Evanescence: Сила притяжения по Галилею и Снейпу
Шли зимние экзамены. Лили сдала Трансфигурацию и Charms, оба предмета - на твердые «А». «Сократ», конечно, не занимался с ней уроками и не помогал ей осознанно, но она научилась теряться в его владениях с тетрадками, ручками и карандашами в руках (перьями она писала только то, что надо было сдавать преподавателям). На ее просьбу иногда оставаться ночью и сидеть где-нибудь в уголке, корпя над заданиями, он некогда безразлично пожал плечами: делай, что хочешь, мол, пока не мешаешь. Это она понимала: боишься быть изгнанной - сиди тихо и не отвлекай. Иногда, правда, она забивалась в совсем специальный угол, из которого он был ей виден во всех стратегических точках, где происходили его занятия, и наблюдала за ним. Угол был под потолком. Там, среди стеллажей, в глубины которых вели какие-то по-эшеровски переплетенные лестницы, стояла (видимо, с целью принять на себя зачитавшегося в такой дали от пола хозяина) короткая и твердая, как характер спартанца, кожаная кушетка с удобной выдвижной подставкой для письма. Там и сидела обычно Лили, сражаясь со своими «уроками» и наблюдая сверху за своим молодым учителем.
Неудивительно, что хваткая и практичная девушка быстро набралась в этих условиях не только базовой школьной премудрости, но и дополнительных знаний. Она научилась в какие-то самые неподходящие моменты встревать в его занятия с вопросами по учебе, по тому, что он делал, и по наукам в принципе, и ей порой удавалось до такой степени помешать ему, что, в другой раз он бы, наверное, оторвался от своих занятий и - оторвал ей голову... Но во-первых он старался не выходить из себя и держать свои темные проявления под контролем, а во-вторых, ему было проще рявкнуть готовый ответ, чем вступать в долгие пререкания о том, где и как она должна была этот ответ искать.
Лилиана Эванс, как понял тот самый наш гипотетический проницательный читатель, была девушкой, может быть, и не выдающейся в плане научной сообразительности, но, безусловно, высоко приспосабливаемой, трудолюбивой, упорной и умеющей адаптироваться. Вы скажете - чего вы все хотите от растерянной девчонки восемнадцати лет, которая постоянно все эти годы чувствовала себя чужой в сообществе, так или иначе имевшем отношение к магии? Державшейся только за свою стаю, где добилась признания, и за свою уверенность в том, что если и есть в ней какая-то ценность, - то это ее рыжие волосы и зеленые глаза, которые делали ее популярной? А, скажем, та же Джеки? Можно подумать, шальная и капризная Джеки была образцом научной сообразительности! Ах, гипотетический читатель наш… сколь проницательный, столь и наивный, как любой читатель, которому не втолковали чего-либо открытым текстом… Ах и ах. Не надо сравнивать взбалмошную лондонскую девчонку Джеки и хогвартскую ведьму Лили. Не просто потому, что наш герой по-разному к ним относился. Не просто потому что одна погибла трагически и бессмысленно, а второй это еще предстояло, но смысла в гибели этой второй, по-видимому, было больше, потому что она успела родить и защитить сына… и все-таки, все-таки… Как болит наша душа за лондонскую девчонку, за эту первую любовь, единственно правильную, единственно настоящую, когда если не «да», то «нет», и никаких «может быть», и «потом», и если «нет» - то смерть.
Случай Лили… тоже видится нам как весьма драматический, не без этого. Наш читатель справедливо воскликнет: ну она и ввязалась! Сама виновата - училась бы спокойно, не торопила бы события, не придумывала бы себе отговорок и теорий, если уж так взыграли у нее подростковые гормоны… Надо ей было искать выход поблизости, уж как-нибудь разобралась бы она со своим Джимом… и не нырять в глубокие, темные и неизведанные воды, где располагался необитаемый остров по имени Severus Snape. Ну, неужели ей не было ясно, что вообще… Ничего. Нельзя. Было иметь. С ним. Общего? Нельзя было пытаться делать с ним, в его отношении, в его адрес - ни-че-го.
