post
Оригинал взят у ivan_der_yans в post
1, 2, 3, 4, 5
перестали узнавать на улицах. Актёрская слава очень скоротечна.
Я стал вести тихую, скромную жизнь, музыкой зарабатывая на еду и аренду комнаты. Трижды в неделю (вторник, четверг, суббота) в кафе "снегирёк" я играл на синтезаторе советские шлягеры и песни Челентано, изредка вставляя в репертуар свои композиции. Большого дохода это не приносило, скорей наоборот - приходилось считать каждую копейку, но меня вполне устраивало такое положение вещей. Свободный график позволял много времени уделять собственному творчеству и сочинению новых песен.
Именно недостаток финансов и послужил толчком для последующих событий.
Когда ты богат, или даже не богат, но не стеснен, на некоторые вещи просто не обращаешь внимания. Нужда заставляет пристальней взглянуть на свой повседневный быт и многое начинает очень удивлять. К примеру, чайные ложки. Казалось бы ресурс их практически неограничен и купив набор из трёх чайных ложек, человек может пользоваться ими всю свою жизнь. То, что это заблуждение, я понял практически сразу. Ложки постоянно пропадают. Вчера у тебя было три чайные ложки, сегодня их почему-то две, а послезавтра ты размешиваешь сахар в кружке карандашом. В другое время я бы даже не стал задумываться об этом - в конце концов, велика ценность - ложки, зашёл в магазин "всё по 36" и купил. Но для меня даже 36 были довольно весомой суммой и я решил точно выяснить куда же уходит детство.
Первым делом были проверены все труднодоступные пространства - под кроватью, за шкафом, под холодильником. Ни одной из десятка потерянных ложек там обнаружить не удалось. И тогда подозрение пало на сметану. Иногда, при хороших чаевых, я себя баловал и покупал баночку сметаны, которую съедал в один присест. Возможно, подумал я, по рассеяности я каждый раз оставлял ложечку в пустой банке и потом выкидывал с мусором. Для проверки этой версии сметану я стал есть только руками. Ложки продолжали пропадать. Это было поразительно. Они пропадали несмотря на всю мою бдительность. Только что она лежала на столе, в специально отведенном месте. Через час ложка находилась на подоконнике - и я действительно вспоминал, что сочиняя новую песню, вдохновенно вертел её в руках и положил на подоконник. А к вечеру её было уже не найти.
Следующее подозрение пало на соседей. Отказывая себе во всём, я скопил на самый дешевый авторегистратор и установил его в комнате. Несмотря на все мои надежды, регистратор день за днём записывал абсолютно пустую комнату, даже без намёка на какое-либо чужеродное движение.
Я сдался. Я старался заставить себя относиться к ложкам, как к чему-то быстро заканчивающемуся, типа зажигалок или пакетиков чая. Хоть здравый смысл и протестовал против этого. Я давил все мысли по этому поводу и примерно раз в месяц заходил в магазин "всё по 36". Мне почти удалось смириться со сложившейся абсурдной ситуацией, когда произошло нечто, заставившее меня по-новому взглянуть на ложечную проблему.
В ту среду я просто гулял по улицам в поисках новых музыкальных тем и смыслов. Они всегда выскакивали внезапно и следовало чутко прислушиваться ко всему: шороху шин, женскому голосу светофора, пиликанью домофона, обрывкам слов прохожих.
Подустав, я решил, что наверное могу позволить себе чашку кофе и зашёл в первую попавшуюся на пути кофейню. Она открылась совсем недавно - большое полутёмное помещение с низкими неудобными столиками и диванами. По всему пространству без видимой системы стояли полки с книгами. В кофейне никого не было, кроме женщины средних лет; она, по всей видимости, выполняла роль и баристы, и официантки. Попросив у неё американо, я взял первую попавшуюся книгу - это был "Насморк" Лема - и сел на диван в ожидании заказа.
