СМЕРШ, евреи, война
Отцовская исповедь
Лев Израилевич
Они уходили, винтовки на плечи, Они уходили из школы в бои, Они уходили… И всё ж на рассвете Звенеть продолжали в садах соловьи.
Всё так же рассвет повисал над порогом, Всё так же туманы плыли чередой… Они уходили по пыльным дорогам, Они уходили за Родину в бой…
Моё детство пришлось на тяжёлое время. Если назвать его одним словом - послевоенное. Минск, куда я с мамой и братом вернулись в 1946 году из четырёхлетней эвакуации, а отец с фронта, лежал в руинах. И это притом, что прошло более двух лет после освобождения города.
Трудно жили тогда все. И мы в том числе. Но одна беда всё-таки прошла мимо нашей семьи. Так случилось, что в нашем двухэтажном бараке, в котором проживало десятка два мальчишек и девчонок, только мне и Женьке Романовскому сказочно повезло. Наши отцы живыми вернулись с той жестокой бесконечной войны.
Хорошо помню те невероятно приятные эмоции, которые переполняли мою детскую душу теплом, радостным светом и невероятной гордостью, когда я шагал рядом с отцом в военной форме с наградами во всю грудь. Но одновременно чётко всплывают в памяти и глаза моих дворовых приятелей, когда они нас встречали. В них отчётливо отражались зависть напополам с какой-то недетской тоской. Их отцы с войны не вернулись.
Отец редко и неохотно вспоминал о войне. Не могу точно назвать причину. Но
полагаю, что эти нерадостные воспоминания приносили ему почти физические страдания. Ведь практически все его друзья, приятели и просто знакомые минчане, с которыми 23 июня 1941 года он ушёл на фронт, остались на бесчисленных полях сражений ВОВ. В лучшем случае вернулись инвалидами.
Отцу в этом смысле повезло. Нет, нет, я неточно выразился. Это Всевышний за ним присматривал. Батю несколько раз ранило. Он даже лежал в каком-то госпитале. Но домой вернулся, не то, чтобы совершенно здоровым, тем не менее видимых следов ранения на нём заметно не было.
Как известно, коммунистические вожди, стараясь не обижать своего вассала ГДР, игнорировали Великий праздник - день Победы. 9 мая много лет был обычным рабочим днём. Но в нашей семье он всегда считался праздничным. И одновременно - днём поминовения.
Мои дедушка и бабушка по материнской линии по рассказам очевидцев вместе с 10 тысячами других евреев были растреляны уже в ноябре 1941 года в местечке Смиловичи. Та же участь постигла всю большую семью папиной родной сестры, тёти Фриды.
Её саму с тремя детьми: 5-ти, 8-ми и 13-ти лет фашисты расстеляли во рву на окраине уже другого еврейского местечка Узда, что в 80 км от Минска. А муж Фриды и родной брат моей матери погибли на фронте. Так что нам было кого помянуть. Тем более, что могил своих родных мы так никогда и не обнаружили.
До тех пор пока день Победы не стал в стране официальным праздником, мы всегда 9 мая после работы собирались за праздничным родительским столом. Даже тогда, когда я и старший брат обзавелись своими семьями. Эту традицию соблюдали и после смерти родителей. И даже теперь в Израиле я её храню. К слову сказать в еврейской стране день Победы - государственный праздник. Причём он продолжается два дня: 8 и 9 мая.
И вот именно в один из таких траурно-торжественных дней к нам в гости пришёл
старинный, ещё с довоенных лет, друг отца. Человек необыкновенной судьбы. Как-нибудь попытаюсь о нём написать. А теперь только скажу, что он был единственным из друзей и приятелей отца, уцелевшим на той прошедшей войне.
Друзья немного выпили. Попели военные песни, а потом начались воспоминания. Но это был не просто разговор двух близких людей, прошедших жуткое горнило сражений, а пронзительные исповеди, которых раньше, к сожалению, и потом до самой отцовской кончины, слушать мне уже не доводилось. С тех пор прошло почти полвека, но тот исповедальный рассказ отца врезался в мою память на всю жизнь.
Ещё в 1965 году я изложил его на бумаге. По наивности, даже понёс в редакцию, не помню уже какого журнала. Мне повезло. Не в том смысле, что напечатали, отнюдь нет. Просто рукопись попала в руки очень порядочного человека.
Это была женщина далеко за пятьдесят. Седовласая. С добрым лицом и благородными манерами. Больше похожая на учительницу, чем на редактора журнала. Она быстро пробежала глазами мой опус. Никак его не оценила. Затем, вздохнув, протянула мне рукопись и невесело произнесла:
«Сохраните, молодой человек, своё творение до лучших времён»
А на прощание посоветовала не тратить времени на бесплодные походы по редакциям, и добавила довольно смелую по тем временам фразу. Её я хорошо помню до сих пор: "Вы не заметили, юноша, "оттепель" кончилась. Уже давно пошла слякоть" Я внял мудрым словам благородной тёти. Сунул отцовскую исповедь, как и почти всё ранее написанное, «в стол». А вот теперь, малость отредактировав, предлагаю её на суд читателей.
Первые бомбы упали на улицы Минска в первый же день войны, 22 июня 1941 года.
По воспоминаниям отца, как снег на голову. Результаты, разумеется, были несравненно более катастрофическими. На следующий день, 23 июня, фашистские бомбардировщики появлялись в минском небе уже раз десять. Правда, бомбили только район железнодорожного вокзала и военные аэродромы.
А вот утром 24 июня начались массированные бомбардировки Минска. Три волны бомбардировщиков по 50 самолётов. Солнца на минском небе в тот день видно не было. Его сплошь закрывали кресты на крыльях фашистский самолётов. Налёты на город продолжались до 9 часов вечера с периодичностью 20-30 минут. Были выведены из строя почти все электростанции и водопровод, остановились трамваи, прекратили работу хлебозаводы и магазины. Ночью город погрузился во тьму.
Сплошная волна пожаров катилась по всей восточной окраине. А вскоре запылал и его центр. До войны Минск был практически деревянным городом. По этой причине огонь молниеносно перебрасывался от здания к зданию. Пожарные отряды, конечно, боролись с огнем, вытаскивали раненых и погибших из-под рухнувших зданий, но существенного влияния на распространение огня оказать не смогли. Многие районы выгорели дотла.
Отца призвали 23 июня. А уже через пару дней в составе сотой стрелковой дивизии генерала И.Н.Руссиянова он принял участи в боях под Минском. Боевые действия 100-я дивизия начала 26 июня 1941 года в районе Острошицкого городка, северо-западнее Минска.
Именно в этот день с севера в Минск вошли танки немецкого генерала Гота, а на следующий день, 27 июня, с запада - генерала Гудериана. Так образовался Минский «котёл». Танковые клинья фашистов буквально раздавили основные силы советской обороны Западного фронта. 100-я дивизия оказалась в плотном кольце окружения.
