Артюр Рембо «Пьяный корабль». К. Калинович. Книжная иллюстраци.
Артюр Рембо «Пьяный корабль».
Иллюстратор К. Калинович, 1995.
«Пьяный корабль» (фр. Le Bateau ivre) - стихотворение французского поэта Артюра Рембо, написанное им в 17 лет, в конце лета 1871 в Шарлевиле.
Одно из самых известных и значительных произведений Рембо, и одно из немногих, которыми он сам был доволен.
Стихотворение написано от имени корабля, сорванного с якоря, и носящегося по свету по воле волн и ветров.
Перед взором поэта проходит череда фантасмагорий, яростные бури «в темных глазницах морей», каскады молний «из пылающих ям черно-синих небес», таинственные и зловещие прибрежные леса, «где глазами людей леопарды глядят», и отчаянная мечта о великолепии могущества:
Были звездные архипелаги и были
Острова… их просторы бредовы, как сон.
В их бездонных ночах затаилась не ты ли
Мощь грядущая - птиц золотых миллион?
Перевод Е. Головина.
В конце - лишь разочарование и желание добраться хоть до какой-нибудь пристани.
Существует множество переводов стихотворения на русский.
Первый полный перевод (прозаический) был опубликован в 1901 киевским филологом и философом А. Н. Гиляровым (1856-1938) в книге «Предсмертные мысли XIX века во Франции по её крупнейшим литературным произведениям», причем переводчик задался целью познакомить читателей с «безобразным произведением», наделенным лишь «отталкивающим своеобразием».
В том же Киеве в 1909 вышел первый стихотворный перевод (неполный) Владимира Эльснера. В дальнейшем Пьяный корабль переводили Владимир Набоков, Бенедикт Лившиц, Давид Бродский, Павел Антокольский, Леонид Мартынов, Давид Самойлов и другие поэты. Возможно, лучшими на данный момент являются переводы Антокольского и Евгения Головина; последний текстуально довольно близок к оригиналу, и постарался воспроизвести его интонацию и напористый ритм (для чего использован нечастый в русской поэзии четырёхстопный анапест).
Артюра Рембо «Пьяный корабль».
Перевод: Павел Григорьевич Антокольский.
Между тем как несло меня вниз по теченью,
Краснокожие кинулись к бичевщикам,
Всех раздев догола, забавлялись мишенью,
Пригвоздили их намертво к пестрым столбам.
Я остался один без матросской ватаги.
В трюме хлопок промок и затлело зерно.
Казнь окончилась. К настежь распахнутой влаге
Понесло меня дальше, - куда, все равно.
Море грозно рычало, качало и мчало,
Как ребенка, всю зиму трепал меня шторм.
И сменялись полуострова без причала,
Утверждал свою волю соленый простор.
В благодетельной буре теряя рассудок,
То как пробка скача, то танцуя волчком,
Я гулял по погостам морским десять суток,
Ни с каким фонарем маяка не знаком.
Я дышал кислотою и сладостью сидра.
Сквозь гнилую обшивку сочилась волна.
Якорь сорван был, руль переломан и выдран,
Смыты с палубы синие пятна вина.
Так я плыл наугад, погруженный во время,
Упивался его многозвездной игрой,
В этой однообразной и грозной поэме,
Где ныряет утопленник, праздный герой;
Лиловели на зыби горячечной пятна,
И казалось, что в медленном ритме стихий
Только жалоба горькой любви и понятна -
Крепче спирта, пространней, чем ваши стихи.
Я запомнил свеченье течений глубинных,
Пляску молний, сплетенную как решето,
Вечера - восхитительней стай голубиных,
И такое, чего не запомнил никто.
Я узнал, как в отливах таинственной меди
Меркнет день и расплавленный запад лилов,
Как подобно развязкам античных трагедий
Потрясает раскат океанских валов.
Снилось мне в снегопадах, лишающих зренья,
Будто море меня целовало в глаза.
Фосфорической пены цвело озаренье,
Животворная, вечная та бирюза.
И когда месяцами, тупея от гнева,
Океан атакует коралловый риф,
Я не верил, что встанет Пречистая Дева,
Звездной лаской рычанье его усмирив.
Понимаете, скольких Флорид я коснулся?