Зато, какой бы серенькой под своим огненным волосяным покровом ни была Лили, она поняла очень важную вещь: что ее молодой учитель являлся абсолютным носителем неразбавленной темной магии. Все, что касалось разрушения и уничтожения, тьмы, смерти и путешествий по адским кругам, - выскакивало из него естественно, легко и без раздумий, как дыхание. И точно так же она видела, что на каждом вдохе и выдохе он это... контролирует.
В те две недели, когда арка была закрыта, и она как тень следовала за ним по коридорам и grounds, она стала свидетельницей одного такого случая, оставшегося незамеченным остальными. «Сократ» шел по дорожке куда-то в сторону Запретного леса в обычном для него одиночестве, а Лили снова сидела на высоком подоконнике напротив кабинета физкультурницы и смотрела на него в окно. Он шел, держа в левой руке толстый, но небольшого формата томик, в котором можно было бы заподозрить стихи, если бы не элементарное соображение о том, что он не стал бы читать стихи, когда можно читать ученые книги и… если бы даже и стал читать стихи (а Лили уже довольно давно поняла, что области, которые охватывали его познания, зачастую уходили очень далеко от школьных предметов), то не стал бы читать их там, где его могут увидеть. Хотя и тут она бы не дала руку на отсечение. А не все ли равно ему было? Неважно. Речь не о том. Итак, он шел, читая на ходу книгу и при этом ни разу не наступил ни в одну лужу, не провалился ни в одну ямку в дороге, не зачерпнул ногой снега и не споткнулся о корень. Такой естественной и расслабленной походкой можно было передвигаться через бальную залу, выстеленную наборным мрамором. Правая рука его небрежно помахивала прутиком, и Лили даже в какой-то момент протерла глаза и прижала нос к стеклу, не поверив собственному зрению. При очередном взмахе из прутика выстрелило несколько зеленых листков, но потом он, как будто опомнившись, опустил на ветку взгляд, листки почернели и отвалились. А потом из беременной тяжким снегом тучи выпал черный ворон. Лили впервые видела, как пикирует хищная птица. Ворон просто летел вниз, сложив крылья, как камень. Если можно, забыв о Галилее, Пизанской башне и о
, представить, что ядро летит не вертикально вниз, а на цель, то именно так летел ворон на молодого человека с книжкой в одной руке и с веткой (ивы, ивы. Вы знаете, что это была ветка ивы) в другой. Лили, кажется, успела подумать, что поговорка «ворон ворону глаза не выклюет» не верна в этом случае, а студент Снейп просто поднял голову, и из ворона полетели в стороны перья. Как будто птица, оказавшаяся птицей, а не ядром, наткнулась на копье. Бедного ворона отнесло назад, в небо, крылья, только что сложенные, как прижатые для аэродинамичности уши легавой, распахнулись, пытаясь удержать хозяина на лету, но удар был слишком сильным, ворон кувырнулся один раз, другой, тут Лили перевела взгляд на человека, увидела, что тот удивлен и даже… как бы это выразить… раскаивается, ибо поняла, что он узнал птицу, а пока Лили пересаживалась на своем шестке поудобнее и разглядывала протертую на коленке дырку в шерстяном чулке, все как-то изменилось: мальчик и ворон уже были у кромки леса. Ворон сидел на плече мальчика и что-то говорил тому на ухо. Но Лили почему-то запомнила главное: сначала нападение, потом узнавание. Ах, Лили, Лили…
***
Тогда, во время экзаменов, Лили прибежала к каменной арке чуть ли не вприпрыжку. А его все не было и не было. Лили просидела возле атанора с книжкой по Potions - это был последний экзамен в зимней сессии - до трех ночи. Поняла, что он не придет, вскочила, почему-то расплакалась, швырнула учебник в угол, кое-как взяла себя в руки и ушла спать. Спать не смогла. Представляла его где-то… в темных лондонских аллеях… в каком-то не менее темном замке… то с какой-то другой рыжей девицей, настоящей рыжей девчонкой, то в какой-то огромной библиотеке. Нигде не было места ей. Ее место было рядом с Джеймсом Поттером. Но он… Он - учитель - не закончил обучения. А впереди уже были каникулы, без него, без него, и она… сорвалась и прибежала назад.