Но и в окружении дивизия сражалась насмерть. 355-й стрелковый полк, в котором воевал отец, особо отличился своим мужеством и упорством. Его хорошо обученные солдаты и офицеры, многие из которых уже имели боевой опыт, не побоюсь пафоса, скажу штампом былых времён, действительно проявили чудеса храбости и верности боевой присяге.
Полковая разведка после нескольких суток скитаний по лесистой местности
нащупала наконец "прореху" в немецком бронекольце. Полк мощным неожиданным ударом расширил брешь и первым вышел из окружения. За ним с боями и вся дивизия. Командование 100-й дивизии получило приказ срочно отходить в направлении Борисова. Однако на Борисовском рубеже уже сильно потрёпанная она долго не продержалась.
В этом месте напомню несколько сегодня уже хорошо известных фактов. Вся вина за разгром значительной части войск Западного фронта в Белостокско-Минском «котле» была возложена на командующего фронтом Героя Советского Союза генерал-полковника Д. Г. Павлова. 30 июня 1941 года Сталин своим приказом отстранил героя гражданских войн в России и Испании, одного из немногих в то время выпускников Военной Академии им. Фрунзе, от командования фронтом.
4 июля Д.Г. Павлов был арестован. 22 июля 1941 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила его к смертной казни с конфискацией имущества и лишением воинского звания и всех наград. В этот же день уже бывший генерал был расстрелян. Его похоронили на одном из расстрельных полигонов НКВД. Семья Павлова тоже была репрессирована. Вот так жизнью героя И. В. Сталин расплатился за собственные просчеты во внешней политике и подготовке к войне.
Только спустя 16 лет, в 1957 году приговор от 22 июля 1941 года был отменён. Дело прекратили за отсутствием состава преступления. Дмитрий Павлов посмертно был восстановлен в воинском звании, а родным генерала вернули все его награды.
Павлова на посту командующего сменил маршал Тимошенко, бывший Нарком обороны. Вступив в командование Западным фронтом, маршал сразу же попытался остановить наступление немецких танковых дивизий. Привычным для него способом: бросил в неподготовленное наступление очередную порцию «пушечного мяса».
И наступление тут же захлебнулось. Западный фронт, понеся огромные потери, откатился в район Орши. А в начале июля 1941 года в очередной «котёл» уже смоленский, угодили десять советских дивизий. В том числе и 100-я, в которой воевал отец.
И тут надо отдать должное незаурядному мужеству и военному профессионализму командира дивизии генералу Ивану Никитичу Руссиянову. Почти весь июль дивизия, точнее её остатки, упорно сражалась в окружении. Генерал был родом из этих мест. Отлично их знал. Это был лесной труднопроходимый болотистый район Смоленщины.
Как вспоминал отец, в его полку оставалось тогда не более полутора сотен измученных, голодных, почти безоружных бойцов и офицеров. Питались только подножным кормом: грибами, ягодами, ещё зелёной клюквой. Порой сутками двигались по пояс в болоте. Не хватало практически всего. Даже патронов к винтовкам Мосина образца 1891 года.
Тем не менее генерал смог собрать остатки дивизии в «кулак», и 21 июля на одном из труднопроходимых болотистых участков немецкого кольца дивизия, точнее сказать, это уже был, наверное, неполный полк, неожиданным ударом в быстротечном кровопролитном бою прорвала линию кольца окружения.
К сожалению, вышли из него далеко не все, кто в него попал. Но генерал Руссиянов вышел, за что в СМЕРШЕ, ему сразу же предъявили «счёт». И уже, к нашему семейному счастью, в числе вышедших из окружения оказался и мой отец.
Вот оно боевое мастерство и подлинная верность присяге генерала Руссиянова. В течении месяца дивизия под его командованием смогла дважды прорвать окружение мощного бронетанкового кольца фашистов. И тут же - большевистский парадокс - за этот, без всякого сомнения, генеральский подвиг, особисты пытались повесить на Руссиянова всю вину за потери личного состава, вверенной ему дивизии.
От отца я много узнал об Иване Никитиче Руссиянове - личности незаурядной, но, к сожалению, мало известной даже моему поколению. Не говоря уже о молодёжи. А потому считаю своим долгом сказать об этом боевом генерале хотя бы пару слов. Именно таким людям сегодняшние россияне обязаны тем, что уже 67 лет живут не очень лёгкой, но всё-таки мирной жизнью.
Начну с официальной информации. Иван Никитич Руссиянов родился в крестьянской семье 11 сентября 1900 года в деревне Щуплы. Сегодня эта деревушка находится в Смоленском районе Смоленской области. В родной деревне он окончил неполную среднюю школу.
Потом была Гражданская война, в которой Иван принял активное участие. После войны учился. В 1931 году окончил Высшие курсы усовершенствования комсостава «Выстрел». В ноябре 1932 года был назначен на должность командира 10-го стрелкового полка 4-й стрелковой дивизии.
В июле 1937 года Ивана Никитича переводят на службу в Белорусский военный округ на должность помощника командира 29-й стрелковой дивизии. В июне 1940 года он был назначен на должность командира 100-й стрелковой дивизии Западного Особого военного округа.
4 июня 1940 года Ивану Никитичу Руссиянову было присвоено звание генерал-майор. В мае 1941 года он закончил курсы усовершенствования высшего начальствующего состава при Академии Генерального штаба, и вернулся в Минск на должность командира этой же 100-й дивизии. Тут его и застала война.
С началом военных действий комдив поступил неординарно. Я бы даже сказал, рисково. Руссиянов взял да упразднил в своей дивизии политработу. Открыто изгнать комиссаров комдив, разумеется, не решился. Тем не менее их обязанности возложил на опытных солдат и офицеров.
Немалое их число имело к тому времени уже современный боевой опыт, полученный на Дальнем Востоке, в Финской кампании и прочих военных инцидентах. Именно они стали обучать, на войсковом жаргоне «салаг» не только военному делу, но и, если можно так сказать, стойкости и мужеству.
Среди старослужащих оказался и мой отец, Самуил Наумович Израилевич. ВОВ была для отца третьей по счёту войной. До этого, в сентябре 1939 года, ему пришлось поучаствовать в присоединении Западной Белоруссии к Восточной, в 1940 году - в финской компании.
О польской «войне» папа никогда ничего не рассказывал. Помню, лишь однажды буркнул, что он лично захватил западную Белоруссию без единого выстрела. Как потом стало известно, эта операция действительно прошла почти бескровно. Сталин и Гитлер заранее всё поделили, и необходимость воевать отпала.