Напитки в этом заведениии подавали в чашках разной величины и конфигурации, надо думать, для создания непринуждённой атмосферы. Женщина поставила передо мной блюдце с уродливой керамической кружкой. На краю блюдца лежала ложечка, один взгляд на которую бросил меня в жуткую дрожь узнавания - это, вне всяких сомнений, была моя ложка, потерянная дома пару месяцев назад. Ошибка была исключена: надпись "stainless steel" была переделана в озорную "st. ss ee!" моим надфилем и я прекрасно помнил, как делал эту кропотливую работу.
Сердце бешено стучало, мне хотелось вскочить и устроить скандал, дебош, вызвать полицию или сжечь к чертям эту малину. Усилием воли я успокоился. Разгадка столь важной для меня тайны находилась совсем рядом и нельзя было спугнуть её необдуманными действиями.
Я присмотрелся к женщине за стойкой. Она читала какую-то тоненькую книгу в бумажной обложке, скорей всего стихи. Весь её вид говорил об тонкости и артистизме натуры. Я примерно представлял кто она. Надо было идти ва-банк.
- Не подскажете, - спросил я, подходя к стойке, - А здесь нет сборников Линор Горалик?
Я мотнул головой в сторону книжных полок.
- Линор? - задумчиво переспросила женщина, - Была когда-то, но украли...
Женщина обескураженно развела руками, словно недоумевая с этой нелепицы, с оксюморона - любители Линор и украли...
- Досадно, - сказал я, - Так отчего-то захотелось её перечитать. А Дениса Драгунского?
Женщина заинтересовано всмотрелась в меня.
- Вы не поверите, - сказала она, - Были его рассказы, но я только вчера взяла их домой на время. Тоже перечитать захотелось... - она замолчала, а потом протянула мне руку, - Анна.
Я назвал своё имя и крепко пожал её ладонь.
- Уютно у вас здесь, - сказал я, вспоминая диван, сидя на котором упирался подбородком в собственные колени.
- Да, только народу пока маловато.
Торопить события не стоило, но я был уверен, что всё получится.
- Знаете, Анна, я профессиональный музыкант. Обычно только за деньги выступаю. Но у вас тут такая атмосфера хорошая и акустика тоже, подозреваю. Хотите я у вас дам концерт бесплатный, в поддержку, так сказать, молодого заведения?
- А что вы играете? - спросила Анна.
Ошибаться было нельзя. Да, с Драгунским сработало, но лохануться в музыке - это был бы конец всему. Женщин типа Анны, по глубоко личным причинам, я называл про себя "помидор царица ночи" и, как правило, слушали они мяукающего Фёдорова, гундосящего Гребенщикова и пыльного Вертинского. Последнего через силу.
- Ну, знаете, у меня вкусы довольно нестандартные, - сказал я, - Песни Лёни Фёдорова исполняю. Борис Борисыча ещё. Ну и свои вещи на стихи поэтов-футуристов.
- Как здорово! - воскликнула Анна, - Это было бы очень здорово! Прямо наш формат.
- Давайте завтра в семь? - спросил я.
- Давайте! Я договорюсь с руководством и объявление о концерте в нашей группе на фейсбуке дам.
Мы очень тепло распрощались и я пошёл домой освежать в памяти песни ненавистных мне музыкантов.
***
На следующий день я позвонил в "снегирёк", сказал, что заболел и без десяти семь был уже с гитарой в кофейне.
Народу на мой бесплатный концерт пришло немного, впрочем, я особо не всматривался. Публика была мне безразлична, гораздо сильнее меня расстроило то, что на концерт не явилось руководство Анны. Зато сама она надела винтажное бежевое платье с открытой спиной, что, безусловно, было хорошим знаком.
Полтора часа я страстно мяукал Фёдорова, мудро блеял Гребенщикова и мужественно хрипел свои вещи на музыку Тома Вейтса, слова Велимира Хлебникова. Всё это время я смотрел только на Анну. Моё выступление она слушала приоткрыв рот и изредка, не выдержав, без голоса мне подпевала.
Завершив концерт, я поклонился жидким аплодисментам немногочисленных присутствующих и вышел на улицу покурить. Туда же вышла Анна.
