лицо в зеркало. Опухоль не спадала. Пусть режут, все правильно.
За территорию больницы выходить не разрешается, во всяком случае, без специального уведомления врача. На первом этаже в маленьком магазинчике продается кофе из маленькой офисной кофемашины Саеко. Варево так себе, но если ты уже четвертый день не пьешь ничего, кроме чая из пакетиков и шиповника, который разносит по палатам добрая тетка в зеленом халате, то можно пить и это. Я плачу сто рублей, у продавщицы никогда нет сдачи, стоит очередь, а у нее постоянно пустая касса, меня выводят из себя подобные мелочи, я трогаю заплывший глаз и говорю:
- Давайте тогда сразу два.
Я беру два пластиковых стаканчика и выхожу на улицу. Обхожу здание больницы, кофе начинает остывать, попадаю во внутренний двор. Здесь как-то по-питерски красиво, в центре двора - памятник. Я останавливаюсь, делаю большой глоток, щурюсь, смотря на солнце. Снег начинает таять. В наушниках саундтрек Тирсена к "Гудбай, Ленин". Я не допиваю вторую чашку, выливая ее содержимое в снег. Делаю музыку потише, снова начинает болеть голова. Когда я возвращаюсь в палату, туда заходит врач, это пожилая женщина-еврейка, она представляется невропатологом и говорит, что мне необходимо сделать томографию головного мозга:
- В голове могут быть сгустки крови, нужно проверить, - она разворачивается, чтобы уйти.
- Эй, подождите, как это - сгустки? И как их лечить?
- Удалять, хирургическим путем. Завтра перед операцией за тобой придут.
Мужик с соседней койки откладывает в сторону газету:
- Не ссы, пока еще ничего неясно. Твой врач так ей и сказал.
Я киваю, беру с тумбочки таблетку фенозепама, глотаю ее и засыпаю. Хочется есть и пить, но я забываю об этом в тот момент, когда закрываю глаза. И вспоминаю лишь через сутки.
Мы сидели на камнях у бурлящей воды, течение Тибра в этом месте очень быстрое, на порогах барахтались доски, ветки и прочий крупнокалиберный мусор. На фоне темнеющего неба четко вырисовывались силуэты людей на мосту. Туристов в феврале в Риме сравнительно немного.
Мы цедили пивас Бирра Моретти с усачом на этикетке, и думали, куда врубаться дальше. За пару дней мы дважды обошли весь центр Рима, раз пятнадцать встретили Фонтан ди Треви, причем в самых разных и неожиданных местах. В алкогольном мареве, окутывавшем нас с самого утра и первой бутылки вина на завтрак, он чудился нам на веранде кафе, раскуривающий трубку, или в соседнем вагоне подземки, прикрывающийся развернутой газетой. Мы видели его очень часто, но, казалось, еще чаще он видит нас.
В первый же вечер мы зашли в кафе у фонтана, чтоб вогнать себе в глотку по пуле эспрессо, там же сцепились с барменом - фанатом Ромы, который, впрочем, был доброжелателен, все его аргументы в пользу победы римлян в предстоящей игре сводились к энергичным жестам и возгласам:
- Менез! Тотти!
Мы честно не верили в победу Ромы и, чтоб отбить по тридцать евро, уплаченные за билет на игру, поставили в букмекерской конторе бабки на чистую победу Шахтера. Тут важно, чтоб ставка делалась не ради наживы, в потенциальном выигрыше ни единого цента сверх денег за билеты. Иначе можешь распрощаться с лавандосом. Не помню, откуда взялось это правило, но мы в него свято поверили в первую же секунду после оглашения.
Наша гостиница - скромное здание недалеко от метро Манцони. С утра мы пошли в ближайшую кофейню, в ней за стойкой трудились бритый мужик, руки которого были синими от наколок, красивая баба за тридцать и мелкий старикан в белой рубашке и бабочке. Когда мы заказывали кофе и сэндвичи, дед ткнул в каждого из нас пальцем, потом указал на себя и сказал:
- Вы, я - одно и то же!
Мы улыбнулись, дедок, потирая руки, выскочил из-за стойки, обнялся с каждым по очереди и сказал:
- Медведев - пауэр! Берлускони... - лицо его скривилось, он поставил ногу на стул и, демонстративно зажав в руке итальянского премьера, начал вытирать им свои крошечные ботинки.
