"Фёдор Толстой-Американец"...
Обещала написать свои впечатления от Толстого-Американца (Фёдора Ивановича).
Начну с того, что обычно в таких людях импонирует: во-первых - контраст (образованность и зверство); во-вторых - открытость и прямота.
Но это обычно… Для меня этот человек ни привлекателен, ни отвратителен, первое, что приходит в голову - у каждого свои недостатки.
Но если разбираться в мотивах, то мотивы эти не являются какой-то индивидуальной особенностью этого героя, это нормальное желание человека высокого сословия, пользовать все возможные права, ведь тот дурак, кто этой возможностью не воспользуется. Так рассудил бы любой человек, мужчина, желающий не прозябать, а действовать, от полноты своих жизненных сил.
Человек, он, как известно, скроен "по образу и подобию", и человек улавливает, как и заповедовано, в свои сети: и людей, и возможности, и средства. Но в меру своих представлений о полноте жизни и о том, с какой целью и кого нужно улавливать, и к чему приобщать. Человек человеку и учитель и ученик. Среда обитания делает человека, и человек, в свою очередь, влияет на среду обитания...
Цитата:
Граббе, лично знавший его, в своих воспоминаниях называет его представителем школы безнравственности, развратителем многих московских юношей того времени.
Мы в этом мире постоянно в поиске чувственных переживаний и впечатлений, но не всяких, а таких, каких мы ещё не переживали ни по форме, ни по силе. В этом смысле, надо признать, времена, в которые жил Федор Иванович (1782-1846) были для получения таких впечатлений наиболее подходящими.
Циатата:
«О нем можно бы написать целую книгу - говорит Булгарин, - если бы собрать все, что о нем рассказывали, хотя в этих рассказах много несправедливого, особенно в том, что относится к его порицанию… Он был прекрасно образован, говорил на нескольких языках, любил музыку и литературу, много читал и охотно сближался с артистами, литераторами и любителями словесности и искусств. Умен он был как демон» и удивительно красноречив. Он любил софизмы и парадоксы, и с ним трудно было спорить. Впрочем, он был, как говорится, добрый малый, для друга готов был на все, охотно помогал приятелям, но и друзьям и приятелям не советовал играть с ним в карты, говоря откровенно, что в игре, как в сраженьи, он не знает ни друга, ни брата, и кто хочет перевести его деньги в свой карман, у того и он имеет право выиграть. Мне пришлось с ним свидеться в Могилеве в 1836 году, а потом я часто виделся с ним в Петербурге, где он прожил около года в 1840 году, со своим семейством… Я вспоминаю о нем как о необыкновенном явлении даже в тогдашнее время, когда люди жили не по, календарю, говорили не под диктовку и ходили не по стрункам, т. е. когда какая-то рыцарская необузданность подчиняла себе этикет и образованность».
Я думаю, люди такого сорта, как Толстой-Американец рассуждают следующим образом: Честных людей нет, есть люди, которые уже совершили нечто гадкое, и есть люди, которые только замышляют совершить нечто подобное, и чем ломать голову - сделал ли человек в отношении тебя какую-то гадость или только замышляет её сделать, лучше сразу делать гадость - не ошибешься. И более того, даже если человек не замышляет ничего гадкого, то от слабости внутреннего стержня своего всегда может сыграть на руку другому, против тебя, поэтому оппонента надо давить сразу, до того состояния, когда истинная природа его обнаружит себя.
В общем, так я представляю себе состояние сознания такого рода людей. И это их программа, а не мысли. Это встроено в их бессознательное, как оценочный код, - если ты пожалеешь противника, то противник не пожалеет тебя, если ты его не одурачишь, то он одурачит тебя. Другими словами, если вызов брошен, то убивай сразу, иначе сам будешь убит. В общем-то, это хорошая установка самовыживания, такие люди, как правило, доживают до старости, хоть и не до глубокой, несмотря на то, что постоянно бросают вызов другим людям.
Цитата:
Новосильцева передает такой характерный, но легендарный рассказ: «Шла адская игра в клубе. Все разъехались, остались только Толстой и Нащокин. При расчете Федор Иванович объявил, что Нащокин ему должен 20 000 р.
- Я не заплачу, - сказал Нащокин, - вы их записали, но я их не проиграл.
- Может быть, - отвечал Федор Иванович, - но я привык руководствоваться своей записью и докажу это вам.
Он встал, запер дверь, положил на стол пистолет и сказал:
- Он заряжен, заплатите или нет?
- Нет.
- Я вам даю 10 минут на размышление. Нащокин вынул из кармана часы и бумажник и сказал:
- Часы могут стоить 500 р., в бумажнике 25 р. Вот все, что вам достанется, если вы меня убьете, а чтобы скрыть преступление, вам придется заплатить не одну тысячу. Какой же вам расчет меня убивать?
- Молодец, - крикнул Толстой, - наконец-то я нашел человека!
С этого дня они стали неразлучными друзьями».