В октябре 1939 года отец вернулся домой, но ненадолго. Поздней осенью того же года его опять мобилизовали. Теперь уже для участия в более серьезной военной кампании - войне с Финляндией. О ней к сегодняшнему дню историки профессионалы и любители написали уже горы материалов, так что добавить мне нечего.
Скажу только, что отец получил на войне довольно редкую в те годы медаль «За боевые заслуги» и весьма серьезное обморожение ног. По этой причине в марте 1940 года его демобилизовали.
Ну, и разве что могу добавить, когда разговор заходил о финской войне отец всегда повторял, вроде бы, финскую поговорку:"Огромный и могучий Советский Союз одержал победу в этом боевом состязании, а маленькая храбрая Финляндия заняла в нём почётное второе место" И, всё-таки, полученный боевой опыт, в войне с Германией отцу, несомненно, пригодился.
Однако продолжу рассказ о 100-й дивизии генерала Руссиянова. Её бойцы и командиры оказались в числе немногих защитников Минска, кто не только мужественно и упорно дрались с фашистами, но и очень грамотно и толково. И в первую очередь это относиться к штабу дивизии и её командиру.
Боевые действия 100-я дивизия начала 26 июня 1941 года в районе Острошицкого городка, северо-западнее Минска. Она почти в течение месяца вела оборонительные бои. Даже попав в плотное кольцо окружения, 355-й стрелковый полк, в котором воевал отец, особо отличился упорством и мужеством своих солдат и офицеров. Причём настолько, что по представлению главкома Западным направлением маршала С. К. Тимошенко полк был награждён орденом Ленина. Первым в Красной Армии во время ВОВ.
К сожалению, несколько сотен воинов 100-й дивизии не смогли выйти из окружения под Минском. Но подавляющее их большинство не сложили оружия. Комиссар 85-го стрелкового полка батальонный комиссар Фёдор Зыков и секретарь комсомольского бюро полка замполитрука Александр Шнейдерман создали, и возглавили партизанский отряд, состоявший на 90% из окруженцев. Вскоре этот отряд превратился партизанскую бригаду, которую возглавил бывший комбат 331-го стрелкового полка майор Иван Гамарко.
Дивизия Руссиянова отличилась не только в боях под Минском, но и на Днепре. Её солдаты и офицеры храбро сражались на последних рубежах, когда буквально за спиной была Москва. 100-й дивизии первой в Красной армии в сентябре 1941 года было присвоено звание «гвардейской» С тех пор она стала называться 1-й гвардейской стрелковой дивизией.
Гвардейцы Руссиянова хорошо дрались под Харьковом и Ромнами, Касторной и Щиграми. В конце 1942 г. дивизию развернули в 1-й гвардейский механизированный корпус, который уже освобождал Украину, Польшу, Венгрию, Австрию. Отец закончил войну в Вене.
http://www.proza.ru/2012/06/21/650
Более 45 тысяч солдат, сержантов и офицеров 1-го гвардейского орденов Ленина и Кутузова Венского механизированного корпуса были отмечены боевыми орденами и медалями. И в их числе мой отец. А генерал-лейтенант Иван Никитич Руссиянов и ещё 15 его товарищей по оружию стали Героями Советского Союза.
Теперь вернусь к тому моменту, когда отец вместе с остатками 100-й дивизии вышел из смоленского «котла». Так вот, бате, можно сказать, повезло дважды. Дело в том, что по свирепым сталинским законам того времени нахождение в окружении врага приравнивалось к плену.
Такая ситуация квалифицировалась нередко даже, как измена родине. К примеру, как
хорошо известно, так случилось с Солженицыным. И многие боевые товарищи отца по окружению таки оказались в штрафных батальонах, где почти все и сгинули. Всё усугублялось ещё и тем, что и сам генерал Руссиянов попал, как говориться, под «колпак» СМЕРША. Потом, правда, за него вступился кто-то из Ставки Верховного Главнокомандующего.
За отца, похоже, заступился Всевышний. После выхода из окружения папе удалось затеряться среди массы отступающих войск. Это его и спасло. А спустя пару дней штабу какой-то части, вдруг срочно потребовался переводчик с немецкого языка.
В первые месяцы войны на передовой переводчиков не хватало. В их качестве использовали всех, кто подворачивался под руку. В тот раз подвернулся отец. Он живо сообразил, что это шанс выжить. На вопрос офицера, кто владеет немецким, папа тут же заявил, что отлично знает язык. Его увезли в штаб.
Немецкого языка отец не знал. Однако быстро понял, что пока разберутся, какой он специалист, достаточно будет языка идиш, который наполовину состоит из немецкого. Так отец стал переводчиком при батальонном штабе.
Поначалу всё шло относительно неплохо. На допросах отец задавал пленным немцам вопросы на идиш. Они, естественно, отвечали на немецком. Но существовала один нюанс. О нём знали только отец и допрашиваемый. Тонкость состояла в том, что немец весьма смутно понимал идиш, а папа не лучше немецкий.
Однако их объединяло общее желание выжить. Оно-то и приводило к положительным
результатам. Какие-то сведения всё-таки выудить из ответов пленного удавалось. Своё начальство некоторое время отец, похоже, удовлетворял. Точнее сказать, начальство его терпело.
К сожалению, штабная служба продлилась недолго. Причиной тому явилась, не столько низкая квалификация отца, сколько благоразумный совет другого еврея. Как-то на одном из допросов присутствовал офицер, который помимо идиш, знал ещё и немецкий. К тому же, как потом выяснилось, они оказались земляками.
Это был майор Галькевич Михаил Аронович родом из Слуцка. Он командовал противотанковой батареей. После допроса, узнав, что «переводчик» побывал в окружении, земляк и посоветовал отцу сменять военную профессию. Предложил перебраться из штаба в свой артдивизион.
К этому времени батя уже немало наслушался печальных историй о судьбе бывших окруженцев, а потому без колебания принял предложение. Майор быстро договорился со штабистами. Так отец оказался на самой передовой сотой дивизии.
А теперь немного уже из другого жанра. В начале июля 1941 года Сталин подписал
постановление ГКО СССР о государственной проверке (фильтрации) военнослужащих Красной Армии, бывших в плену или в окружении войск противника. Этим постановлением была создана, наверное, самая зловещая военная структура времён ВОВ - контрразведка «Смерш».
Странная аббревиатура расшифровывалась довольно таинственно - смерть шпионам. Но о чём даже сегодня знают немногие, так это тот факт, что в годы войны действовали три контрразведывательные организации. Все они назывались «Смерш».
Данные структуры не подчинялись друг другу, находились в разных ведомствах, и, что выглядит сегодня особо странным, действовали совершенно не согласованно. Назову их.
1.Главное управление контрразведки «Смерш» в Наркомате обороны. Его возглавлял Абакумов. Этот «Смерш» подчинялся наркому обороны, т.е. напрямую главнокомандующему вооруженными силами Сталину.