Нам ничего не оставалось, кроме как кивать в знак согласия. Кофе там вкусный, жратва - дешевая, остальное нас мало интересовало.
Я вышел на улицу, у выхода лохматый чудак играл на гармошке какую-то мелодию Тирсена. Вокруг него сновали итальяшки, никто не обращал на чудака внимания. Подошли пацаны, и мы двинули в сторону Гарбатэллы, смотреть на жилые дома времен Муссолини.
Я лежу на белоснежной простыне, анестезиолог возится с моей левой рукой, прилаживая катетер. Я немного заторможен, лежу не двигаясь, мне холодно, но я не дрожу. Кто-то надевает на меня специальную шапочку. Я смотрю вперед и вижу пальцы ног, отмечаю, что не мешало бы постричь ногти. Это еще не операционная. В углу комнаты на столе стоит дешевый китайский магнитофон, по радио поет Рэй Чарльз, я цепляюсь разумом за такие вот мелочи, чтоб не думать о том, как меня будут отключать. Немного страшно.
Вечером перед операцией ко мне зашел врач и принес ворох бумаг. Предстояло поставить несколько подписей. Что-то про общий наркоз, про то, что во время операции могут возникнуть непредвиденные обстоятельства, и, что я позволяю врачам действовать в этих случаях по их собственному усмотрению.
- Что за ситуации? - спрашиваю я хирурга.
- Самые разные. Например, мы почистим тебе осколки, и окажется, что нужно дополнительно укрепить кости, поставить не одну пластину, а три... Вот здесь и еще здесь. Ты же будешь спать.
Бумаги, наверное, стандартные, но я внимательно читаю, что в них написано. Врач терпеливо ждет. Мне нравится неизвестный язык медицинских терминов. Я ставлю несколько подписей.
Никто не сказал мне, что вот сейчас я отключусь. Может, и сказал, но я не помню. Вот - радио и Рэй Чарльз, а вот - меня везут на каталке в мою палату по длинному-длинному коридору. Мне не больно. Я только чувствую тяжесть во всей голове и особенно в левой ее части, к щеке у меня крепко привязан большой тампон, который я пытаюсь поправить, у меня ничего не получается, из носа начинает идти кровь, и я засыпаю.
Самый тусовый район в Риме - Трастевере. Мы еще заезжали в Тестаччо, но там нам не понравилось. Много американцев, какие-то стремные заведения у гаражей, которые могли бы стать крутыми смрадными дырами, но вместо этого оттуда доносились попсовые мелодии, а чувак на входе требовал пятнадцать евро. Ну его в жопу, подумали мы и правильно сделали.
В Трастевере шлялись по узким улицам, рассматривали молодежь, в одном заведении барменша налила нам ром в шоколадные рюмки и мы сожрали их вместе с ромом. Время близилось к часу ночи, многие места начинали пустеть, мы вырубили пивас и просто гуляли по району.
В одном из переулков скорее почувствовали, чем услышали, мощный низкочастотный саунд, доносящийся из-за неприметной двери. Я нажал кнопку звонка. Прошла минута и кто-то открыл нам. Мы оказались в крошечном коридоре, в котором толпились бухие люди, на нас никто не обращал внимания. Музыка долбила громко, мы попали в помещение побольше, там кто-то танцевал, а кто-то терся у холодильников с пивом. На диване, подперев руками кучерявую голову, приготовился блевать кудрявый итальяшка. В углу, пытаясь сожрать друг другу лицо, сочно лупила десна молодежь. В комнате всего было человек сорок, это больше смахивало на частную вечеринку, а не на бар, если б не стойка и несколько беспорядочно разбросанных столов. В углу за компом стоял очкастый чувак в галстуке и ставил музыку. Над ним из стены выезжал кусок настоящего автомобиля, с капотом и колесами.
Мы подошли к бару и попросили у чувака пива.
- Это закрытый клуб, обслуживаются только его члены. - сказал он, впрочем, довольно дружелюбно.
- И как стать членом?
- Одну минуту.
Чувак исчез в подсобке, потом появился с бумажками в руках.
- Вот анкеты, заполняйте - и все, - бармен выдал нам ручки.
Я быстро заполнил свою, отдал ему обратно, он снова исчез в подсобке и появился с карточками в руках.