И не только людям, но и судьбе. Судьбе эти люди бросают вызов, отчаянно, это желание получить ответный удар, ведь такой человек упреждает удары других людей, не давая возможности нанести себе рану, и ждет этой раны от проведения, как искупления. Нет, они не считают себя виноватыми, но что доставляют другим боль - это они понимают. Поэтому они отчаянные вояки.
Цитата:
Затем известно, что в 1812 году он уже не был военным, а жил частным человеком в своей Калужской деревне. В 1812 году он опять поступил на службу в качестве ратника московского ополчения. На войне он вернул себе чин и ордена и безумной храбростью заслужил Георгия 4-ой степени. При Бородине он был тяжело ранен в ногу.
В целом, девизом таких людей можно сделать фразу - «К полумерам не привык». Это когда «или пан, или пропал». На третье человек не согласен. В целом это даже не просто игра на удачу, это осознание скудости возможностей этого мира, которые нужно выстроить таким образом, чтобы не осталось зазора, т.е. всегда надо быть начеку, укладывать кластер к кластеру, потому что любой пробел, может быть использован против тебя. Поэтому его и называли человеком умным, хоть он был образованным, как и все в высшем обществе, но это не то же самое, что житейский ум. Это что-то на грани инстинкта, интуиции и азарта. Но человек не способен просчитать все ходы, поэтому в любом случае, это всегда не только "тетрис", но и "русская рулетка".
В этой связи подумалось, что люди в основном живут по программе, а это нечто встроенное, прописанное изначально, индусы это называю кармой, русские - судьбой. Тот же кто бросает вызов судьбе, тот ещё не научился жить по примерному плану, но и не хочет жить по программе. Т.е. это попытка снести заданную программу, и жить на удачу, но на самом деле тому самому примерному плану. Когда есть возможность выхода из любой игры, для начала новой. Но это другая ступень, когда ты не скроен по образу и подобию, а когда сам хочешь уподобиться «Архитектору Вселенной». А в таких людях, как Федор Иванович, в моменты ощущения вседозволенности, на первый план выходит зверское своеволие.
Цитата:
А. А. Стахович в своих «Клочках воспоминаний» приводит следующий рассказ, не ручаясь за его достоверность: «Толстой был дружен с одним известным поэтом, лихим кутилой и остроумным человеком, остроты которого бывали чересчур колки и язвительны. Раз, на одной холостой пирушке, один молодой человек не вынес его насмешек и вызвал остряка на дуэль. Озадаченный и отчасти сконфуженный, поэт передал об этом «неожиданном пассаже» своему другу Толстому, который в соседней комнате метал банк. Толстой передал кому-то метать банк, пошел в другую комнату и, не говоря ни слова, дал пощечину молодому человеку, вызвавшему на дуэль его друга. Решено было драться тотчас же; выбрали секундантов, сели на тройки, привезшие цыган, и поскакали за город. Через час Толстой, убив своего противника, вернулся и, шепнув своему другу, что стреляться ему не придется, спокойно продолжал метать банк».
Я слышал от моего отца следующую версию этого рассказа: на одном вечере один приятель Толстого сообщил ему, что только что был вызван на дуэль, и просил его быть его секундантом. Толстой согласился, и дуэль была назначена на другой день в 11 часов утра; приятель должен был заехать к Толстому и вместе с ним ехать на место дуэли. На другой день в условленное время приятель Толстого приехал к нему, застал его спящим и разбудил.
- В чем дело? - спросонья спросил Толстой.
- Разве ты забыл, - робко спросил приятель, - что ты обещал мне быть моим секундантом?
- Это уже не нужно, - ответил Толстой. - Я его убил.
Оказалось, что накануне Толстой, не говоря ни слова своему приятелю, вызвал его обидчика, условился стреляться в 6 часов утра, убил его, - вернулся домой и лег спать.
В общем, это тоже не свобода, это нечто от избытка сил, в погоне за новыми впечатлениями. Отсюда отрицание закона, который всегда можно обойти, демонстрация призрения к условностям, что выражается в кутежах, чревоугодии, сожительстве и в итоге женитьбе на цыганке. Всё это попытки выхода за пределы жизненных устоев, пренебрежение моралью, этическим принципами которым внутренне устанавливается очень низкая цена. Жить против правил. Доказывать себе и другим, что против правил жить не только можно, но и интереснее. Но что замечательно, в свои интересы друзей своих он не вписывал, он вписывал их в формулу - "друзья, прекрасен наш союз". Было что-то, чему он был верен. Должно быть у человека что-то святое. Церковь для него была лишь молельным домом, где он клал глубокие поклоны, ритуально давая понять, кому-то там наверху, что он осознает свои действия, но и не более.
А вот дружба, была для Ф.И. тем самым святым, которое тоже часто измерялось в материальной помощи. Будучи хорошим картежным шулером и выигрывая большие суммы, он часто был щедр и помогал своим друзьям материально.