2. Второй контрразведывательный орган также назывался «Смерш», но находился в подчинении Управления контрразведки Наркомата ВМФ. Он подчинялся напрямую только наркому флота Кузнецову.
3.Отдел контрразведки «Смерш» в Наркомате внутренних дел, который подчинялся непосредственно Берии.
Задача всех этих контрразведок была, вроде бы, понятной. Особенно во время боевых действий. Однако трагедия заключалась в том, что молодчики из «Смерша» не так охотились за немецкими лазутчиками, как буквально вынюхивали крамолу в рядах родной Красной Армии.
Смершевцы обладали почти неограниченной властью, вплоть до того, что могли расстрелять на месте. Даже боевые командиры высокого ранга предпочитали не связываться с этой «конторой». Константин Рожнов в своей книге «СМЕРШ»: контрразведка или орудие репрессий?» приводит такую ужасающую информацию:
С 1941 по 1945 гг. этими органами было арестовано около 700 000 человек. 10% из них, около 70 000 бойцов, офицеров и даже генералов, были расстреляны. А в общем, за годы войны через «чистилище» «СМЕРША» прошло несколько миллионов человек и около четверти из них тоже были казнены. А вот информация в отношении генералов, которых я упомянул.
Так вот по данным того же Рожнова за четыре года ВОВ был арестован 101 генерал и адмирал: 12 умерли во время следствия, 8 освободили за отсутствием состава преступления, 81 был осужден Военной коллегией Верховного суда и особым совещанием на длительные сроки. Большинство из них так и сгинули в лагерях ГУЛАГА.
Конечно, на передовой могли ранить или даже убить, но существовал и шанс выжить. Так, к счастью, и случилось. Остаться в живых, или, по меньшей мере, не оказаться под трибуналом военного времени, после общения со «Смершем», было не намного проще.
Отец здраво рассудил, что на передовой будет, как ни странно, поспокойнее. И оказался прав. Смершевцы в расположении частей, находившихся на передовой, появлялись редко. Эти храбрецы предпочитали воевать в тылу.
Но опасность возникла с неожиданной стороны. Комиссар дивизиона политрук Сидняк, стал что-то подозревать. Он был родом откуда-то с Буковины. Отменный служака. Но, похоже, антисемит по убеждению. Даже командир дивизиона майор Галькевич, еврей по национальности, его остерегался.
Честно сказать, достоверными фактами, подтверждающими антисемитизм на
фронте, я не располагаю. Возможно, что и в самом деле, его не было. Однако об одном случае, поведанном мне отцом, я всё-таки рассказать могу.
Политруку удалось что-то пронюхать о папином окруженческом прошлом. Опять запахло «жаренным». К счастью, политический начальник не обратился сразу в «СМЕРШ», а решил сам проверить лояльность отца. В какой-то степени это обстоятельство его спасло.
Возможно, определённую роль сыграла медаль "За боевые заслуги". Такая награда тогда украшала только грудь командира дивизиона. Вот такая пародоксальноая ситуация сложилась в артдивизионе. На всё подразделение - всего две боевые награды. И надо же, обе - у евреев.
Странной иногда бывала реакция людей на войне. Командир орудия, сержант Израилевич в те страшные дни мог в любую минуту получить в грудь осколок мины или пулю в лоб. Но в бою, как признавался отец, такие мысли солдата посещают крайне редко.
В эти судьбоносные минуты мозг занят совершенно другим. Все мысли и воля сосредоточены исключительно на текущих событиях. О том, что случится с тобой через секунду или минуту, просто некогда подумать. Осознание и страх приходят уже только после боя.
Как-то в час затишья политрук подошёл к отцу и буквально ошарашил его: "Сержант, ходят слухи, что ты ускользнул от проверки после окружения" Отец ответил что-то вроде того, что с ним в окружении была вся дивизия. Однако такое объяснение на бдительного политрука впечатления не произвело. В сталинские времена подозрение уже было виной.
И Сидняк быстро придумал, как можно смыть чёрное пятно подозрения. Я бы даже сказал, как искупить недоказанную вину. Отцу приказали возглавить группу из пяти человек, и отправиться в прифронтовой тыл немцев для сбора оперативной информации и поимки «языка». Командир дивизиона предложение своего комиссара одобрил.
Строго говоря, ничего необычного в таком задании не было. Странным оказался состав группы. Точнее, чётко угадываемый принцип её подбора. Это была стопроцентно еврейская команда во главе с потенциальным «изменником родины».
Именно такую вину инкриминировали воинам Красной Армии, побывавшим в
окружении. Случайностью данный факт считать, конечно, было нельзя, но и цель, которую преследовал комиссар, отец внятно сформулировать не смог. Тем не менее, как выражались одесситы, держу подозрение, что цель такая, бесспорно, место имела.
Возможно, политрук таким образом хотел убедиться в истинной преданности еврейских товарищей по оружию. Возможно, решил проверить свою гипотезу, что евреи народ трусоватый. Сам он, надо полагать, в этом не сомневался, так как в разведку с иудеями не пошёл.
Не буду пересказывать воспоминания отца о боевом рейде еврейских воинов по немецким тылам. Тем более что о войне уже так много и красиво написано. Скажу только, что самый молодой еврейский паренёк в группе погиб. Его похоронили где-то на лесной опушке.
В небольшой холмик зарыли винтовочную гильзу с личными данными солдата. Обложили камнями. Возможно, следопыты нашли ту безвестную могилку. А вот родителям паренька тогда отписали, что их сынок пропал без вести. И тут я хочу высказать крамольную мысль. Дело в том, что зачисляя погибших в разряд пропавших без вести, власть сильно лукавила.
Она не только экономила средства. Родным пропавшего без вести по советским законам материальная помощь и прочие блага были не положены. Что само по себе аморально. Но что уже выглядело совсем кощунственно - родным и близким надолго, практически на всю жизнь, внушалась беспочвенная надежда.
Боевое задание группа выполнила. На просёлочной дороге артиллеристы-разведчики устроили засаду. Почти сутки они провели там. В конце концов, им повезло. Появился мотоцикл. В коляске дремал молодой офицерик, как потом оказалось, с портфелем. За рулём сидел здоровый немец с автоматом на груди.
Воспользоваться им он, к счастью, не успел. Из-за кустов прилетела граната. Она грохнула метрах в двух от мотоцикла. Вояк - как ветром сдуло. Вот тут-то их евреи и повязали. День пересидели в лесу. А поутру два тёпленьких «языка» были доставлены в расположение батареи.
Вот за этих пленных, а больше за их портфель с какими-то секретными картами, вся еврейская разведывательная группа была представлена к наградам. Отец получил довольно почётный в годы войны орден «Отечественной войны» первой степени.