- Вот, парни, добро пожаловать!
На одной стороне карточки было нарисовано непередаваемое дерьмо и написано название заведения - Аут Аут. На другой - мои имя, фамилия и дата рождения. Я - член клуба номер 7238.
По рукам ходила резиновая женщина. Никто не использовал ее по назначению, бабу вертели из стороны в сторону, хихикали и передавали соседу. Играла басовитая, задорная попса из «скрытой папки». В наличии такой музыки на своем компьютере признаться стыдно. В общем, все чинно и скромно. Не было ни толстых гомосеков в сиреневых париках, ни шестидесятилетнего бородача, который вазюкал бы пластинки…
Зато были женщины. Около нас танцевала обаятельная толстуха размером с дирижабль, рядом с ней терлись две цыпы. Я изобразил локтями танец гуся и, широко улыбаясь, вклинился в их тусовку.
- Привет, - сказал я.
Толстуха взяла дело в свои руки, и вот мы с ней уже тесно общаемся под нависающим над нами автомобилем. Что бы я ни говорил, она хохотала. Я рассказал ей, что мы приехали притопить за Шахтер. Толстуха схватила в охапку обеих подружек:
- Они приехали болеть за Шахтер! Ха-ха-ха!
Мне тоже стало смешно, в самом деле - приехали в Рим, и - за Шахтер, вот умора.
Одна из телок ткнула мне в лицо средний палец:
- Завтра я буду с Курва Зюд показывать тебе то же самое! Давай сюда свой телефон, я напишу тебе смс.
Мы уединились с ней на диване, я написал на салфетке свой номер. Она пила ядовитого цвета коктейль, в ее бокале торчали две трубочки, одну из них она протянула мне и предложила попробовать. Вкусно и сладко, но я скривился и сказал:
- Ой, какой крепкий!
На ней было легкое зеленое платье, она положила ногу на ногу, вот - красивая итальянская женщина. Я потащил ее к барной стойке, по дороге цепляя толстуху с подружкой. Там заказал четыре водки, бармен выстроил перед нами рюмки, разлил и сказал:
- Ваш эспрессо.
Мы чокнулись и выпили. Я не люблю водку, мне было непонятно, зачем мы ее вообще пили, хотелось блевать, на глаза навернулись слезы. Девушки, улыбаясь, смотрели на меня. Толстуха захохотала и убежала в туалет. Он в клубе один, поэтому пришлось терпеть. Я кое-как взял себя в руки и двинул к пацанам, они потягивали пивас и беззаботно дэнсили.
Мы собирались идти домой. В коридоре стояла моя новая знакомая и при свете настенной лампы стирала салфеткой пятна со своего зеленого платья. Я обнял ее на прощание:
- Целоваться не будем, - сказала она.
На улице было тихо и свежо. Мы нашли ночной автобус, который шел почти до самого дома. Ехали молча, в салоне никого не было, кажется, во всем Риме никого, кроме нас и водителя, не было. И даже у Колизея в это время совершенно пусто.
Погода снова солнечная, начинает теплеть. Я обхожу здание больницы. Во дворе нет ни одной скамейки. Наверное, летом их расставляют по периметру площади, чтоб больные погрели кости. Сейчас там - ни больных, ни скамеек.
Я чувствую сильную слабость. Становлюсь настоящим больным. Как Ганс Касторп в «Волшебной горе», с каждым днем - слабее и слабее. Кажется, что само это место высасывает из тебя все силы, и никакого лечения уже не требуется, нужно просто выйти за высокое железное ограждение, сесть в метро, потолкаться с угрюмой людской массой, глотнуть грязного воздуха на Садовом, выпить пару кружек Лондон Прайда в Джон Донне и все, город сам поставит тебя на ноги. Пока же приходится переживать, как бы мне не поставили очередной диагноз.
Вечером заходил врач, сказал, что все в порядке.
Сам по себе Стадио Олимпико не впечатлил, особенно снаружи. Если на Олимпийском стадионе в Берлине ты легко представляешь себе, как там 75 лет назад вышагивали нацисты, то в Риме этого не чувствовалось. Даже начинаешь сомневаться в том, что в войну здесь вешали людей. Наверное, последствия реконструкций. У входа видно только нагромождение металлических укреплений. Внутри - обычная чаша с беговыми дорожками, как в Лужниках.