Там зрачками пантер разгорались цветы,
Ослепительной радугой мост изогнулся,
Изумрудных дождей кочевали гурты.
Я узнал, как гниет непомерная туша,
Содрогается в неводе Левиафан,
Как волна за волною вгрызается в сушу,
Как таращит слепые белки океан;
Как блестят ледники в перламутровом полдне,
Как в заливах, в лимонной грязи, на мели,
Змеи вяло свисают с ветвей преисподней
И грызут их клопы в перегное земли.
Покажу я забавных рыбешек ребятам,
Золотых и поющих на все голоса,
Перья пены на острове, спячкой объятом,
Соль, разъевшую виснущие паруса.
Убаюканный морем, широты смешал я,
Перепутал два полюса в тщетной гоньбе.
Прилепились медузы к корме обветшалой,
И, как женщина, пав на колени в мольбе,
Загрязненный пометом, увязнувший в тину,
В щебетанье и шорохе маленьких крыл,
Утонувшим скитальцам, почтив их кончину,
Я свой трюм, как гостиницу на ночь, открыл.
Был я спрятан в той бухте лесистой и снова
В море выброшен крыльями мудрой грозы,
Не замечен никем с монитора шального,
Не захвачен купечеством древней Ганзы,
Лишь всклокочен как дым и как воздух непрочен,
Продырявив туманы, что мимо неслись,
Накопивший - поэтам понравится очень! -
Лишь лишайники солнца и мерзкую слизь,
Убегавший в огне электрических скатов
За морскими коньками по кипени вод,
С вечным звоном в ушах от громовых раскатов,
Когда рушился ультрамариновый свод,
Сто раз крученый-верченый насмерть в мальштреме.
Захлебнувшийся в свадебных плясках морей,
Я, прядильщик туманов, бредущий сквозь время,
О Европе тоскую, о древней моей.
Помню звездные архипелаги, но снится
Мне причал, где неистовый мечется дождь, -
Не оттуда ли изгнана птиц вереница,
Золотая денница, Грядущая Мощь?
Слишком долго я плакал! Как юность горька мне,
Как луна беспощадна, как солнце черно!
Пусть мой киль разобьет о подводные камни,
Захлебнуться бы, лечь на песчаное дно.
Ну, а если Европа, то пусть она будет,
Как озябшая лужа, грязна и мелка,
Пусть на корточках грустный мальчишка закрутит
Свой бумажный кораблик с крылом мотылька.
Надоела мне зыбь этой медленной влаги,
Паруса караванов, бездомные дни,
Надоели торговые чванные флаги
И на каторжных страшных понтонах огни!
1871. Перевод: после 1945.
Артюра Рембо «Пьяный корабль».
Перевод: Евгений Всеволодович Головин.
Я спускался легко по речному потоку
Наспех брошенный теми, кто шел бичевой.
К разноцветным столбам пригвоздив их жестоко,
Краснокожие тешились целью живой.
И теперь я свободен от всех экипажей
В трюме только зерно или хлопка тюки…
Суматоха затихла. И в прихоть пейзажей
Увлекли меня волны безлюдной реки.
В клокотанье приливов и в зимние стужи
Я бежал, оглушенный, как разум детей,
И полуострова, отрываясь от суши
Не познали триумфа столь диких страстей.
Ураганы встречали мои пробужденья,
Словно пробка плясал я на гребнях валов,
Где колышатся трупы в инерции тленья
И по десять ночей не видать маяков.
Словно яблоко в детстве, нежна и отрадна,
Сквозь еловые доски сочилась вода.
Смыла рвоту и синие винные пятна,
Сбила якорь и руль неизвестно куда.
С той поры я блуждал в необъятной Поэме,
Дымно-белой, пронизанной роем светил,
Где утопленник, преданный вечной проблеме,
Поплавком озаренным задумчиво плыл.
Где в тонах голубой, лихорадочной боли,
В золотистых оттенках рассветной крови,
Шире всех ваших лир и пьяней алкоголя,
Закипает багровая горечь любви.
Я видал небеса в ослепительно-длинных
Содроганьях… и буйных бурунов разбег,
И рассветы, восторженней стай голубиных,
И такое, о чем лишь мечтал человек!