И закономерно, что мало-помалу он стал суеверен, и смерть своих 11 детей, связал с 11-ю людьми убитыми им на дуэлях. Но это в чистом виде - "Бог бросил кости", т.е. тоже сыграл с ним в дурака.
Цитата:
«Убитых им на дуэлях он насчитывал одиннадцать человек. Он аккуратно записывал имена убитых в свой синодик. У него было 12 человек детей, которые все умерли в младенчестве, кроме двух дочерей. По мере того, как умирали дети, он вычеркивал из своего синодика по одному имени из убитых им людей и ставил сбоку слово «квит». Когда же у него умер одиннадцатый ребенок, прелестная умная девочка, он вычеркнул последнее имя убитого им и сказал: «Ну, слава богу, хоть мой курчавый цыганеночек будет жив». Этот цыганеночек была Прасковья Федоровна, впоследствии жена В. Ст. Перфильева.
Почему в дурака? Потому что за все свои поступки отвечаешь ты сам, а не твои дети.
Как сказал один мудрый старик Лв Клыков - «Карма не дается человеку целиком. Если бы карма давалась полностью, то человек не прожил бы и до 6 лет». Т.е. условно говоря - бог дозирует количество условий, событий и возможностей. То есть, как я это понимаю: человек совершает столько негативных действий, что все их искупить за одно воплощение - не может. А совершает он их на протяжении множества веков потому, что понимает жизнь, как игру, где главное условие - выжить любой ценой, и если выжил, то жить полной жизнью, то есть брать от жизни всё, что можно от неё взять в плане удовлетворения своих желаний. На деле же получается - выжимать из жизни всё, не вкладывая почти ничего, т.е. крайне мало.
Таким образом, невоздержанной своей жизнью, Ф. И. пробил брешь в реальности, в которую ворвался поток кармы, который и излился на его 11 детей. Что видимо, произвело на него должное впечатление, поскольку он перестал провоцировать дуэли и жульничать в карты.
Но нельзя в себе что-то убить, или просто отказаться из суеверия, надо в себе это сначала невзлюбить, захотеть искоренить, но прийти к тому, что это нужно исправить.
То есть в этом смысле Ф.И. есть над чем работать:) И 11 детей, это далеко не искупление.
Цитата:
«Удушливая пустота и немота русской жизни, - пишет Герцен - странным образом соединенная с живостью и даже бурностью характера, особенно развивает в нас разные юродства.
В петушьем крике Суворова, как в собачьем паштете Долгорукова, в диких выходках Измайлова, в полудобровольном безумии Мамонова и буйных преступлениях Толстого-Американца я слышу родственную ноту, знакомую нам всем, но которая у нас ослаблена образованием или направлена на что-нибудь другое».
Я думаю, что "удушливая пустота и немота", свойственна не только русской жизни, но русский человек, слишком уж ощущает это, не желая быть той рыбой пойманной в садок житейской обыденности, бьющейся в последнем протесте всей своей невостребованной силы.
Цитата:
Живя открыто и роскошно, Федор Иванович любил задавать обеды. Вяземский называет его «обжор, властитель, друг и бог». «Не знаю, есть ли подобный гастроном в Европе!» - восклицает про него Булгарин. «Он не предлагал своим гостям большого числа блюд, но каждое его блюдо было верх поваренного искусства. Столовые припасы он всегда закупал сам. Несколько раз он брал меня с собою, при этом говоря, что первый признак образованности - выбор кухонных припасов и что хорошая пища облагораживает животную оболочку человека, из которой испаряется разум. Напр., он покупал только ту рыбу в садке, которая сильно бьется, т. е. в которой больше жизни»…
Думаю, С.Л. Толстой подошел к изложению беспристрастно, не приукрашивая и не сгущая краски, как это делают современные журналисты, вот, кстати, пример в описании родословной Л.Н. Толстого… в общем, есть отдельные перегибы, не по содержанию, так по форме...
Как бы то ни было, а Ф.И. Толстой подошел к жизни творчески, что вообще свойственно русской аристократии той эпохи, да и вообще русской душе.
Завершу последней главой, (вдруг кому-то будет интересно), в ней как бы подведен вполне правдоподобный итог жизни Толстого-Американца:
ГЛАВА IX Смерть Федора Толстого. Его семья. Заключение.
По свидетельству своей дочери Прасковьи Федоровны, Федор Иванович умер 24 октября 1846 года шестидесяти четырех лет, в присутствии ее, его жены и любимого им семейства Прасковьи Васильевны Толстой, рожденной Барыковой. Семья Прасковьи Васильевны, вдовы Андрея Андреевича Толстого, дяди Федора Ивановича, состояла из ее самой, сына и трех дочерей. Одна из ее дочерей, Александра Андреевна, была впоследствии в дружеских отношениях с Л. Толстым, о чем свидетельствует обширная переписка между ними. Могила Федора Ивановича - на Ваганьковом кладбище.