- Как это было прекрасно, - сказала мне она, - У вас такая энергетика...
- Спасибо, - сказал я, - Отчего-то именно сегодня я стремился выложиться по-полной..
- У вас получилось. Я давно не слышала ничего подобного.
Анна ненадолго задумалась и продолжила:
- Вы знаете, мне совершенно случайно достался раритет, если можно так выразиться. Историческая вещь. В общем, у меня дома есть гитара, на которой, по нашему семейному преданию, Борис Борисович в восемьдесят первом давал свой легендарный квартирник в Коломне. Мне бы очень хотелось, чтоб вы сыграли что-нибудь на ней.
- Не знаю, осмелюсь ли я к ней прикоснуться, - сказал я, - Но мне бы тоже очень этого хотелось.
- Заодно и Драгунского возьмёте, - сказала Анна.
До дома Анны мы добирались пару часов. Она жила в квартире-студии, которую получила после размена коммуналки.
На стенах комнаты висели картины импрессионистов и фотографии писателей. Там же висела и желтая гитара с каими-то дурацкими переводными картинками на корпусе. Анна трепетно сняла её со стены и вручила мне, словно принцесса вручающая меч юному рыцарю. Помидор царица ночи.
Я провёл по струнам. Гитара была говно, хотя это и не имело никакого значения. Пластмассовый мир победил, - запел я тихо, - макет оказался сильней.
Когда закончилась песня, в глазах Анны стояли слёзы.
- Очень люблю Егора, - сказала она, - Он такой честный. И всё понял...
Я кивнул и медленно отложил гитару.
- Какой удивительный инструмент, - сказал я, - Он весь дышит историей.
Я погладил желтый изгиб и положил руку Анне на бедро.
- Хотите, я почитаю вам Бродского? - спросил я.
Чуть позже, мерно двигая тазом, я продолжал читать Бродского, но уже мысленно. Упираясь рукой в спинку кровати, я смотрел на закрытые глаза Анны и вспоминал: красавице платье задрав, видишь то, что искал, а не новые дивные дивы. И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут, но раздвинутый мир должен где-то сужаться - и тут, тут конец перспективы. Этот самый конец перспективы я не то чтобы видел, а даже вполне ощущал с каждым толчком. Но ведь это Бродский чисто в анатомическом плане писал, думал я, а у нас тут перспективы ого-го. Ложечки близко. Я ошибался.
Пока я курил на балконе, Анна с кровати, через открытую дверь, что-то рассказывала мне про кинопоказы у них в кофейне на следующей неделе. Я не вслушивался - размышлял как бы потоньше подойти к столь волнующему меня вопросу. А потом решил не разводить ненужной дипломатии.
- Ань, слушай, а вы ложечки где берете? - перебил её я.
- Ложечки? Какие ложечки?
- Ну, ложечки. Чайные. У вас в кофейне. Вы где их берете?
Анна засмеялась.
- Директор привозит, - сказала она, - Ты чего это?
Я подошёл к кровати и взял её за лицо.
- Ты чо, бля, думаешь я тут шутки шучу? У меня дома месяц назад ложка пропала и где же я её обнаружил? В вашем блядском притоне! Откуда ложки берете, твари?
Анна вырвалась, отодвинулась в угол кровати и злобно посмотрела на меня.
- Мудак. Господи, какой мудак. Придурок ебаный. Почему мне так не везёт.
- Откуда ложки?
- Ебанько. Ты сам понимашь хоть, какое ты ебанько? Господи, а я-то подумала... понадеялась...
- Я тебя последний раз спрашиваю. Откуда. У вас. Моя. Ложка.
- Придурок. Совсем больной. Валерий Сергеевич на барахолке посуду покупает и ложку твою наверняка там же купил.
- Как же она могла на барахолке очутиться?
- Ты дебил? Да как угодно! Старушки на помойке нашли, бомжи на улице, как угодно.
