Дубль
Беспокойство нарастало. Беспокойство заставило меня вскочить в восемь утра, невзирая на воскресенье, и бродить по квартире, как нервное привидение. Потом я грыз тосты с кофе, а беспокойство грызло меня. Наконец, не в силах вынести зарождающуюся шизофрению, я оделся, вышел на улицу и побрел куда глаза глядят. Глядели они почему-то строго прямо, в сторону метро.
- Лёня! Турецкий! - окликнул меня кто-то сверху.
Я оглянулся на хриплый голос. В окне торчала бритая голова Вальки - моего соседа по лестничной площадке.
- Ты что, простудился? - весело спросил он. - Не слишком тепло оделся?
- Ага, простыл, - ответил я, немного помолчав, и, сделав прощальный жест рукой, пошел дальше.
Действительно… зачем я напялил теплую куртку в жарком августе? Что-то странное со мной сегодня происходит. Вернуться? Нет. Чутье подсказывало, что все идет правильно. И не только подсказывало, но и активно гнало меня прочь от дома.
Дойдя до станции метро, я спустился и вошел в вагон. «Поеду в центр, туда, где людей больше», - решил я. На «Техноложке» пересел, доехал до «Невского проспекта», но выходить не стал. Проклятое чутье гнало меня дальше, до самой «Петроградки».
Интересно все же, что я забыл здесь? Среди множества обычных маршрутов, этот район был самым невостребованным.
Я поднялся на поверхность. Солнце ударило по глазам, вышибая едкую слезу. Вокруг сразу заплясали яркие цветные пятна. Я крепко зажмурился и осторожно открыл глаза…
Матрос стоял на тротуаре у остановки маршруток, придерживая правой рукой тяжелую кобуру с «Маузером». Весь в черном, кожаная куртка крест-накрест перечеркнута пулеметными лентами. Сердце в моей груди резко подпрыгнуло, больно ударив по кадыку. «Ленфильм» рядом, - подумал я, - кино снимают». «Фигушки!» - ехидно подсказало новорожденное чутье.
Матрос повернулся и пошел по тротуару в сторону речки Карповки. Я зачем-то пошел за ним, сходя на ходу с ума. Прохожие не обращали внимания ни на импозантного матроса, ни на мою куртку не по сезону, словно не видели ни того, ни другого.
На набережной матрос свернул. Я почему-то пошел в противоположную сторону. Меня обогнало пыхтящее по мостовой авто, навстречу ехал казачий разъезд. Мне стало неуютно под подозрительным взглядом есаула, и я отвел глаза, чувствуя гулкие удары сердца.
Разъезд проехал мимо. А я остановился, как вкопанный. И не просто вкопанный, а еще и окаменевший в придачу. Какие казаки?! Какой матрос?! Что со мной?! Я огляделся.
Мрачный осенний день. Под низким сизым небом стынут лужи. Дома выглядят, словно на старой фотографии. Воздух пропитан ожиданием невозможного.
«А ведь мне сюда», - почему-то решил я, и осторожно открыл дверь парадной тридцать второго дома.
Я поднялся по лестнице к знакомой (откуда?!) квартире, и постучал каким-то странным стуком. Минуту ничего не происходило, потом дверь резко щелкнула засовом и открылась. Я снова остолбенел. Человек, стоящий напротив меня, был как две капли воды похож на Феликса Эдмундовича Дзержинского, каким я запомнил его по иллюстрациям в учебнике истории. «Наган» в руке существенно усиливал сходство.
- А, это ты, ждем-с, - спокойно произнес он и посторонился.
Негнущиеся ноги понесли меня мимо Дзержинского в прихожую. «Железный Феликс» запер дверь и подтолкнул меня к комнате. Я вошел.
Компания, рассевшаяся вокруг стола, была так же хорошо знакома, как и встретивший меня Дзержинский. Прямо напротив меня сидел Ленин, знаменито щуря глаза, рядом с ним я узнал Сталина, Свердлова, Зиновьева, Бухарина, Каменева. Фамилии остальных не хотели всплывать в памяти.
- А вот и любезный Лев Давидович, - картавя, произнес Ленин, глядя в упор на меня.
«Лев Давидович?» - ужаснулся я и провел ладонью по собственному лицу сверху вниз. Ладонь безошибочно определила пенсне на носу, усы, острую бородку. «Нет, нет! Я не Троцкий, я - Турецкий!» - убеждал я себя, чувствуя, как все больше и больше становлюсь именно Троцким.
Я прошел к столу и уселся на свободный стул.
- Ну, дорогой Лев Давидович, или как там тебя звали в будущем, вспомнил, кто ты есть? - спросил Владимир Ильич.