Другое дело, что около самого стадиона чувствовался жутковатый дух фашизма. У входа в спортивный комплекс - стелла с вертикальной, вырезанной в камне надписью Mvsollini, дальше - аллеи со статуями прокачанных древнеримских атлетов.
Мы бежали вдоль всех этих статуй к турникетам. Кто-то спросил у нас по-русски, из Москвы ли мы, проверил наши билеты и пропустил к стадиону. Мы понеслись дальше, к самой Курва Норд, оплоту фашиствующих фанов Лацио, там были наши места. Стадио Олимпико ревел, мы бежали к своему сектору, к нам присоединились какие-то пацаны с Донбасса, когда на стадионе начал играть гимн Лиги чемпионов. Перескочили через ступени, нас даже никто толком не досмотрел, карабиньери только показали, куда бежать. В ушах звенело от самой атмосферы, в воздухе и вправду летал страшный дух праздника. За спиной у меня развевался флаг, я, как супермен, взлетел на сектор, и вот он - Стадио Олимпико, напротив, за воротами Ромы на Курва Зюд не было ни единого свободного кресла. Мы бросили флаг на пластиковые сиденья, но уже очень скоро схватили его и начали неистово прыгать на месте - сразу же после обидно пропущенного гола Шахтеру удалась отличная атака, и счет стал равным. Тут же донецкие бразильцы положили второй гол, и дальше - третий. Мы скакали по сектору, как кони, в глазах у пацанов светилось неподдельное счастье - бабло за билеты почти отбито! С такой игрой топить за Шахтер в Риме - милое дело. К перерыву я окончательно сорвал голос, табло показывало счет - один три, мы нырнули под трибуну. В проходах толкался народ, все были на кураже, в таком состоянии можно убить кого-то от одного только восторга.
В параше по обе стороны - сплошные металлические писсуары. Все толпились у одной стены, я встал у другой и с наслаждением начал ссать. Мужики посмотрели на меня с недоумением. Я застегнул ширинку и вышел из туалета, понимая, что нассал в раковину. Плевать, счет на табло все покроет.
Весь второй тайм мы без остановки жрали пивас и с замиранием сердца ждали финального свистка. В наши ворота залетела еще одна банка, тот самый Менез…
Когда судья свистнул об окончании матча, мы сорвали остатки голосовых связок. Победа в Риме. Контора торчала нам денег. Я предвкушал, как на следующий день буду забирать у кассира - болельщика «волков» - наши деньги, которые покрывали ровно стоимость билетов. Правила никто не отменял. Наша игра им полностью соответствовала, никаких неожиданностей. Мы выбрались со стадиона и поехали в центр.
Сосед по палате говорит с кем-то по телефону. Я открываю глаза. Он сидит на койке, на коленях у него раскрытый ноутбук.
- Да, есть. Сейчас буду оплачивать. Рейс прямой, Москва - Рим, Алиталиа.
Когда он замолкает, я зачем-то говорю:
- Я только оттуда. Там охуенно. Несмотря ни на что.
Хочется перевернуться на другой бок, но нельзя. В левом виске пульсирует боль.
Весь оставшийся и весь следующий день я сплю, иногда просыпаясь, чтобы поесть, перекинуться парой слов с соседом или посмотреть в окно. На улице все чаще становится солнечно. "Нужно после обеда выйти во двор", - думаю я и медленно отключаюсь.
Дальше все происходило довольно быстро. В трамвае мы ухахатывались с малолетних болельщиков Шахтера, они тыкали пальцами в окна:
- Блядь, пацыки, дывыться! Оцэ так бар! Дываны яки, вы бачылы? Щось там мигае, тьолки яки! Жыр! Жыр, пацыки!
«Пацыки» согласно кивали.
Мы отцепились от всех на конечной остановке - Пьяцца дель Пополо. Шли по пустой Виа дель Корсо, в сторону Фонтана ди Треви, конечно. Фанов Ромы нигде не было видно. Темные витрины магазинов безразлично смотрели на нас.
Мы свернули на одну из узких улиц и стали искать места полюднее. Быстро дошли до самого Пантеона, там врубились в какой-то бар. В нем полно ребят в красных майках. Мы были не на цветах, флаг лежал свернутый в кармане куртки. Сели у стойки, взяли Перони, я быстро укатывался в говно. Потом встал и пошел в туалет.