Я внимательно посмотрел на Анну и понял, что она не врёт. Что её директор действительно купил мою ложечку на барахолке. Что и вправду её перед этим нашла на помойке какая-то аккуратная старушка. А перед этим я, сочиняя очередную композицию, рассеянно выкинул ложечку в мусорный пакет или положил в карман джинсов и потерял по дороге.
Я был не готов к такому ответу. К такой окончательной правде. Я ждал всего чего угодно - молекулярного ложечного собирателя, портала из кофейни в мою комнату, или дрессированых крыс обученных воровать у меня ложки - любого ответа, но не этого бездушного "ты потерял, а кто-то подобрал". Из мира что-то пропало. Реальность вокруг посерела и скукожилась. Мне было очень грустно. Я поднял с пола гитару и разбил её об голову Анны.
Пока женщина лежала без сознания, я набросал ей открытое письмо - в строчку, с цитатами, кривой рифмой и матерком, всё столь любимое в её кругах.
Здравствуйте. Этим письмом я хотел бы выразить свой протест. У меня его тоже, в принципе, много. Ну, типа так модно, ну типа такой жест, типа взволнован, типа снедает гражданская тревога. Не знаю как и начать, начну, пожалуй, издалека. Идешь, ну допустим, по фонтанке. Весной. Водица там, редкие облака. Небо кровавое, как пилатовский плащ с изнанки. И вот ты идёшь шаркая, кавалерийской походкой. Иногда останавливаешься, втягиваешь весну заложенным носом. Понимаешь - тут уже не снимешься водкой. А также травой, скоростями и герондосом. Потому что вокруг растворена безмерная благодать. В водице сраной и дыме из труб вдали. Ну, так хорошо, прям плакать-ебать. Типа там щастье, типа сады души зацвели. Да. Стоишь так и кажется, что во всём окружающем есть смысл; более того, что можно его понять. Так вот. Всё наёбка. Эта нехитрая мысль - тема протеста. А вкратце: доколе же, блять?!
Положив письмо на подушку рядом с Анной, я вышел из квартиры. Я не знал, есть ли в этом районе интернет-кафе, но мне надо было его найти, чтоб посмотреть в википедии, что такое индекс доу
1, 2, 3, 4, 5
перестали узнавать на улицах. Актёрская слава очень скоротечна.
Я стал вести тихую, скромную жизнь, музыкой зарабатывая на еду и аренду комнаты. Трижды в неделю (вторник, четверг, суббота) в кафе "снегирёк" я играл на синтезаторе советские шлягеры и песни Челентано, изредка вставляя в репертуар свои композиции. Большого дохода это не приносило, скорей наоборот - приходилось считать каждую копейку, но меня вполне устраивало такое положение вещей. Свободный график позволял много времени уделять собственному творчеству и сочинению новых песен.
Именно недостаток финансов и послужил толчком для последующих событий.
Когда ты богат, или даже не богат, но не стеснен, на некоторые вещи просто не обращаешь внимания. Нужда заставляет пристальней взглянуть на свой повседневный быт и многое начинает очень удивлять. К примеру, чайные ложки. Казалось бы ресурс их практически неограничен и купив набор из трёх чайных ложек, человек может пользоваться ими всю свою жизнь. То, что это заблуждение, я понял практически сразу. Ложки постоянно пропадают. Вчера у тебя было три чайные ложки, сегодня их почему-то две, а послезавтра ты размешиваешь сахар в кружке карандашом. В другое время я бы даже не стал задумываться об этом - в конце концов, велика ценность - ложки, зашёл в магазин "всё по 36" и купил. Но для меня даже 36 были довольно весомой суммой и я решил точно выяснить куда же уходит детство.
Первым делом были проверены все труднодоступные пространства - под кроватью, за шкафом, под холодильником. Ни одной из десятка потерянных ложек там обнаружить не удалось. И тогда подозрение пало на сметану. Иногда, при хороших чаевых, я себя баловал и покупал баночку сметаны, которую съедал в один присест. Возможно, подумал я, по рассеяности я каждый раз оставлял ложечку в пустой банке и потом выкидывал с мусором. Для проверки этой версии сметану я стал есть только руками. Ложки продолжали пропадать. Это было поразительно. Они пропадали несмотря на всю мою бдительность. Только что она лежала на столе, в специально отведенном месте. Через час ложка находилась на подоконнике - и я действительно вспоминал, что сочиняя новую песню, вдохновенно вертел её в руках и положил на подоконник. А к вечеру её было уже не найти.