Когда в «Русском архиве» появились рассказы Новосильцевой об Американце Толстом, Прасковья Федоровна Перфильева написала опровержение некоторых из них. Так, она опровергала рассказ Новосильцевой о том, что ее отец и Нащокин обменялись кольцами в знак вечного союза, с которыми будто бы были похоронены, что они дали слово друг другу в том, что тот из них, кто первый почувствует приближение смерти, вызовет другого, что Толстой вызвал Нащокина и что Нащокин приехал и не отходил от умирающего.
«Нащокина при этом не было, - пишет Прасковья Федоровна, - и никто из семейных не находил нужным известить его о близкой кончине графа. Никакими кольцами Нащокин с отцом не менялись. Но у отца было особого фасона финальное кольцо, по образцу которого Петр Александрович когда-то заказал такое же для себя. Отец похоронен без кольца».
«Федор Иванович умер христианином, - пишет А. А. Стахович. - Я слышал, что священник, исповедовавший умирающего, говорил, что исповедь продолжалась очень долго, и редко он встречал такое раскаяние и такую веру в милосердие божие».
Лучшее надгробное слово на смерть Толстого сказал Жуковский. Узнав о его смерти, он написал А. Я. Булгакову: «В нем было много хороших качеств. Мне лично были известны только хорошие качества. Все остальное было ведомо только по преданию, и у меня всегда к нему лежало сердце, и он был добрым приятелем своих приятелей»[40].
Жена Федора Ивановича Авдотья Максимовна пережила своего мужа на 15 лет. Она умерла в 1861 году насильственной смертью: ее зарезал ее повар.
У Федора Ивановича было несколько детей - двенадцать, по словам Каменской. Кроме Сарры, умершей 17-ти лет, и Прасковьи, единственной его дочери, достигшей зрелого возраста, все его дети умерли в младенчестве или рождались мертвыми. Он горячо любил свою старшую дочь Сарру и дал ей хорошее образование. Она была болезненна и психически ненормальна, но исключительно талантлива. Ее стихи были напечатаны, и Белинский дал о них благоприятный отзыв, а Герцен называет ее необыкновенной девушкой с высоким поэтическим даром. Она умерла в 1838 году, и ее смерть была тяжелым ударом для ее отца.
Вторая его дочь, Прасковья Федоровна, была замужем за Василием Степановичем Перфильевым, бывшим в 70-х и 80-х годах московским гражданским губернатором. Л. Н. Толстой был в приятельских отношениях как со своей троюродной сестрой Полинькой, как он ее называет, так и с ее мужем Васенькой, он не раз упоминает о них в своем дневнике молодости.
Прасковья Федоровна умерла в 1887 году. В. С. Перфильев - в 1890 году. У них был один сын Федор, похожий на своего деда. Он был женат на княгине М. А. Голицыной и имел двух дочерей. Он умер в сравнительно молодых годах от прогрессивного паралича.
------
В своем очерке я старался быть объективным. Для того чтобы судить о людях, подобных Толстому-Американцу, надо перенестись в их эпоху. Его жизнь может служить живой иллюстрацией того зла, которое причинял самодержавно-крепостной строи не только угнетаемым, но и угнетателям, извращая их психику и воспитывая в них неуважение к человеку и привычку давать полную волю своим страстям и порокам.
Однажды, в 80-х годах, я слышал, как В. О. Ключевский сказал: «Почти все дворянские роды, возвысившиеся при Петре и Екатерине, выродились. Из них род Толстых - исключение. - Этот род проявил особенную живучесть». Американец Толстой вполне подтверждает слова Ключевского. Он был особенно живуч. Он был прекрасным представителем рода Homo sapiens с здоровой наследственностью и со свойственными некоторым представителям рода Толстых страстностью, эгоцентризмом и дикостью. Л. Н. Толстой в одном письме (1865 г., окт.) к своей родственнице Александре Андреевне Толстой, с семьей которых был близок Американец, пишет даже про нее - сдержанную и тактичную воспитательницу великих княжен: «В вас есть общая нам толстовская дикость. Недаром Федор Иванович татуировался».
В Толстом-Американце были и хорошие качества, что отмечено Жуковским. Он проявил независимость характера, преданность друзьям и семье, готовность рисковать жизнью на войне, ради приятелей или хотя бы для восстановления своей условной чести, и в конце жизни он раскаивался в своих преступлениях.
Тем не менее он был не только «в мире нравственном загадка», по выражению Вяземского; он был человеком безнравственным и преступным. Он жил лишь в свое удовольствие, пьянствовал, обжирался, развратничал, обыгрывал, убивал, мучил свои крепостных слуг и т. п.
Но можно ли его винить за это? Мораль, усвоенная им с детства, состояла лишь из учения церкви, оправдывавшей крепостное право и превозносившей самодержавную власть, и из условной этики гвардейских офицеров. Все, что он делал, делалось также и другими и не осуждалось общественным мнением. Он только делал это откровеннее и с большей страстностью, чем другие, и он был убежден, что имеет на это полное право.
Кто знает? Может быть, при другом воспитании и в другой среде его страстность и его выдающиеся способности обратились бы на другое, - на полезную работу и на служение людям.