Солнце низкое в пятнах зловещих узоров,
В небывалых сгущеньях сиреневой мглы
И подобно движениям древних актеров,
Ритуально и мерно катились валы…
Я загрезил о ночи, зеленой и снежной,
Возникающей в темных глазницах морей,
О потоках, вздувающих вены мятежно
В колоритных рожденьях глубин на заре.
Я видал много раз, как в тупой истерии
Рифы гложет прибой и ревет, точно хлев,
Я не верил, что светлые ноги Марии
Укротят Океана чудовищный зев.
О Флориды, края разноцветных загадок,
Где глазами людей леопарды глядят,
Где повисли в воде отражения радуг,
Словно привязи темно-опаловых стад.
Я видал как в болотах глухих и зловонных
В тростнике разлагался Левиафан,
Сокрушительный смерч в горизонтах спокойных
Море… и водопадов далекий туман.
Ледяные поля. В перламутровой яви
Волны. Гиблые бухты слепых кораблей,
Где до кости обглоданные муравьями,
Змеи падают с черных пахучих ветвей.
Я хотел, чтобы дети увидели тоже
Этих рыб - золотисто-певучих дорад.
Убаюканный пеной моих бездорожий
Я вздымался, загадочным ветром крылат.
Иногда, вечный мученик градусной сети,
Океан мне протягивал хищный коралл.
Или, в желтых присосках бутоны соцветий
Восхищенный, как женщина, я замирал…
А на палубе ссорились злобные птицы,
Их глаза были светлые до белизны,
И бездомные трупы пытались спуститься
В мой разломанный трюм - разделить мои сны.
Волосами лагун перепутан и стянут
Я заброшен штормами в бескрайний простор,
Мой скелет опьянелый едва ли достанут
Бригантина Ганзы и стальной монитор.
Фиолетовым дымом взнесенный над ветром,
Я пробил, точно стенку, багровую высь,
Где - изящным подарком хорошим поэтам -
Виснут сопли лазури и звездная слизь.
В электрических отблесках, в грозном разгуле
Океан подо мной бушевал, словно бес,
Как удары дубин грохотали июли
Из пылающих ям черно-синих небес…
Содрогался не раз я, когда было слышно,
Как хрипят бегемоты и стонет Мальстрем,
Я, прядильщик миров голубых и недвижных,
Но Европа… ее не заменишь ничем.
Были звездные архипелаги и были
Острова… их просторы бредовы, как сон.
В их бездонных ночах затаилась не ты ли
Мощь грядущая - птиц золотых миллион?
Я действительно плакал! Проклятые зори.
Горько всякое солнце, любая луна…
И любовь растеклась в летаргическом горе,
О коснулся бы киль хоть какого бы дна!
Если море Европы… я жажду залива
Черные лужи, где пристани путь недалек,
Где нахмуренный мальчик следит молчаливо
За своим кораблем, нежным, как мотылек.
Я не в силах истомам волны отдаваться,
Караваны судов грузовых провожать,
Созерцать многоцветные вымпелы наций,
Под глазами зловещих понтонов дрожать.
Артюра Рембо «Пьяный корабль».
Перевод: Бенедикт Константинович Лившиц.
Когда бесстрастных Рек я вверился теченью,
Не подчинялся я уже бичевщикам:
Индейцы-крикуны их сделали мишенью,
Нагими пригвоздив к расписанным столбам.
Мне было всё равно: английская ли пряжа,
Фламандское ль зерно мой наполняют трюм.
Едва я буйного лишился экипажа,
Как с дозволенья Рек понесся наобум.
Я мчался под морских приливов плеск суровый,
Минувшею зимой, как мозг ребёнка, глух,
И Полуострова, отдавшие найтовы,
В сумятице с трудом переводили дух.
Благословение приняв от урагана,
Я десять суток плыл, пустясь, как пробка, в пляс
По волнам, трупы жертв влекущим неустанно,
И тусклых фонарей забыл дурацкий глаз.
Как мякоть яблока мочёного приятна
Дитяти, так волны мне сладок был набег;
Омыв блевотиной и вин сапфирных пятна
Оставив мне, снесла она и руль и дрек.