Следующее подозрение пало на соседей. Отказывая себе во всём, я скопил на самый дешевый авторегистратор и установил его в комнате. Несмотря на все мои надежды, регистратор день за днём записывал абсолютно пустую комнату, даже без намёка на какое-либо чужеродное движение.
Я сдался. Я старался заставить себя относиться к ложкам, как к чему-то быстро заканчивающемуся, типа зажигалок или пакетиков чая. Хоть здравый смысл и протестовал против этого. Я давил все мысли по этому поводу и примерно раз в месяц заходил в магазин "всё по 36". Мне почти удалось смириться со сложившейся абсурдной ситуацией, когда произошло нечто, заставившее меня по-новому взглянуть на ложечную проблему.
В ту среду я просто гулял по улицам в поисках новых музыкальных тем и смыслов. Они всегда выскакивали внезапно и следовало чутко прислушиваться ко всему: шороху шин, женскому голосу светофора, пиликанью домофона, обрывкам слов прохожих.
Подустав, я решил, что наверное могу позволить себе чашку кофе и зашёл в первую попавшуюся на пути кофейню. Она открылась совсем недавно - большое полутёмное помещение с низкими неудобными столиками и диванами. По всему пространству без видимой системы стояли полки с книгами. В кофейне никого не было, кроме женщины средних лет; она, по всей видимости, выполняла роль и баристы, и официантки. Попросив у неё американо, я взял первую попавшуюся книгу - это был "Насморк" Лема - и сел на диван в ожидании заказа.
Напитки в этом заведениии подавали в чашках разной величины и конфигурации, надо думать, для создания непринуждённой атмосферы. Женщина поставила передо мной блюдце с уродливой керамической кружкой. На краю блюдца лежала ложечка, один взгляд на которую бросил меня в жуткую дрожь узнавания - это, вне всяких сомнений, была моя ложка, потерянная дома пару месяцев назад. Ошибка была исключена: надпись "stainless steel" была переделана в озорную "st. ss ee!" моим надфилем и я прекрасно помнил, как делал эту кропотливую работу.
Сердце бешено стучало, мне хотелось вскочить и устроить скандал, дебош, вызвать полицию или сжечь к чертям эту малину. Усилием воли я успокоился. Разгадка столь важной для меня тайны находилась совсем рядом и нельзя было спугнуть её необдуманными действиями.
Я присмотрелся к женщине за стойкой. Она читала какую-то тоненькую книгу в бумажной обложке, скорей всего стихи. Весь её вид говорил об тонкости и артистизме натуры. Я примерно представлял кто она. Надо было идти ва-банк.
- Не подскажете, - спросил я, подходя к стойке, - А здесь нет сборников Линор Горалик?
Я мотнул головой в сторону книжных полок.
- Линор? - задумчиво переспросила женщина, - Была когда-то, но украли...
Женщина обескураженно развела руками, словно недоумевая с этой нелепицы, с оксюморона - любители Линор и украли...
- Досадно, - сказал я, - Так отчего-то захотелось её перечитать. А Дениса Драгунского?
Женщина заинтересовано всмотрелась в меня.
- Вы не поверите, - сказала она, - Были его рассказы, но я только вчера взяла их домой на время. Тоже перечитать захотелось... - она замолчала, а потом протянула мне руку, - Анна.
Я назвал своё имя и крепко пожал её ладонь.
- Уютно у вас здесь, - сказал я, вспоминая диван, сидя на котором упирался подбородком в собственные колени.
- Да, только народу пока маловато.
Торопить события не стоило, но я был уверен, что всё получится.
- Знаете, Анна, я профессиональный музыкант. Обычно только за деньги выступаю. Но у вас тут такая атмосфера хорошая и акустика тоже, подозреваю. Хотите я у вас дам концерт бесплатный, в поддержку, так сказать, молодого заведения?