Начну с того, что обычно в таких людях импонирует: во-первых - контраст (образованность и зверство); во-вторых - открытость и прямота.
Но это обычно… Для меня этот человек ни привлекателен, ни отвратителен, первое, что приходит в голову - у каждого свои недостатки.
Но если разбираться в мотивах, то мотивы эти не являются какой-то индивидуальной особенностью этого героя, это нормальное желание человека высокого сословия, пользовать все возможные права, ведь тот дурак, кто этой возможностью не воспользуется. Так рассудил бы любой человек, мужчина, желающий не прозябать, а действовать, от полноты своих жизненных сил.
Человек, он, как известно, скроен "по образу и подобию", и человек улавливает, как и заповедовано, в свои сети: и людей, и возможности, и средства. Но в меру своих представлений о полноте жизни и о том, с какой целью и кого нужно улавливать, и к чему приобщать. Человек человеку и учитель и ученик. Среда обитания делает человека, и человек, в свою очередь, влияет на среду обитания...
Цитата:
Граббе, лично знавший его, в своих воспоминаниях называет его представителем школы безнравственности, развратителем многих московских юношей того времени.
Мы в этом мире постоянно в поиске чувственных переживаний и впечатлений, но не всяких, а таких, каких мы ещё не переживали ни по форме, ни по силе. В этом смысле, надо признать, времена, в которые жил Федор Иванович (1782-1846) были для получения таких впечатлений наиболее подходящими.
Циатата:
«О нем можно бы написать целую книгу - говорит Булгарин, - если бы собрать все, что о нем рассказывали, хотя в этих рассказах много несправедливого, особенно в том, что относится к его порицанию… Он был прекрасно образован, говорил на нескольких языках, любил музыку и литературу, много читал и охотно сближался с артистами, литераторами и любителями словесности и искусств. Умен он был как демон» и удивительно красноречив. Он любил софизмы и парадоксы, и с ним трудно было спорить. Впрочем, он был, как говорится, добрый малый, для друга готов был на все, охотно помогал приятелям, но и друзьям и приятелям не советовал играть с ним в карты, говоря откровенно, что в игре, как в сраженьи, он не знает ни друга, ни брата, и кто хочет перевести его деньги в свой карман, у того и он имеет право выиграть. Мне пришлось с ним свидеться в Могилеве в 1836 году, а потом я часто виделся с ним в Петербурге, где он прожил около года в 1840 году, со своим семейством… Я вспоминаю о нем как о необыкновенном явлении даже в тогдашнее время, когда люди жили не по, календарю, говорили не под диктовку и ходили не по стрункам, т. е. когда какая-то рыцарская необузданность подчиняла себе этикет и образованность».
Я думаю, люди такого сорта, как Толстой-Американец рассуждают следующим образом: Честных людей нет, есть люди, которые уже совершили нечто гадкое, и есть люди, которые только замышляют совершить нечто подобное, и чем ломать голову - сделал ли человек в отношении тебя какую-то гадость или только замышляет её сделать, лучше сразу делать гадость - не ошибешься. И более того, даже если человек не замышляет ничего гадкого, то от слабости внутреннего стержня своего всегда может сыграть на руку другому, против тебя, поэтому оппонента надо давить сразу, до того состояния, когда истинная природа его обнаружит себя.
В общем, так я представляю себе состояние сознания такого рода людей. И это их программа, а не мысли. Это встроено в их бессознательное, как оценочный код, - если ты пожалеешь противника, то противник не пожалеет тебя, если ты его не одурачишь, то он одурачит тебя. Другими словами, если вызов брошен, то убивай сразу, иначе сам будешь убит. В общем-то, это хорошая установка самовыживания, такие люди, как правило, доживают до старости, хоть и не до глубокой, несмотря на то, что постоянно бросают вызов другим людям.
Цитата:
Новосильцева передает такой характерный, но легендарный рассказ: «Шла адская игра в клубе. Все разъехались, остались только Толстой и Нащокин. При расчете Федор Иванович объявил, что Нащокин ему должен 20 000 р.
- Я не заплачу, - сказал Нащокин, - вы их записали, но я их не проиграл.
- Может быть, - отвечал Федор Иванович, - но я привык руководствоваться своей записью и докажу это вам.
Он встал, запер дверь, положил на стол пистолет и сказал:
- Он заряжен, заплатите или нет?
- Нет.
- Я вам даю 10 минут на размышление. Нащокин вынул из кармана часы и бумажник и сказал:
- Часы могут стоить 500 р., в бумажнике 25 р. Вот все, что вам достанется, если вы меня убьете, а чтобы скрыть преступление, вам придется заплатить не одну тысячу. Какой же вам расчет меня убивать?
- Молодец, - крикнул Толстой, - наконец-то я нашел человека!
С этого дня они стали неразлучными друзьями».