Он, по-видимому, только что пришел. Несколько снежинок до сих пор поблескивали на плечах, на черной шерсти плаща. Видимо, его установка на вымораживание до сих пор не изменилась. А может, ему нравилось носить на себе снег, в отличие от дождя: Лили замечала, что дождь на него не падал никогда. И опять. Он оглянулся на нее с таким досадливым удивлением, как будто с прошлого раза, имевшего место каких-нибудь пару дней назад, успел забыть о ней полностью. Как будто в его владения опять забрела знакомая бродячая кошка. Ну и ладно. Мешает, конечно, своим хождением, мяуканьем и прыжками, но если ее покормить, она свернется рыжим калачиком и будет тихо спать в углу.
Лили стало так обидно… так несказанно обидно, что, поймав этот чужой раздраженный взгляд, она снова расплакалась. Упала в то же самое его единственное кресло и отдалась истерике.
- Ты… ты… - только и могла выговорить она, - ты… как ты так можешь?..
Она не успела понять, когда он отошел и вернулся со стаканом воды. Подняв к нему дрожащее лицо, она в своем смятении вспомнила, что он-то видит ее такой, какая она есть: с ломкими ногтями и щелью между зубов. С веснушками на груди. С синими жилками на бедрах. Видит. Видит, потому что никогда не закрывает глаз, обучая ее. Видит, потому что он видит все, даже то, что внутри, не только то, что снаружи. Видит, знает, не любит и даже… не хочет. Просто методически выполняет данное обещание.
Она затрясла головой, зажмуриваясь и отказываясь от воды:
- Нет, нет, не надо воды...
- Я не предлагаю тебе пить, - произнес в ответ голос, с помощью которого можно было бы создавать комфортные условия для хранения снеговиков в летнее время. Лили подняла на него взгляд, лихорадочно нащупывая платок. - Просто если ты не успокоишься, вода полетит тебе в лицо.
Лили ахнула и закрыла рот обеими руками, глядя на него в точности так, как изображают японские мультипликаторы, которых, как мы подозреваем, тогда либо еще не существовало, либо они еще не придумали анимэ со всем тем несравненным набором выразительных средств, которые так знакомы зрителям «фанарта»: большие глаза в форме опрокинутой параболы, отчеркнутой снизу осью Х, а внизу… Внизу они исполнены дрожащей синевы: собравшихся, но не пролившихся слез. Лили в этот момент, хочу вам сказать, просто испугалась. Она… вынуждена я признаться, несмотря на всю свою самоотверженную готовность не описывать никакие действия, могущие задеть чью-либо нравственность… она уже знала и то, что между предупреждением и действием у него проходит так мало времени, что обычно и не успевает он огласить его, это предупреждение, и то, что каких-либо сдерживающих моральных соображений у него тоже нет. Он жил по каким-то собственным законам, понять которые она даже и не пыталась. И если вся эта история началась с его пальцев на ее голом бедре в коридоре в присутствии ее молодого человека, продолжилась умовытрясающей пощечиной и проходила через стадию поразительно бесстрастного и делающего из Лили малиновое желе сексуального образования, оставившего его настолько же равнодушным к ней, насколько он был равнодушен к каким-нибудь вскрываемым лягушкам, то не надо было пытаться продолжать взывать к его… к чему? К совести? А разве их договор имел к ней, к совести, хоть какое-нибудь отношение? «Как ты так можешь?» Да вот так. Легко. И водой окатит, и пощечину врежет повторно, и бровью не поведет. «Он не просто меня не любит, - метнулось в голове у Лили, - он хочет меня уничтожить. Он может меня…»
К счастью от всех этих соображений (в той части, которая касается "хочет уничтожить", надо заметить, ошибочных) истерика и вызванная ею нервная икота прошли, и Лили занялась своим носовым платком, пытаясь привести себя в порядок. «Сократ» же оставил стакан с водой на полу рядом с ней и удалился.