- А что вы играете? - спросила Анна.
Ошибаться было нельзя. Да, с Драгунским сработало, но лохануться в музыке - это был бы конец всему. Женщин типа Анны, по глубоко личным причинам, я называл про себя "помидор царица ночи" и, как правило, слушали они мяукающего Фёдорова, гундосящего Гребенщикова и пыльного Вертинского. Последнего через силу.
- Ну, знаете, у меня вкусы довольно нестандартные, - сказал я, - Песни Лёни Фёдорова исполняю. Борис Борисыча ещё. Ну и свои вещи на стихи поэтов-футуристов.
- Как здорово! - воскликнула Анна, - Это было бы очень здорово! Прямо наш формат.
- Давайте завтра в семь? - спросил я.
- Давайте! Я договорюсь с руководством и объявление о концерте в нашей группе на фейсбуке дам.
Мы очень тепло распрощались и я пошёл домой освежать в памяти песни ненавистных мне музыкантов.
***
На следующий день я позвонил в "снегирёк", сказал, что заболел и без десяти семь был уже с гитарой в кофейне.
Народу на мой бесплатный концерт пришло немного, впрочем, я особо не всматривался. Публика была мне безразлична, гораздо сильнее меня расстроило то, что на концерт не явилось руководство Анны. Зато сама она надела винтажное бежевое платье с открытой спиной, что, безусловно, было хорошим знаком.
Полтора часа я страстно мяукал Фёдорова, мудро блеял Гребенщикова и мужественно хрипел свои вещи на музыку Тома Вейтса, слова Велимира Хлебникова. Всё это время я смотрел только на Анну. Моё выступление она слушала приоткрыв рот и изредка, не выдержав, без голоса мне подпевала.
Завершив концерт, я поклонился жидким аплодисментам немногочисленных присутствующих и вышел на улицу покурить. Туда же вышла Анна.
- Как это было прекрасно, - сказала мне она, - У вас такая энергетика...
- Спасибо, - сказал я, - Отчего-то именно сегодня я стремился выложиться по-полной..
- У вас получилось. Я давно не слышала ничего подобного.
Анна ненадолго задумалась и продолжила:
- Вы знаете, мне совершенно случайно достался раритет, если можно так выразиться. Историческая вещь. В общем, у меня дома есть гитара, на которой, по нашему семейному преданию, Борис Борисович в восемьдесят первом давал свой легендарный квартирник в Коломне. Мне бы очень хотелось, чтоб вы сыграли что-нибудь на ней.
- Не знаю, осмелюсь ли я к ней прикоснуться, - сказал я, - Но мне бы тоже очень этого хотелось.
- Заодно и Драгунского возьмёте, - сказала Анна.
До дома Анны мы добирались пару часов. Она жила в квартире-студии, которую получила после размена коммуналки.
На стенах комнаты висели картины импрессионистов и фотографии писателей. Там же висела и желтая гитара с каими-то дурацкими переводными картинками на корпусе. Анна трепетно сняла её со стены и вручила мне, словно принцесса вручающая меч юному рыцарю. Помидор царица ночи.
Я провёл по струнам. Гитара была говно, хотя это и не имело никакого значения. Пластмассовый мир победил, - запел я тихо, - макет оказался сильней.
Когда закончилась песня, в глазах Анны стояли слёзы.
- Очень люблю Егора, - сказала она, - Он такой честный. И всё понял...
Я кивнул и медленно отложил гитару.
- Какой удивительный инструмент, - сказал я, - Он весь дышит историей.
Я погладил желтый изгиб и положил руку Анне на бедро.
- Хотите, я почитаю вам Бродского? - спросил я.