Там было по-настоящему смрадно, я стоял у раковины и смотрел на свое отражение в исцарапанном зеркале. Сзади меня хлопнула дверь, кто-то положил руку мне на плечо. Я только начал поворачиваться и тут же получил увесистый удар в левый глаз. Даже не успел разглядеть бьющего, заметил только, что передо мной было двое чуваков в красных майках. Я - бухой и заторможенный, попытался поставить блок, но мне в череп тут же прилетела еще пара тяжелых снарядов. Меня отбросило к стене, наконец-то удалось поднять руки. Но парни тут же, ни слова не сказав, быстро ушли. Вся процедура заняла у них секунд пятнадцать.
Меня шатало, я умылся, левый глаз тут же заплыл. Сильно болела голова. Я сел на подоконник и попытался собраться. Кто-то зашел в туалет поссать.
Через пять минут вернулся обратно в бар, мы вышли на улицу, мне очень хотелось лечь спать. Там же, на тротуаре. Поймали такси и поехали в гостиницу. Я не чувствовал зубов на верхней челюсти, ощупывал их языком - все на месте, но я ничего не чувствовал. Только боль, тупая, горячая боль во всей голове. Дальше - полная пустота, только ночь и ощущаемая даже сквозь сон ноющая боль.
Утром я с трудом оторвал голову от подушки, пытаясь вспомнить, что произошло. На подушке - пятна крови. Я пошел в ванную. В зеркале увидел двух разных людей, вернее, их половины. Один - целый, другой - грамотно отделанный. Глаз сильно затек, нарисовался обширный фингал. Вся левая сторона лица немного опухла. Я осторожно умылся.
В конце концов, это всего лишь синяк. У нас оставалось два дня. В сумке лежали билеты на поезд до Неаполя - там мой разукрашенный фейс впишется в городской пейзаж почище любой древнеримской развалины.
Оставалось забить на боль и наслаждаться жизнью. Тем более, все к этому располагало.
Неаполь прошел мимо, накинув на себя плотный алкогольный туман. Боль притупилась, не в состоянии превзойти по силе воздействия перманентное похмелье. В аэропорту Фьюмичино мы раскатали по пиву и загрузились в самолет. Мюнхен, литровая бутылка Курвуазье в Дьюти Фри, еще один самолет, огни Домодедово, дальше начались проблемы. Иногда кажется, что для этого просто нужно вернуться домой. Лютые лица пограничников, один из них пристально разглядывал мое фото, на которое я был похож только на пятьдесят процентов. На улице - минус двадцать восемь, голову распирало, как чемодан, мы ехали домой.
Наутро я посмотрел на себя в зеркало. Лицо распухло еще сильнее. Зубов как будто не было, глаз полностью заплыл кровью. Со дня матча прошло три дня. Делать нечего, я побрел в комнату, выудил из валяющихся на полу штанов бумажник, достал страховой полис и набрал указанный на нем телефонный номер. Наслаждаться жизнью в Москве получается намного реже.
Врач что-то говорит, я слушаю его и неосознанно щупаю кончиком языка швы на верхней челюсти. Меня выписывают из больницы. Я жму ему руку, он выходит из палаты, у двери оборачивается и говорит:
- Еще один такой удар и ты сразу едешь к нам, учти.
Я понимающе киваю и начинаю собираться. Я не был дома десять дней. Ровно столько же я вообще нигде не был.
На улице небо нещадно топит грязный снег. Осторожно ступаю по мокрому асфальту и медленно бреду к метро. В вагоне толкотня, сухие лица, пассажиры с отвращением посматривают на мою побитую рожу. Я вжимаюсь в надпись «не прислоняться» и закрываю глаза.
Выхожу на Арбатской и иду в Джон Донн. Беру пинту Лондон Прайда и осторожно отпиваю. Совершенно незнакомый вкус, я его просто забыл. Первая пинта вышибает больничный дух, а вместе с ним и мозги. Лучи солнца возбужденно метаются по бару. По телевизору показывают футбол, лиссабонское дерби, Бенфика и Спортинг. Я заказываю вторую пинту и думаю о том, куда бы свалить из этого города. О чем-то другом размышлять не хочется совершенно.
ОГЛАВЛЕНИЕ