И не только людям, но и судьбе. Судьбе эти люди бросают вызов, отчаянно, это желание получить ответный удар, ведь такой человек упреждает удары других людей, не давая возможности нанести себе рану, и ждет этой раны от проведения, как искупления. Нет, они не считают себя виноватыми, но что доставляют другим боль - это они понимают. Поэтому они отчаянные вояки.
Цитата:
Затем известно, что в 1812 году он уже не был военным, а жил частным человеком в своей Калужской деревне. В 1812 году он опять поступил на службу в качестве ратника московского ополчения. На войне он вернул себе чин и ордена и безумной храбростью заслужил Георгия 4-ой степени. При Бородине он был тяжело ранен в ногу.
В целом, девизом таких людей можно сделать фразу - «К полумерам не привык». Это когда «или пан, или пропал». На третье человек не согласен. В целом это даже не просто игра на удачу, это осознание скудости возможностей этого мира, которые нужно выстроить таким образом, чтобы не осталось зазора, т.е. всегда надо быть начеку, укладывать кластер к кластеру, потому что любой пробел, может быть использован против тебя. Поэтому его и называли человеком умным, хоть он был образованным, как и все в высшем обществе, но это не то же самое, что житейский ум. Это что-то на грани инстинкта, интуиции и азарта. Но человек не способен просчитать все ходы, поэтому в любом случае, это всегда не только "тетрис", но и "русская рулетка".
В этой связи подумалось, что люди в основном живут по программе, а это нечто встроенное, прописанное изначально, индусы это называю кармой, русские - судьбой. Тот же кто бросает вызов судьбе, тот ещё не научился жить по примерному плану, но и не хочет жить по программе. Т.е. это попытка снести заданную программу, и жить на удачу, но на самом деле тому самому примерному плану. Когда есть возможность выхода из любой игры, для начала новой. Но это другая ступень, когда ты не скроен по образу и подобию, а когда сам хочешь уподобиться «Архитектору Вселенной». А в таких людях, как Федор Иванович, в моменты ощущения вседозволенности, на первый план выходит зверское своеволие.
Цитата:
А. А. Стахович в своих «Клочках воспоминаний» приводит следующий рассказ, не ручаясь за его достоверность: «Толстой был дружен с одним известным поэтом, лихим кутилой и остроумным человеком, остроты которого бывали чересчур колки и язвительны. Раз, на одной холостой пирушке, один молодой человек не вынес его насмешек и вызвал остряка на дуэль. Озадаченный и отчасти сконфуженный, поэт передал об этом «неожиданном пассаже» своему другу Толстому, который в соседней комнате метал банк. Толстой передал кому-то метать банк, пошел в другую комнату и, не говоря ни слова, дал пощечину молодому человеку, вызвавшему на дуэль его друга. Решено было драться тотчас же; выбрали секундантов, сели на тройки, привезшие цыган, и поскакали за город. Через час Толстой, убив своего противника, вернулся и, шепнув своему другу, что стреляться ему не придется, спокойно продолжал метать банк».
Я слышал от моего отца следующую версию этого рассказа: на одном вечере один приятель Толстого сообщил ему, что только что был вызван на дуэль, и просил его быть его секундантом. Толстой согласился, и дуэль была назначена на другой день в 11 часов утра; приятель должен был заехать к Толстому и вместе с ним ехать на место дуэли. На другой день в условленное время приятель Толстого приехал к нему, застал его спящим и разбудил.
- В чем дело? - спросонья спросил Толстой.
- Разве ты забыл, - робко спросил приятель, - что ты обещал мне быть моим секундантом?
- Это уже не нужно, - ответил Толстой. - Я его убил.
Оказалось, что накануне Толстой, не говоря ни слова своему приятелю, вызвал его обидчика, условился стреляться в 6 часов утра, убил его, - вернулся домой и лег спать.
В общем, это тоже не свобода, это нечто от избытка сил, в погоне за новыми впечатлениями. Отсюда отрицание закона, который всегда можно обойти, демонстрация призрения к условностям, что выражается в кутежах, чревоугодии, сожительстве и в итоге женитьбе на цыганке. Всё это попытки выхода за пределы жизненных устоев, пренебрежение моралью, этическим принципами которым внутренне устанавливается очень низкая цена. Жить против правил. Доказывать себе и другим, что против правил жить не только можно, но и интереснее. Но что замечательно, в свои интересы друзей своих он не вписывал, он вписывал их в формулу - "друзья, прекрасен наш союз". Было что-то, чему он был верен. Должно быть у человека что-то святое. Церковь для него была лишь молельным домом, где он клал глубокие поклоны, ритуально давая понять, кому-то там наверху, что он осознает свои действия, но и не более.
А вот дружба, была для Ф.И. тем самым святым, которое тоже часто измерялось в материальной помощи. Будучи хорошим картежным шулером и выигрывая большие суммы, он часто был щедр и помогал своим друзьям материально.
И закономерно, что мало-помалу он стал суеверен, и смерть своих 11 детей, связал с 11-ю людьми убитыми им на дуэлях. Но это в чистом виде - "Бог бросил кости", т.е. тоже сыграл с ним в дурака.