Чуть позже, мерно двигая тазом, я продолжал читать Бродского, но уже мысленно. Упираясь рукой в спинку кровати, я смотрел на закрытые глаза Анны и вспоминал: красавице платье задрав, видишь то, что искал, а не новые дивные дивы. И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут, но раздвинутый мир должен где-то сужаться - и тут, тут конец перспективы. Этот самый конец перспективы я не то чтобы видел, а даже вполне ощущал с каждым толчком. Но ведь это Бродский чисто в анатомическом плане писал, думал я, а у нас тут перспективы ого-го. Ложечки близко. Я ошибался.
Пока я курил на балконе, Анна с кровати, через открытую дверь, что-то рассказывала мне про кинопоказы у них в кофейне на следующей неделе. Я не вслушивался - размышлял как бы потоньше подойти к столь волнующему меня вопросу. А потом решил не разводить ненужной дипломатии.
- Ань, слушай, а вы ложечки где берете? - перебил её я.
- Ложечки? Какие ложечки?
- Ну, ложечки. Чайные. У вас в кофейне. Вы где их берете?
Анна засмеялась.
- Директор привозит, - сказала она, - Ты чего это?
Я подошёл к кровати и взял её за лицо.
- Ты чо, бля, думаешь я тут шутки шучу? У меня дома месяц назад ложка пропала и где же я её обнаружил? В вашем блядском притоне! Откуда ложки берете, твари?
Анна вырвалась, отодвинулась в угол кровати и злобно посмотрела на меня.
- Мудак. Господи, какой мудак. Придурок ебаный. Почему мне так не везёт.
- Откуда ложки?
- Ебанько. Ты сам понимашь хоть, какое ты ебанько? Господи, а я-то подумала... понадеялась...
- Я тебя последний раз спрашиваю. Откуда. У вас. Моя. Ложка.
- Придурок. Совсем больной. Валерий Сергеевич на барахолке посуду покупает и ложку твою наверняка там же купил.
- Как же она могла на барахолке очутиться?
- Ты дебил? Да как угодно! Старушки на помойке нашли, бомжи на улице, как угодно.
Я внимательно посмотрел на Анну и понял, что она не врёт. Что её директор действительно купил мою ложечку на барахолке. Что и вправду её перед этим нашла на помойке какая-то аккуратная старушка. А перед этим я, сочиняя очередную композицию, рассеянно выкинул ложечку в мусорный пакет или положил в карман джинсов и потерял по дороге.
Я был не готов к такому ответу. К такой окончательной правде. Я ждал всего чего угодно - молекулярного ложечного собирателя, портала из кофейни в мою комнату, или дрессированых крыс обученных воровать у меня ложки - любого ответа, но не этого бездушного "ты потерял, а кто-то подобрал". Из мира что-то пропало. Реальность вокруг посерела и скукожилась. Мне было очень грустно. Я поднял с пола гитару и разбил её об голову Анны.
Пока женщина лежала без сознания, я набросал ей открытое письмо - в строчку, с цитатами, кривой рифмой и матерком, всё столь любимое в её кругах.
Здравствуйте. Этим письмом я хотел бы выразить свой протест. У меня его тоже, в принципе, много. Ну, типа так модно, ну типа такой жест, типа взволнован, типа снедает гражданская тревога. Не знаю как и начать, начну, пожалуй, издалека. Идешь, ну допустим, по фонтанке. Весной. Водица там, редкие облака. Небо кровавое, как пилатовский плащ с изнанки. И вот ты идёшь шаркая, кавалерийской походкой. Иногда останавливаешься, втягиваешь весну заложенным носом. Понимаешь - тут уже не снимешься водкой. А также травой, скоростями и герондосом. Потому что вокруг растворена безмерная благодать. В водице сраной и дыме из труб вдали. Ну, так хорошо, прям плакать-ебать. Типа там щастье, типа сады души зацвели. Да. Стоишь так и кажется, что во всём окружающем есть смысл; более того, что можно его понять. Так вот. Всё наёбка. Эта нехитрая мысль - тема протеста. А вкратце: доколе же, блять?!
Положив письмо на подушку рядом с Анной, я вышел из квартиры. Я не знал, есть ли в этом районе интернет-кафе, но мне надо было его найти, чтоб посмотреть в википедии, что такое индекс доу