С тех пор я ринулся, пленен её простором,
В поэму моря, в звёзд таинственный настой,
Лазури водные глотая, по которым
Плывёт задумчивый утопленник порой.
И где, окрасив вдруг все бреды, все сапфиры,
Все ритмы вялые златистостью дневной,
Сильней, чем алкоголь, звончей, чем ваши лиры,
Любовный бродит сок горчайшей рыжиной.
Я знаю молнией разорванный до края
Небесный свод, смерчи, водоворотов жуть,
И всполошенную, как робких горлиц стая,
Зарю, и то, на что не смел никто взглянуть.
Я видел солнца диск, который, холодея,
Сочился сгустками сиреневых полос,
И вал, на древнего похожий лицедея,
Объятый трепетом, как лопасти колес.
В зелёной снежной мгле мне снились океанов
Лобзания; в ночи моим предстал глазам,
Круговращеньем сил неслыханных воспрянув,
Певучих фосфоров светящийся сезам.
Я видел, как прибой - коровник в истерии, -
Дрожа от ярости, бросался на утес,
Но я ещё не знал, что светлых ног Марии
Страшится Океан - отдышливый Колосс.
Я плыл вдоль берегов Флорид, где так похожи
Цветы на глаз пантер; людская кожа там
Подобна радугам, протянутым, как вожжи,
Под овидью морей к лазоревым стадам.
Болота видел я, где, разлагаясь в гнили
Необозримых верш, лежит Левиафан,
Кипенье бурных вод, взрывающее штили,
И водопад, вдали гремящий, как таран,
Закаты, глетчеры, и солнца, лун бледнее,
В заливах сумрачных чудовищный улов:
С деревьев скрюченных скатившиеся змеи,
Покрытые живой коростою клопов.
Я детям показать поющую дораду
Хотел бы, с чешуёй багряно-золотой.
За все блуждания я ветрами в награду
Обрызган пеной был и окрылён порой.
Порой, от всех широт устав смертельно, море,
Чей вопль так сладостно укачивал меня,
Дарило мне цветы, странней фантасмагорий,
И я, как женщина, колени преклоня,
Носился, на борту лелея груз проклятый,
Помёт крикливых птиц, отверженья печать,
Меж тем как внутрь меня сквозь хрупкие охваты,
Попятившись, вплывал утопленник поспать.
И вот, ощеренный травою бухт, злодейски
Окутавшей меня, я тот, кого извлечь
Не в силах монитор, ни парусник ганзейский
Из вод, дурманящих мой кузов, давший течь;
Я, весь дымящийся, чей остов фиолетов,
Я, пробивавший твердь, как рушат стену, чей
Кирпич покрылся сплошь - о, лакомство поэтов! -
И лишаями солнц и соплями дождей;
Я, весь в блуждающих огнях, летевший пулей,
Сопровождаемый толпой морских коньков,
В то время как стекал под палицей июлей
Ультрамарин небес в воронки облаков;
Я, слышавший вдали, Мальштрем, твои раскаты
И хриплый голос твой при случке, бегемот,
Я, неподвижностей лазурных соглядатай,
Хочу вернуться вновь в тишь европейских вод.
Я видел звёздные архипелаги в лоне
Отверстых мне небес - скитальческий мой бред:
В такую ль ночь ты спишь, беглянка, в миллионе
Золотоперых птиц, о Мощь грядущих лет?
Я вдоволь пролил слёз. Все луны так свирепы,
Все зори горестны, все солнца жестоки,
О, пусть мой киль скорей расколет буря в щепы.
Пусть поглотят меня подводные пески.
Нет, если мне нужна Европа, то такая,
Где перед лужицей в вечерний час дитя
Сидит на корточках, кораблик свой пуская,
В пахучем сумраке бог весть о чем грустя.
Я не могу уже, о волны, пьян от влаги,
Пересекать пути всех грузовых судов,
Ни вашей гордостью дышать, огни и флаги,
Ни плыть под взорами ужасными мостов.
1871. Перевод: опубл. 1935
Артюра Рембо «Пьяный корабль».
перевод - П. Кашин.
А. Рембо - «Пьяный корабль»
и песня Павла Кашина на это стихотворение.
В мои водой заполненные трюмы,
Английским хлопком, ромом и вином.