- Вспоминаю, - негромко ответил я.
- Вспоминай быстрее, батенька, революция ждать не будет.
И я вспоминал. Сидел на стуле, выпрямившись донельзя, слушал нервную беседу и вспоминал нашу прошлую встречу в том же составе. Тогда мы так же горячо обсуждали план вооруженного восстания. Что же пошло не так? Почему хорошая в целом идея принесла столько горя людям?.. Как и все восемь попыток.
Восемь раз мы арестовывали Временное правительство, восемь раз начинали активно строить социализм. Всегда по-разному. С каждой новой попыткой делая все меньше и меньше ошибок, но всегда с одинаковым плачевным итогом. Трижды Советская власть не продержалась и двух месяцев, и волны казней затопили Россию кровью бунтарей. Потом мы поняли важность почтамта, телефона, телеграфа, мостов. Но все равно, рано или поздно история восстанавливала капитализм, и всегда в странной, уродливой форме. И мы снова встречались за этим столом, чтобы пойти еще одним, но всегда кровавым путем.
Я посмотрел налево. Взгляд уперся в пышные Сталинские усы. Сразу заныл затылок.
- Все-таки я не понимаю, как такое возможно, почему мы снова и снова оказываемся здесь? - сипло спросил я.
- Мы уже об этом говорили, Лев, - неспешно произнес Свердлов. - Не думаю, что мы сможем когда-нибудь понять механизм возврата. Но я убежден, что История не терпит бракованных звеньев в своей цепи. Поэтому выход у нас один - все сделать правильно.
- Знать бы, как… - вздохнула дама справа.
- Будем пробовать, товарищи, пока не сделаем! - убежденно воскликнул Владимир Ильич.
- Может быть, нам вовсе не нужно устраивать переворот? - неожиданно для самого себя спросил я.
Все замолчали, глядя на меня с укоризной.
- А что? - развел я руками. - Возможно, именно этого и ждет от нас История?
- Глупости, батенька! - воскликнул Ленин. - Пролетариат обязан взять власть в свои руки!
- Ну, брал, - смелее сказал я, - восемь раз брал. Да вот только пролетариат ли?
- Повторяю: глу-пос-ти! - отчеканил Ленин.
Штаб подготовки восстания загудел. Все дружно предлагали все новые и новые способы захвата власти и дальнейшего развития государства. Мое предложение было мгновенно забыто.
Я не рискнул спорить. Хотя в душе убежденность в собственной правоте крепла с каждой секундой. Царь отрекся от престола, действует Временное правительство, - что еще нужно на данном этапе? Впрочем, то же самое предлагали несколько партий, да кто их послушал?
И тут в моей гудящей от напряжения голове мелькнула еще одна мысль: а вдруг дело не в октябрьском восстании? Вдруг ошибка случилась раньше? Утреннее беспокойство из другой жизни снова поднялось во мне во весь свой мерзкий рост. Под шумок, пока на меня не обращали внимания, я встал и двинулся к двери.
«Бежать! Бежать отсюда! Не принимать участия ни в каких восстаниях!» - билось в моей голове.
Я выскочил из квартиры и остановился. Цветные пятна ослепили глаза, не давая двигаться дальше. Я зажмурился. Потом отдышался, взял себя в руки и открыл глаза.
Парадная лестница сверкала чистотой и благородством. Я сбежал по ковру вниз, на ходу поправляя мундир.
«Бежать!» - не унималась мысль.
Лакей подал теплый, подбитый горностаем плащ и шляпу-двууголку.
- Морозно нынче, батюшка, ветрено, - непрерывно кланяясь, произнес он.
Я поджал губы и выскочил на крыльцо, закутываясь плотнее в плащ. Карета с фамильным гербом князей Трубецких ожидала наготове. Я влетел внутрь и крикнул кучеру:
- В имение, живей! - Свистнул кнут, карета помчалась, унося меня подальше из Петербурга.
Я смотрел в окошко на заснеженные тротуары и представлял своих друзей-заговорщиков. Свергать царя - полнейшая глупость, как я раньше этого не понимал!
И тут я вспомнил свой подъем в квартире на проспекте Ветеранов, бегство на Петроградку, матроса, Ленина с компанией. Вспомнил соседа Вальку и усы товарища Сталина. Вспомнил свои мысли об ошибке Истории.
«Если я еду в карете Трубецких - то это вряд ли случайно, - подумал я. - Возможно, именно здесь надо исправлять что-то». И я решился.
Высунув голову в окошко, я крикнул кучеру сквозь жуткий потусторонний свист декабрьского ветра:
- Разворачивай! Мчи на Сенатскую!..