Раньше (Исчезновение)
Оглавление
Дальше (Сон в летнюю ночь)
Неудивительно, что хваткая и практичная девушка быстро набралась в этих условиях не только базовой школьной премудрости, но и дополнительных знаний. Она научилась в какие-то самые неподходящие моменты встревать в его занятия с вопросами по учебе, по тому, что он делал, и по наукам в принципе, и ей порой удавалось до такой степени помешать ему, что, в другой раз он бы, наверное, оторвался от своих занятий и - оторвал ей голову... Но во-первых он старался не выходить из себя и держать свои темные проявления под контролем, а во-вторых, ему было проще рявкнуть готовый ответ, чем вступать в долгие пререкания о том, где и как она должна была этот ответ искать.
Лилиана Эванс, как понял тот самый наш гипотетический проницательный читатель, была девушкой, может быть, и не выдающейся в плане научной сообразительности, но, безусловно, высоко приспосабливаемой, трудолюбивой, упорной и умеющей адаптироваться. Вы скажете - чего вы все хотите от растерянной девчонки восемнадцати лет, которая постоянно все эти годы чувствовала себя чужой в сообществе, так или иначе имевшем отношение к магии? Державшейся только за свою стаю, где добилась признания, и за свою уверенность в том, что если и есть в ней какая-то ценность, - то это ее рыжие волосы и зеленые глаза, которые делали ее популярной? А, скажем, та же Джеки? Можно подумать, шальная и капризная Джеки была образцом научной сообразительности! Ах, гипотетический читатель наш… сколь проницательный, столь и наивный, как любой читатель, которому не втолковали чего-либо открытым текстом… Ах и ах. Не надо сравнивать взбалмошную лондонскую девчонку Джеки и хогвартскую ведьму Лили. Не просто потому, что наш герой по-разному к ним относился. Не просто потому что одна погибла трагически и бессмысленно, а второй это еще предстояло, но смысла в гибели этой второй, по-видимому, было больше, потому что она успела родить и защитить сына… и все-таки, все-таки… Как болит наша душа за лондонскую девчонку, за эту первую любовь, единственно правильную, единственно настоящую, когда если не «да», то «нет», и никаких «может быть», и «потом», и если «нет» - то смерть.
Случай Лили… тоже видится нам как весьма драматический, не без этого. Наш читатель справедливо воскликнет: ну она и ввязалась! Сама виновата - училась бы спокойно, не торопила бы события, не придумывала бы себе отговорок и теорий, если уж так взыграли у нее подростковые гормоны… Надо ей было искать выход поблизости, уж как-нибудь разобралась бы она со своим Джимом… и не нырять в глубокие, темные и неизведанные воды, где располагался необитаемый остров по имени Severus Snape. Ну, неужели ей не было ясно, что вообще… Ничего. Нельзя. Было иметь. С ним. Общего? Нельзя было пытаться делать с ним, в его отношении, в его адрес - ни-че-го.
Зато, какой бы серенькой под своим огненным волосяным покровом ни была Лили, она поняла очень важную вещь: что ее молодой учитель являлся абсолютным носителем неразбавленной темной магии. Все, что касалось разрушения и уничтожения, тьмы, смерти и путешествий по адским кругам, - выскакивало из него естественно, легко и без раздумий, как дыхание. И точно так же она видела, что на каждом вдохе и выдохе он это... контролирует.