во время той войны из каждых 100 евреев в СССР погибло 60
Лев Израилевич
Они уходили, винтовки на плечи, Они уходили из школы в бои, Они уходили… И всё ж на рассвете Звенеть продолжали в садах соловьи.
Всё так же рассвет повисал над порогом, Всё так же туманы плыли чередой… Они уходили по пыльным дорогам, Они уходили за Родину в бой…
Моё детство пришлось на тяжёлое время. Если назвать его одним словом - послевоенное. Минск, куда я с мамой и братом вернулись в 1946 году из четырёхлетней эвакуации, а отец с фронта, лежал в руинах. И это притом, что прошло более двух лет после освобождения города.
Трудно жили тогда все. И мы в том числе. Но одна беда всё-таки прошла мимо нашей семьи. Так случилось, что в нашем двухэтажном бараке, в котором проживало десятка два мальчишек и девчонок, только мне и Женьке Романовскому сказочно повезло. Наши отцы живыми вернулись с той жестокой бесконечной войны.
Хорошо помню те невероятно приятные эмоции, которые переполняли мою детскую душу теплом, радостным светом и невероятной гордостью, когда я шагал рядом с отцом в военной форме с наградами во всю грудь. Но одновременно чётко всплывают в памяти и глаза моих дворовых приятелей, когда они нас встречали. В них отчётливо отражались зависть напополам с какой-то недетской тоской. Их отцы с войны не вернулись.
Отец редко и неохотно вспоминал о войне. Не могу точно назвать причину. Но
полагаю, что эти нерадостные воспоминания приносили ему почти физические страдания. Ведь практически все его друзья, приятели и просто знакомые минчане, с которыми 23 июня 1941 года он ушёл на фронт, остались на бесчисленных полях сражений ВОВ. В лучшем случае вернулись инвалидами.
Отцу в этом смысле повезло. Нет, нет, я неточно выразился. Это Всевышний за ним присматривал. Батю несколько раз ранило. Он даже лежал в каком-то госпитале. Но домой вернулся, не то, чтобы совершенно здоровым, тем не менее видимых следов ранения на нём заметно не было.
Как известно, коммунистические вожди, стараясь не обижать своего вассала ГДР, игнорировали Великий праздник - день Победы. 9 мая много лет был обычным рабочим днём. Но в нашей семье он всегда считался праздничным. И одновременно - днём поминовения.
Мои дедушка и бабушка по материнской линии по рассказам очевидцев вместе с 10 тысячами других евреев были растреляны уже в ноябре 1941 года в местечке Смиловичи. Та же участь постигла всю большую семью папиной родной сестры, тёти Фриды.
Её саму с тремя детьми: 5-ти, 8-ми и 13-ти лет фашисты расстеляли во рву на окраине уже другого еврейского местечка Узда, что в 80 км от Минска. А муж Фриды и родной брат моей матери погибли на фронте. Так что нам было кого помянуть. Тем более, что могил своих родных мы так никогда и не обнаружили.
До тех пор пока день Победы не стал в стране официальным праздником, мы всегда 9 мая после работы собирались за праздничным родительским столом. Даже тогда, когда я и старший брат обзавелись своими семьями. Эту традицию соблюдали и после смерти родителей. И даже теперь в Израиле я её храню. К слову сказать в еврейской стране день Победы - государственный праздник. Причём он продолжается два дня: 8 и 9 мая.
И вот именно в один из таких траурно-торжественных дней к нам в гости пришёл
старинный, ещё с довоенных лет, друг отца. Человек необыкновенной судьбы. Как-нибудь попытаюсь о нём написать. А теперь только скажу, что он был единственным из друзей и приятелей отца, уцелевшим на той прошедшей войне.
Друзья немного выпили. Попели военные песни, а потом начались воспоминания. Но это был не просто разговор двух близких людей, прошедших жуткое горнило сражений, а пронзительные исповеди, которых раньше, к сожалению, и потом до самой отцовской кончины, слушать мне уже не доводилось. С тех пор прошло почти полвека, но тот исповедальный рассказ отца врезался в мою память на всю жизнь.
Ещё в 1965 году я изложил его на бумаге. По наивности, даже понёс в редакцию, не помню уже какого журнала. Мне повезло. Не в том смысле, что напечатали, отнюдь нет. Просто рукопись попала в руки очень порядочного человека.
Это была женщина далеко за пятьдесят. Седовласая. С добрым лицом и благородными манерами. Больше похожая на учительницу, чем на редактора журнала. Она быстро пробежала глазами мой опус. Никак его не оценила. Затем, вздохнув, протянула мне рукопись и невесело произнесла:
«Сохраните, молодой человек, своё творение до лучших времён»
А на прощание посоветовала не тратить времени на бесплодные походы по редакциям, и добавила довольно смелую по тем временам фразу. Её я хорошо помню до сих пор: "Вы не заметили, юноша, "оттепель" кончилась. Уже давно пошла слякоть" Я внял мудрым словам благородной тёти. Сунул отцовскую исповедь, как и почти всё ранее написанное, «в стол». А вот теперь, малость отредактировав, предлагаю её на суд читателей.
Первые бомбы упали на улицы Минска в первый же день войны, 22 июня 1941 года.
По воспоминаниям отца, как снег на голову. Результаты, разумеется, были несравненно более катастрофическими. На следующий день, 23 июня, фашистские бомбардировщики появлялись в минском небе уже раз десять. Правда, бомбили только район железнодорожного вокзала и военные аэродромы.
А вот утром 24 июня начались массированные бомбардировки Минска. Три волны бомбардировщиков по 50 самолётов. Солнца на минском небе в тот день видно не было. Его сплошь закрывали кресты на крыльях фашистский самолётов. Налёты на город продолжались до 9 часов вечера с периодичностью 20-30 минут. Были выведены из строя почти все электростанции и водопровод, остановились трамваи, прекратили работу хлебозаводы и магазины. Ночью город погрузился во тьму.
Сплошная волна пожаров катилась по всей восточной окраине. А вскоре запылал и его центр. До войны Минск был практически деревянным городом. По этой причине огонь молниеносно перебрасывался от здания к зданию. Пожарные отряды, конечно, боролись с огнем, вытаскивали раненых и погибших из-под рухнувших зданий, но существенного влияния на распространение огня оказать не смогли. Многие районы выгорели дотла.
Отца призвали 23 июня. А уже через пару дней в составе сотой стрелковой дивизии генерала И.Н.Руссиянова он принял участи в боях под Минском. Боевые действия 100-я дивизия начала 26 июня 1941 года в районе Острошицкого городка, северо-западнее Минска.
Именно в этот день с севера в Минск вошли танки немецкого генерала Гота, а на следующий день, 27 июня, с запада - генерала Гудериана. Так образовался Минский «котёл». Танковые клинья фашистов буквально раздавили основные силы советской обороны Западного фронта. 100-я дивизия оказалась в плотном кольце окружения.