Цитата:
«Убитых им на дуэлях он насчитывал одиннадцать человек. Он аккуратно записывал имена убитых в свой синодик. У него было 12 человек детей, которые все умерли в младенчестве, кроме двух дочерей. По мере того, как умирали дети, он вычеркивал из своего синодика по одному имени из убитых им людей и ставил сбоку слово «квит». Когда же у него умер одиннадцатый ребенок, прелестная умная девочка, он вычеркнул последнее имя убитого им и сказал: «Ну, слава богу, хоть мой курчавый цыганеночек будет жив». Этот цыганеночек была Прасковья Федоровна, впоследствии жена В. Ст. Перфильева.
Почему в дурака? Потому что за все свои поступки отвечаешь ты сам, а не твои дети.
Как сказал один мудрый старик Лв Клыков - «Карма не дается человеку целиком. Если бы карма давалась полностью, то человек не прожил бы и до 6 лет». Т.е. условно говоря - бог дозирует количество условий, событий и возможностей. То есть, как я это понимаю: человек совершает столько негативных действий, что все их искупить за одно воплощение - не может. А совершает он их на протяжении множества веков потому, что понимает жизнь, как игру, где главное условие - выжить любой ценой, и если выжил, то жить полной жизнью, то есть брать от жизни всё, что можно от неё взять в плане удовлетворения своих желаний. На деле же получается - выжимать из жизни всё, не вкладывая почти ничего, т.е. крайне мало.
Таким образом, невоздержанной своей жизнью, Ф. И. пробил брешь в реальности, в которую ворвался поток кармы, который и излился на его 11 детей. Что видимо, произвело на него должное впечатление, поскольку он перестал провоцировать дуэли и жульничать в карты.
Но нельзя в себе что-то убить, или просто отказаться из суеверия, надо в себе это сначала невзлюбить, захотеть искоренить, но прийти к тому, что это нужно исправить.
То есть в этом смысле Ф.И. есть над чем работать:) И 11 детей, это далеко не искупление.
Цитата:
«Удушливая пустота и немота русской жизни, - пишет Герцен - странным образом соединенная с живостью и даже бурностью характера, особенно развивает в нас разные юродства.
В петушьем крике Суворова, как в собачьем паштете Долгорукова, в диких выходках Измайлова, в полудобровольном безумии Мамонова и буйных преступлениях Толстого-Американца я слышу родственную ноту, знакомую нам всем, но которая у нас ослаблена образованием или направлена на что-нибудь другое».
Я думаю, что "удушливая пустота и немота", свойственна не только русской жизни, но русский человек, слишком уж ощущает это, не желая быть той рыбой пойманной в садок житейской обыденности, бьющейся в последнем протесте всей своей невостребованной силы.
Цитата:
Живя открыто и роскошно, Федор Иванович любил задавать обеды. Вяземский называет его «обжор, властитель, друг и бог». «Не знаю, есть ли подобный гастроном в Европе!» - восклицает про него Булгарин. «Он не предлагал своим гостям большого числа блюд, но каждое его блюдо было верх поваренного искусства. Столовые припасы он всегда закупал сам. Несколько раз он брал меня с собою, при этом говоря, что первый признак образованности - выбор кухонных припасов и что хорошая пища облагораживает животную оболочку человека, из которой испаряется разум. Напр., он покупал только ту рыбу в садке, которая сильно бьется, т. е. в которой больше жизни»…
Думаю, С.Л. Толстой подошел к изложению беспристрастно, не приукрашивая и не сгущая краски, как это делают современные журналисты, вот, кстати, пример в описании родословной Л.Н. Толстого… в общем, есть отдельные перегибы, не по содержанию, так по форме...
Как бы то ни было, а Ф.И. Толстой подошел к жизни творчески, что вообще свойственно русской аристократии той эпохи, да и вообще русской душе.
Завершу последней главой, (вдруг кому-то будет интересно), в ней как бы подведен вполне правдоподобный итог жизни Толстого-Американца:
ГЛАВА IX Смерть Федора Толстого. Его семья. Заключение.
По свидетельству своей дочери Прасковьи Федоровны, Федор Иванович умер 24 октября 1846 года шестидесяти четырех лет, в присутствии ее, его жены и любимого им семейства Прасковьи Васильевны Толстой, рожденной Барыковой. Семья Прасковьи Васильевны, вдовы Андрея Андреевича Толстого, дяди Федора Ивановича, состояла из ее самой, сына и трех дочерей. Одна из ее дочерей, Александра Андреевна, была впоследствии в дружеских отношениях с Л. Толстым, о чем свидетельствует обширная переписка между ними. Могила Федора Ивановича - на Ваганьковом кладбище.