В те две недели, когда арка была закрыта, и она как тень следовала за ним по коридорам и grounds, она стала свидетельницей одного такого случая, оставшегося незамеченным остальными. «Сократ» шел по дорожке куда-то в сторону Запретного леса в обычном для него одиночестве, а Лили снова сидела на высоком подоконнике напротив кабинета физкультурницы и смотрела на него в окно. Он шел, держа в левой руке толстый, но небольшого формата томик, в котором можно было бы заподозрить стихи, если бы не элементарное соображение о том, что он не стал бы читать стихи, когда можно читать ученые книги и… если бы даже и стал читать стихи (а Лили уже довольно давно поняла, что области, которые охватывали его познания, зачастую уходили очень далеко от школьных предметов), то не стал бы читать их там, где его могут увидеть. Хотя и тут она бы не дала руку на отсечение. А не все ли равно ему было? Неважно. Речь не о том. Итак, он шел, читая на ходу книгу и при этом ни разу не наступил ни в одну лужу, не провалился ни в одну ямку в дороге, не зачерпнул ногой снега и не споткнулся о корень. Такой естественной и расслабленной походкой можно было передвигаться через бальную залу, выстеленную наборным мрамором. Правая рука его небрежно помахивала прутиком, и Лили даже в какой-то момент протерла глаза и прижала нос к стеклу, не поверив собственному зрению. При очередном взмахе из прутика выстрелило несколько зеленых листков, но потом он, как будто опомнившись, опустил на ветку взгляд, листки почернели и отвалились. А потом из беременной тяжким снегом тучи выпал черный ворон. Лили впервые видела, как пикирует хищная птица. Ворон просто летел вниз, сложив крылья, как камень. Если можно, забыв о Галилее, Пизанской башне и о
, представить, что ядро летит не вертикально вниз, а на цель, то именно так летел ворон на молодого человека с книжкой в одной руке и с веткой (ивы, ивы. Вы знаете, что это была ветка ивы) в другой. Лили, кажется, успела подумать, что поговорка «ворон ворону глаза не выклюет» не верна в этом случае, а студент Снейп просто поднял голову, и из ворона полетели в стороны перья. Как будто птица, оказавшаяся птицей, а не ядром, наткнулась на копье. Бедного ворона отнесло назад, в небо, крылья, только что сложенные, как прижатые для аэродинамичности уши легавой, распахнулись, пытаясь удержать хозяина на лету, но удар был слишком сильным, ворон кувырнулся один раз, другой, тут Лили перевела взгляд на человека, увидела, что тот удивлен и даже… как бы это выразить… раскаивается, ибо поняла, что он узнал птицу, а пока Лили пересаживалась на своем шестке поудобнее и разглядывала протертую на коленке дырку в шерстяном чулке, все как-то изменилось: мальчик и ворон уже были у кромки леса. Ворон сидел на плече мальчика и что-то говорил тому на ухо. Но Лили почему-то запомнила главное: сначала нападение, потом узнавание. Ах, Лили, Лили…
***
Тогда, во время экзаменов, Лили прибежала к каменной арке чуть ли не вприпрыжку. А его все не было и не было. Лили просидела возле атанора с книжкой по Potions - это был последний экзамен в зимней сессии - до трех ночи. Поняла, что он не придет, вскочила, почему-то расплакалась, швырнула учебник в угол, кое-как взяла себя в руки и ушла спать. Спать не смогла. Представляла его где-то… в темных лондонских аллеях… в каком-то не менее темном замке… то с какой-то другой рыжей девицей, настоящей рыжей девчонкой, то в какой-то огромной библиотеке. Нигде не было места ей. Ее место было рядом с Джеймсом Поттером. Но он… Он - учитель - не закончил обучения. А впереди уже были каникулы, без него, без него, и она… сорвалась и прибежала назад.