Но и в окружении дивизия сражалась насмерть. 355-й стрелковый полк, в котором воевал отец, особо отличился своим мужеством и упорством. Его хорошо обученные солдаты и офицеры, многие из которых уже имели боевой опыт, не побоюсь пафоса, скажу штампом былых времён, действительно проявили чудеса храбости и верности боевой присяге.
Полковая разведка после нескольких суток скитаний по лесистой местности
нащупала наконец "прореху" в немецком бронекольце. Полк мощным неожиданным ударом расширил брешь и первым вышел из окружения. За ним с боями и вся дивизия. Командование 100-й дивизии получило приказ срочно отходить в направлении Борисова. Однако на Борисовском рубеже уже сильно потрёпанная она долго не продержалась.
В этом месте напомню несколько сегодня уже хорошо известных фактов. Вся вина за разгром значительной части войск Западного фронта в Белостокско-Минском «котле» была возложена на командующего фронтом Героя Советского Союза генерал-полковника Д. Г. Павлова. 30 июня 1941 года Сталин своим приказом отстранил героя гражданских войн в России и Испании, одного из немногих в то время выпускников Военной Академии им. Фрунзе, от командования фронтом.
4 июля Д.Г. Павлов был арестован. 22 июля 1941 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила его к смертной казни с конфискацией имущества и лишением воинского звания и всех наград. В этот же день уже бывший генерал был расстрелян. Его похоронили на одном из расстрельных полигонов НКВД. Семья Павлова тоже была репрессирована. Вот так жизнью героя И. В. Сталин расплатился за собственные просчеты во внешней политике и подготовке к войне.
Только спустя 16 лет, в 1957 году приговор от 22 июля 1941 года был отменён. Дело прекратили за отсутствием состава преступления. Дмитрий Павлов посмертно был восстановлен в воинском звании, а родным генерала вернули все его награды.
Павлова на посту командующего сменил маршал Тимошенко, бывший Нарком обороны. Вступив в командование Западным фронтом, маршал сразу же попытался остановить наступление немецких танковых дивизий. Привычным для него способом: бросил в неподготовленное наступление очередную порцию «пушечного мяса».
И наступление тут же захлебнулось. Западный фронт, понеся огромные потери, откатился в район Орши. А в начале июля 1941 года в очередной «котёл» уже смоленский, угодили десять советских дивизий. В том числе и 100-я, в которой воевал отец.
И тут надо отдать должное незаурядному мужеству и военному профессионализму командира дивизии генералу Ивану Никитичу Руссиянову. Почти весь июль дивизия, точнее её остатки, упорно сражалась в окружении. Генерал был родом из этих мест. Отлично их знал. Это был лесной труднопроходимый болотистый район Смоленщины.
Как вспоминал отец, в его полку оставалось тогда не более полутора сотен измученных, голодных, почти безоружных бойцов и офицеров. Питались только подножным кормом: грибами, ягодами, ещё зелёной клюквой. Порой сутками двигались по пояс в болоте. Не хватало практически всего. Даже патронов к винтовкам Мосина образца 1891 года.
Тем не менее генерал смог собрать остатки дивизии в «кулак», и 21 июля на одном из труднопроходимых болотистых участков немецкого кольца дивизия, точнее сказать, это уже был, наверное, неполный полк, неожиданным ударом в быстротечном кровопролитном бою прорвала линию кольца окружения.
К сожалению, вышли из него далеко не все, кто в него попал. Но генерал Руссиянов вышел, за что в СМЕРШЕ, ему сразу же предъявили «счёт». И уже, к нашему семейному счастью, в числе вышедших из окружения оказался и мой отец.
Вот оно боевое мастерство и подлинная верность присяге генерала Руссиянова. В течении месяца дивизия под его командованием смогла дважды прорвать окружение мощного бронетанкового кольца фашистов. И тут же - большевистский парадокс - за этот, без всякого сомнения, генеральский подвиг, особисты пытались повесить на Руссиянова всю вину за потери личного состава, вверенной ему дивизии.
От отца я много узнал об Иване Никитиче Руссиянове - личности незаурядной, но, к сожалению, мало известной даже моему поколению. Не говоря уже о молодёжи. А потому считаю своим долгом сказать об этом боевом генерале хотя бы пару слов. Именно таким людям сегодняшние россияне обязаны тем, что уже 67 лет живут не очень лёгкой, но всё-таки мирной жизнью.
Начну с официальной информации. Иван Никитич Руссиянов родился в крестьянской семье 11 сентября 1900 года в деревне Щуплы. Сегодня эта деревушка находится в Смоленском районе Смоленской области. В родной деревне он окончил неполную среднюю школу.
Потом была Гражданская война, в которой Иван принял активное участие. После войны учился. В 1931 году окончил Высшие курсы усовершенствования комсостава «Выстрел». В ноябре 1932 года был назначен на должность командира 10-го стрелкового полка 4-й стрелковой дивизии.
В июле 1937 года Ивана Никитича переводят на службу в Белорусский военный округ на должность помощника командира 29-й стрелковой дивизии. В июне 1940 года он был назначен на должность командира 100-й стрелковой дивизии Западного Особого военного округа.
4 июня 1940 года Ивану Никитичу Руссиянову было присвоено звание генерал-майор. В мае 1941 года он закончил курсы усовершенствования высшего начальствующего состава при Академии Генерального штаба, и вернулся в Минск на должность командира этой же 100-й дивизии. Тут его и застала война.
С началом военных действий комдив поступил неординарно. Я бы даже сказал, рисково. Руссиянов взял да упразднил в своей дивизии политработу. Открыто изгнать комиссаров комдив, разумеется, не решился. Тем не менее их обязанности возложил на опытных солдат и офицеров.
Немалое их число имело к тому времени уже современный боевой опыт, полученный на Дальнем Востоке, в Финской кампании и прочих военных инцидентах. Именно они стали обучать, на войсковом жаргоне «салаг» не только военному делу, но и, если можно так сказать, стойкости и мужеству.
Среди старослужащих оказался и мой отец, Самуил Наумович Израилевич. ВОВ была для отца третьей по счёту войной. До этого, в сентябре 1939 года, ему пришлось поучаствовать в присоединении Западной Белоруссии к Восточной, в 1940 году - в финской компании.
О польской «войне» папа никогда ничего не рассказывал. Помню, лишь однажды буркнул, что он лично захватил западную Белоруссию без единого выстрела. Как потом стало известно, эта операция действительно прошла почти бескровно. Сталин и Гитлер заранее всё поделили, и необходимость воевать отпала.