Когда в «Русском архиве» появились рассказы Новосильцевой об Американце Толстом, Прасковья Федоровна Перфильева написала опровержение некоторых из них. Так, она опровергала рассказ Новосильцевой о том, что ее отец и Нащокин обменялись кольцами в знак вечного союза, с которыми будто бы были похоронены, что они дали слово друг другу в том, что тот из них, кто первый почувствует приближение смерти, вызовет другого, что Толстой вызвал Нащокина и что Нащокин приехал и не отходил от умирающего.
«Нащокина при этом не было, - пишет Прасковья Федоровна, - и никто из семейных не находил нужным известить его о близкой кончине графа. Никакими кольцами Нащокин с отцом не менялись. Но у отца было особого фасона финальное кольцо, по образцу которого Петр Александрович когда-то заказал такое же для себя. Отец похоронен без кольца».
«Федор Иванович умер христианином, - пишет А. А. Стахович. - Я слышал, что священник, исповедовавший умирающего, говорил, что исповедь продолжалась очень долго, и редко он встречал такое раскаяние и такую веру в милосердие божие».
Лучшее надгробное слово на смерть Толстого сказал Жуковский. Узнав о его смерти, он написал А. Я. Булгакову: «В нем было много хороших качеств. Мне лично были известны только хорошие качества. Все остальное было ведомо только по преданию, и у меня всегда к нему лежало сердце, и он был добрым приятелем своих приятелей»[40].
Жена Федора Ивановича Авдотья Максимовна пережила своего мужа на 15 лет. Она умерла в 1861 году насильственной смертью: ее зарезал ее повар.
У Федора Ивановича было несколько детей - двенадцать, по словам Каменской. Кроме Сарры, умершей 17-ти лет, и Прасковьи, единственной его дочери, достигшей зрелого возраста, все его дети умерли в младенчестве или рождались мертвыми. Он горячо любил свою старшую дочь Сарру и дал ей хорошее образование. Она была болезненна и психически ненормальна, но исключительно талантлива. Ее стихи были напечатаны, и Белинский дал о них благоприятный отзыв, а Герцен называет ее необыкновенной девушкой с высоким поэтическим даром. Она умерла в 1838 году, и ее смерть была тяжелым ударом для ее отца.
Вторая его дочь, Прасковья Федоровна, была замужем за Василием Степановичем Перфильевым, бывшим в 70-х и 80-х годах московским гражданским губернатором. Л. Н. Толстой был в приятельских отношениях как со своей троюродной сестрой Полинькой, как он ее называет, так и с ее мужем Васенькой, он не раз упоминает о них в своем дневнике молодости.
Прасковья Федоровна умерла в 1887 году. В. С. Перфильев - в 1890 году. У них был один сын Федор, похожий на своего деда. Он был женат на княгине М. А. Голицыной и имел двух дочерей. Он умер в сравнительно молодых годах от прогрессивного паралича.
------
В своем очерке я старался быть объективным. Для того чтобы судить о людях, подобных Толстому-Американцу, надо перенестись в их эпоху. Его жизнь может служить живой иллюстрацией того зла, которое причинял самодержавно-крепостной строи не только угнетаемым, но и угнетателям, извращая их психику и воспитывая в них неуважение к человеку и привычку давать полную волю своим страстям и порокам.
Однажды, в 80-х годах, я слышал, как В. О. Ключевский сказал: «Почти все дворянские роды, возвысившиеся при Петре и Екатерине, выродились. Из них род Толстых - исключение. - Этот род проявил особенную живучесть». Американец Толстой вполне подтверждает слова Ключевского. Он был особенно живуч. Он был прекрасным представителем рода Homo sapiens с здоровой наследственностью и со свойственными некоторым представителям рода Толстых страстностью, эгоцентризмом и дикостью. Л. Н. Толстой в одном письме (1865 г., окт.) к своей родственнице Александре Андреевне Толстой, с семьей которых был близок Американец, пишет даже про нее - сдержанную и тактичную воспитательницу великих княжен: «В вас есть общая нам толстовская дикость. Недаром Федор Иванович татуировался».
В Толстом-Американце были и хорошие качества, что отмечено Жуковским. Он проявил независимость характера, преданность друзьям и семье, готовность рисковать жизнью на войне, ради приятелей или хотя бы для восстановления своей условной чести, и в конце жизни он раскаивался в своих преступлениях.
Тем не менее он был не только «в мире нравственном загадка», по выражению Вяземского; он был человеком безнравственным и преступным. Он жил лишь в свое удовольствие, пьянствовал, обжирался, развратничал, обыгрывал, убивал, мучил свои крепостных слуг и т. п.
Но можно ли его винить за это? Мораль, усвоенная им с детства, состояла лишь из учения церкви, оправдывавшей крепостное право и превозносившей самодержавную власть, и из условной этики гвардейских офицеров. Все, что он делал, делалось также и другими и не осуждалось общественным мнением. Он только делал это откровеннее и с большей страстностью, чем другие, и он был убежден, что имеет на это полное право.
Кто знает? Может быть, при другом воспитании и в другой среде его страстность и его выдающиеся способности обратились бы на другое, - на полезную работу и на служение людям.