Он, по-видимому, только что пришел. Несколько снежинок до сих пор поблескивали на плечах, на черной шерсти плаща. Видимо, его установка на вымораживание до сих пор не изменилась. А может, ему нравилось носить на себе снег, в отличие от дождя: Лили замечала, что дождь на него не падал никогда. И опять. Он оглянулся на нее с таким досадливым удивлением, как будто с прошлого раза, имевшего место каких-нибудь пару дней назад, успел забыть о ней полностью. Как будто в его владения опять забрела знакомая бродячая кошка. Ну и ладно. Мешает, конечно, своим хождением, мяуканьем и прыжками, но если ее покормить, она свернется рыжим калачиком и будет тихо спать в углу.
Лили стало так обидно… так несказанно обидно, что, поймав этот чужой раздраженный взгляд, она снова расплакалась. Упала в то же самое его единственное кресло и отдалась истерике.
- Ты… ты… - только и могла выговорить она, - ты… как ты так можешь?..
Она не успела понять, когда он отошел и вернулся со стаканом воды. Подняв к нему дрожащее лицо, она в своем смятении вспомнила, что он-то видит ее такой, какая она есть: с ломкими ногтями и щелью между зубов. С веснушками на груди. С синими жилками на бедрах. Видит. Видит, потому что никогда не закрывает глаз, обучая ее. Видит, потому что он видит все, даже то, что внутри, не только то, что снаружи. Видит, знает, не любит и даже… не хочет. Просто методически выполняет данное обещание.
Она затрясла головой, зажмуриваясь и отказываясь от воды:
- Нет, нет, не надо воды...
- Я не предлагаю тебе пить, - произнес в ответ голос, с помощью которого можно было бы создавать комфортные условия для хранения снеговиков в летнее время. Лили подняла на него взгляд, лихорадочно нащупывая платок. - Просто если ты не успокоишься, вода полетит тебе в лицо.
Лили ахнула и закрыла рот обеими руками, глядя на него в точности так, как изображают японские мультипликаторы, которых, как мы подозреваем, тогда либо еще не существовало, либо они еще не придумали анимэ со всем тем несравненным набором выразительных средств, которые так знакомы зрителям «фанарта»: большие глаза в форме опрокинутой параболы, отчеркнутой снизу осью Х, а внизу… Внизу они исполнены дрожащей синевы: собравшихся, но не пролившихся слез. Лили в этот момент, хочу вам сказать, просто испугалась. Она… вынуждена я признаться, несмотря на всю свою самоотверженную готовность не описывать никакие действия, могущие задеть чью-либо нравственность… она уже знала и то, что между предупреждением и действием у него проходит так мало времени, что обычно и не успевает он огласить его, это предупреждение, и то, что каких-либо сдерживающих моральных соображений у него тоже нет. Он жил по каким-то собственным законам, понять которые она даже и не пыталась. И если вся эта история началась с его пальцев на ее голом бедре в коридоре в присутствии ее молодого человека, продолжилась умовытрясающей пощечиной и проходила через стадию поразительно бесстрастного и делающего из Лили малиновое желе сексуального образования, оставившего его настолько же равнодушным к ней, насколько он был равнодушен к каким-нибудь вскрываемым лягушкам, то не надо было пытаться продолжать взывать к его… к чему? К совести? А разве их договор имел к ней, к совести, хоть какое-нибудь отношение? «Как ты так можешь?» Да вот так. Легко. И водой окатит, и пощечину врежет повторно, и бровью не поведет. «Он не просто меня не любит, - метнулось в голове у Лили, - он хочет меня уничтожить. Он может меня…»
К счастью от всех этих соображений (в той части, которая касается "хочет уничтожить", надо заметить, ошибочных) истерика и вызванная ею нервная икота прошли, и Лили занялась своим носовым платком, пытаясь привести себя в порядок. «Сократ» же оставил стакан с водой на полу рядом с ней и удалился.
Раньше (Исчезновение)
Оглавление
Дальше (Сон в летнюю ночь)