В октябре 1939 года отец вернулся домой, но ненадолго. Поздней осенью того же года его опять мобилизовали. Теперь уже для участия в более серьезной военной кампании - войне с Финляндией. О ней к сегодняшнему дню историки профессионалы и любители написали уже горы материалов, так что добавить мне нечего.
Скажу только, что отец получил на войне довольно редкую в те годы медаль «За боевые заслуги» и весьма серьезное обморожение ног. По этой причине в марте 1940 года его демобилизовали.
Ну, и разве что могу добавить, когда разговор заходил о финской войне отец всегда повторял, вроде бы, финскую поговорку:"Огромный и могучий Советский Союз одержал победу в этом боевом состязании, а маленькая храбрая Финляндия заняла в нём почётное второе место" И, всё-таки, полученный боевой опыт, в войне с Германией отцу, несомненно, пригодился.
Однако продолжу рассказ о 100-й дивизии генерала Руссиянова. Её бойцы и командиры оказались в числе немногих защитников Минска, кто не только мужественно и упорно дрались с фашистами, но и очень грамотно и толково. И в первую очередь это относиться к штабу дивизии и её командиру.
Боевые действия 100-я дивизия начала 26 июня 1941 года в районе Острошицкого городка, северо-западнее Минска. Она почти в течение месяца вела оборонительные бои. Даже попав в плотное кольцо окружения, 355-й стрелковый полк, в котором воевал отец, особо отличился упорством и мужеством своих солдат и офицеров. Причём настолько, что по представлению главкома Западным направлением маршала С. К. Тимошенко полк был награждён орденом Ленина. Первым в Красной Армии во время ВОВ.
К сожалению, несколько сотен воинов 100-й дивизии не смогли выйти из окружения под Минском. Но подавляющее их большинство не сложили оружия. Комиссар 85-го стрелкового полка батальонный комиссар Фёдор Зыков и секретарь комсомольского бюро полка замполитрука Александр Шнейдерман создали, и возглавили партизанский отряд, состоявший на 90% из окруженцев. Вскоре этот отряд превратился партизанскую бригаду, которую возглавил бывший комбат 331-го стрелкового полка майор Иван Гамарко.
Дивизия Руссиянова отличилась не только в боях под Минском, но и на Днепре. Её солдаты и офицеры храбро сражались на последних рубежах, когда буквально за спиной была Москва. 100-й дивизии первой в Красной армии в сентябре 1941 года было присвоено звание «гвардейской» С тех пор она стала называться 1-й гвардейской стрелковой дивизией.
Гвардейцы Руссиянова хорошо дрались под Харьковом и Ромнами, Касторной и Щиграми. В конце 1942 г. дивизию развернули в 1-й гвардейский механизированный корпус, который уже освобождал Украину, Польшу, Венгрию, Австрию. Отец закончил войну в Вене.
http://www.proza.ru/2012/06/21/650
Более 45 тысяч солдат, сержантов и офицеров 1-го гвардейского орденов Ленина и Кутузова Венского механизированного корпуса были отмечены боевыми орденами и медалями. И в их числе мой отец. А генерал-лейтенант Иван Никитич Руссиянов и ещё 15 его товарищей по оружию стали Героями Советского Союза.
Теперь вернусь к тому моменту, когда отец вместе с остатками 100-й дивизии вышел из смоленского «котла». Так вот, бате, можно сказать, повезло дважды. Дело в том, что по свирепым сталинским законам того времени нахождение в окружении врага приравнивалось к плену.
Такая ситуация квалифицировалась нередко даже, как измена родине. К примеру, как
хорошо известно, так случилось с Солженицыным. И многие боевые товарищи отца по окружению таки оказались в штрафных батальонах, где почти все и сгинули. Всё усугублялось ещё и тем, что и сам генерал Руссиянов попал, как говориться, под «колпак» СМЕРША. Потом, правда, за него вступился кто-то из Ставки Верховного Главнокомандующего.
За отца, похоже, заступился Всевышний. После выхода из окружения папе удалось затеряться среди массы отступающих войск. Это его и спасло. А спустя пару дней штабу какой-то части, вдруг срочно потребовался переводчик с немецкого языка.
В первые месяцы войны на передовой переводчиков не хватало. В их качестве использовали всех, кто подворачивался под руку. В тот раз подвернулся отец. Он живо сообразил, что это шанс выжить. На вопрос офицера, кто владеет немецким, папа тут же заявил, что отлично знает язык. Его увезли в штаб.
Немецкого языка отец не знал. Однако быстро понял, что пока разберутся, какой он специалист, достаточно будет языка идиш, который наполовину состоит из немецкого. Так отец стал переводчиком при батальонном штабе.
Поначалу всё шло относительно неплохо. На допросах отец задавал пленным немцам вопросы на идиш. Они, естественно, отвечали на немецком. Но существовала один нюанс. О нём знали только отец и допрашиваемый. Тонкость состояла в том, что немец весьма смутно понимал идиш, а папа не лучше немецкий.
Однако их объединяло общее желание выжить. Оно-то и приводило к положительным
результатам. Какие-то сведения всё-таки выудить из ответов пленного удавалось. Своё начальство некоторое время отец, похоже, удовлетворял. Точнее сказать, начальство его терпело.
К сожалению, штабная служба продлилась недолго. Причиной тому явилась, не столько низкая квалификация отца, сколько благоразумный совет другого еврея. Как-то на одном из допросов присутствовал офицер, который помимо идиш, знал ещё и немецкий. К тому же, как потом выяснилось, они оказались земляками.
Это был майор Галькевич Михаил Аронович родом из Слуцка. Он командовал противотанковой батареей. После допроса, узнав, что «переводчик» побывал в окружении, земляк и посоветовал отцу сменять военную профессию. Предложил перебраться из штаба в свой артдивизион.
К этому времени батя уже немало наслушался печальных историй о судьбе бывших окруженцев, а потому без колебания принял предложение. Майор быстро договорился со штабистами. Так отец оказался на самой передовой сотой дивизии.
А теперь немного уже из другого жанра. В начале июля 1941 года Сталин подписал
постановление ГКО СССР о государственной проверке (фильтрации) военнослужащих Красной Армии, бывших в плену или в окружении войск противника. Этим постановлением была создана, наверное, самая зловещая военная структура времён ВОВ - контрразведка «Смерш».
Странная аббревиатура расшифровывалась довольно таинственно - смерть шпионам. Но о чём даже сегодня знают немногие, так это тот факт, что в годы войны действовали три контрразведывательные организации. Все они назывались «Смерш».
Данные структуры не подчинялись друг другу, находились в разных ведомствах, и, что выглядит сегодня особо странным, действовали совершенно не согласованно. Назову их.
1.Главное управление контрразведки «Смерш» в Наркомате обороны. Его возглавлял Абакумов. Этот «Смерш» подчинялся наркому обороны, т.е. напрямую главнокомандующему вооруженными силами Сталину.
2. Второй контрразведывательный орган также назывался «Смерш», но находился в подчинении Управления контрразведки Наркомата ВМФ. Он подчинялся напрямую только наркому флота Кузнецову.
3.Отдел контрразведки «Смерш» в Наркомате внутренних дел, который подчинялся непосредственно Берии.
Задача всех этих контрразведок была, вроде бы, понятной. Особенно во время боевых действий. Однако трагедия заключалась в том, что молодчики из «Смерша» не так охотились за немецкими лазутчиками, как буквально вынюхивали крамолу в рядах родной Красной Армии.
Смершевцы обладали почти неограниченной властью, вплоть до того, что могли расстрелять на месте. Даже боевые командиры высокого ранга предпочитали не связываться с этой «конторой». Константин Рожнов в своей книге «СМЕРШ»: контрразведка или орудие репрессий?» приводит такую ужасающую информацию:
С 1941 по 1945 гг. этими органами было арестовано около 700 000 человек. 10% из них, около 70 000 бойцов, офицеров и даже генералов, были расстреляны. А в общем, за годы войны через «чистилище» «СМЕРША» прошло несколько миллионов человек и около четверти из них тоже были казнены. А вот информация в отношении генералов, которых я упомянул.
Так вот по данным того же Рожнова за четыре года ВОВ был арестован 101 генерал и адмирал: 12 умерли во время следствия, 8 освободили за отсутствием состава преступления, 81 был осужден Военной коллегией Верховного суда и особым совещанием на длительные сроки. Большинство из них так и сгинули в лагерях ГУЛАГА.
Конечно, на передовой могли ранить или даже убить, но существовал и шанс выжить. Так, к счастью, и случилось. Остаться в живых, или, по меньшей мере, не оказаться под трибуналом военного времени, после общения со «Смершем», было не намного проще.
Отец здраво рассудил, что на передовой будет, как ни странно, поспокойнее. И оказался прав. Смершевцы в расположении частей, находившихся на передовой, появлялись редко. Эти храбрецы предпочитали воевать в тылу.
Но опасность возникла с неожиданной стороны. Комиссар дивизиона политрук Сидняк, стал что-то подозревать. Он был родом откуда-то с Буковины. Отменный служака. Но, похоже, антисемит по убеждению. Даже командир дивизиона майор Галькевич, еврей по национальности, его остерегался.
Честно сказать, достоверными фактами, подтверждающими антисемитизм на
фронте, я не располагаю. Возможно, что и в самом деле, его не было. Однако об одном случае, поведанном мне отцом, я всё-таки рассказать могу.
Политруку удалось что-то пронюхать о папином окруженческом прошлом. Опять запахло «жаренным». К счастью, политический начальник не обратился сразу в «СМЕРШ», а решил сам проверить лояльность отца. В какой-то степени это обстоятельство его спасло.
Возможно, определённую роль сыграла медаль "За боевые заслуги". Такая награда тогда украшала только грудь командира дивизиона. Вот такая пародоксальноая ситуация сложилась в артдивизионе. На всё подразделение - всего две боевые награды. И надо же, обе - у евреев.
Странной иногда бывала реакция людей на войне. Командир орудия, сержант Израилевич в те страшные дни мог в любую минуту получить в грудь осколок мины или пулю в лоб. Но в бою, как признавался отец, такие мысли солдата посещают крайне редко.
В эти судьбоносные минуты мозг занят совершенно другим. Все мысли и воля сосредоточены исключительно на текущих событиях. О том, что случится с тобой через секунду или минуту, просто некогда подумать. Осознание и страх приходят уже только после боя.
Как-то в час затишья политрук подошёл к отцу и буквально ошарашил его: "Сержант, ходят слухи, что ты ускользнул от проверки после окружения" Отец ответил что-то вроде того, что с ним в окружении была вся дивизия. Однако такое объяснение на бдительного политрука впечатления не произвело. В сталинские времена подозрение уже было виной.
И Сидняк быстро придумал, как можно смыть чёрное пятно подозрения. Я бы даже сказал, как искупить недоказанную вину. Отцу приказали возглавить группу из пяти человек, и отправиться в прифронтовой тыл немцев для сбора оперативной информации и поимки «языка». Командир дивизиона предложение своего комиссара одобрил.
Строго говоря, ничего необычного в таком задании не было. Странным оказался состав группы. Точнее, чётко угадываемый принцип её подбора. Это была стопроцентно еврейская команда во главе с потенциальным «изменником родины».
Именно такую вину инкриминировали воинам Красной Армии, побывавшим в
окружении. Случайностью данный факт считать, конечно, было нельзя, но и цель, которую преследовал комиссар, отец внятно сформулировать не смог. Тем не менее, как выражались одесситы, держу подозрение, что цель такая, бесспорно, место имела.
Возможно, политрук таким образом хотел убедиться в истинной преданности еврейских товарищей по оружию. Возможно, решил проверить свою гипотезу, что евреи народ трусоватый. Сам он, надо полагать, в этом не сомневался, так как в разведку с иудеями не пошёл.
Не буду пересказывать воспоминания отца о боевом рейде еврейских воинов по немецким тылам. Тем более что о войне уже так много и красиво написано. Скажу только, что самый молодой еврейский паренёк в группе погиб. Его похоронили где-то на лесной опушке.
В небольшой холмик зарыли винтовочную гильзу с личными данными солдата. Обложили камнями. Возможно, следопыты нашли ту безвестную могилку. А вот родителям паренька тогда отписали, что их сынок пропал без вести. И тут я хочу высказать крамольную мысль. Дело в том, что зачисляя погибших в разряд пропавших без вести, власть сильно лукавила.
Она не только экономила средства. Родным пропавшего без вести по советским законам материальная помощь и прочие блага были не положены. Что само по себе аморально. Но что уже выглядело совсем кощунственно - родным и близким надолго, практически на всю жизнь, внушалась беспочвенная надежда.
Боевое задание группа выполнила. На просёлочной дороге артиллеристы-разведчики устроили засаду. Почти сутки они провели там. В конце концов, им повезло. Появился мотоцикл. В коляске дремал молодой офицерик, как потом оказалось, с портфелем. За рулём сидел здоровый немец с автоматом на груди.
Воспользоваться им он, к счастью, не успел. Из-за кустов прилетела граната. Она грохнула метрах в двух от мотоцикла. Вояк - как ветром сдуло. Вот тут-то их евреи и повязали. День пересидели в лесу. А поутру два тёпленьких «языка» были доставлены в расположение батареи.
Вот за этих пленных, а больше за их портфель с какими-то секретными картами, вся еврейская разведывательная группа была представлена к наградам. Отец получил довольно почётный в годы войны орден «Отечественной войны» первой степени.
во время той войны из каждых 100 евреев в СССР погибло 60