Вошли индейцы, резали угрюмо
Оставшихся, не спасшихся вином.
Мои пробоины, как колотые раны
Омыты кровью матросни и дикарей.
Я зеленел, дрейфуя к океану,
Как мертвый остров, снятый с якорей.
И первый шторм был лют и зол, как пьяный.
Как пробка от портвейна десять дней,
Я танцевал над бездной океана.
Вдали от глаз береговых огней.
И сладкая как ром пиратской знати,
Соленая волна для корабля.
Отмыв от блевоты и винных пятен,
Сорвала якорь с лопастью руля.
Я тихо плыл в светящемся настое,
В стихах волны под звук вселенских труб,
Глотал лазурь в свое нутро пустое
Задумчивый скитающийся труп.
Я видел небо полным черных пятен,
И вихри уносящиеся прочь.
Зарю, взлетевшую из черных голубятен,
И вороньем спускавшуюся ночь.
В полете птиц я провожаю трупы,
Я скрежещу зубами на луну.
От резких зорь я пью, впадая в ступор,
И падая на борт, иду ко дну.
Артюр Рембо «Пьяный корабль». Читать все переводы и оригинал >>
Мне почему-то кажется, что Владимир Высоцкий вдохновлялся этими стихами Рембо, когда писал свою «Балладу о брошенном корабле».
Владимир Высоцкий «Баллада о брошенном корабле».
Капитана в тот день называли на "ты",
Шкипер с юнгой сравнялись в талантах;
Распрямляя хребты и срывая бинты,
Бесновались матросы на вантах.
Двери наших мозгов
Посрывало с петель
В миражи берегов,
В покрывала земель,
Этих обетованных, желанных -
И колумбовых, и магелланных.
Только мне берегов
Не видать и земель -
С хода в девять узлов
Сел по горло на мель!
А у всех молодцов -
Благородная цель...
И в конце-то концов -
Я ведь сам сел на мель.
И ушли корабли - мои братья, мой флот,-
Кто чувствительней - брызги сглотнули.
Без меня продолжался великий поход,
На меня ж парусами махнули.
И погоду и случай
Безбожно кляня,
Мои пасынки кучей
Бросали меня.
Вот со шлюпок два залпа - и ладно!-
От Колумба и от Магеллана.
Я пью пену - волна
Не доходит до рта,
И от палуб до дна
Обнажились борта,
А бока мои грязны -
Таи не таи,-
Так любуйтесь на язвы
И раны мои!
Вот дыра у ребра - это след от ядра,
Вот рубцы от тарана, и даже
Видны шрамы от крючьев - какой-то пират
Мне хребет перебил в абордаже.
Киль - как старый неровный
Гитаровый гриф:
Это брюхо вспорол мне
Коралловый риф.
Задыхаюсь, гнию - так бывает:
И просоленное загнивает.
Ветры кровь мою пьют
И сквозь щели снуют
Прямо с бака на ют,-
Меня ветры добьют:
Я под ними стою
От утра до утра,-
Гвозди в душу мою
Забивают ветра.
И гулякой шальным все швыряют вверх дном
Эти ветры - незваные гости,-
Захлебнуться бы им в моих трюмах вином
Или - с мели сорвать меня в злости!
Я уверовал в это,
Как загнанный зверь,
Но не злобные ветры
Нужны мне теперь.
Мои мачты - как дряблые руки,
Паруса - словно груди старухи.
Будет чудо восьмое -
И добрый прибой
Мое тело омоет
Живою водой,
Моря божья роса
С меня снимет табу -
Вздует мне паруса,
Словно жилы на лбу.
Догоню я своих, догоню и прощу
Позабывшую помнить армаду.
И команду свою я обратно пущу:
Я ведь зла не держу на команду.
Только, кажется, нет
Больше места в строю.
Плохо шутишь, корвет,
Потеснись - раскрою!
Как же так - я ваш брат,
Я ушел от беды...
Полевее, фрегат,-
Всем нам хватит воды!
До чего ж вы дошли:
Значит, что - мне уйти?!
Если был на мели -
Дальше нету пути?!
Разомкните ряды,
Все же мы - корабли,-
Всем нам хватит воды,
Всем нам хватит земли,
Этой обетованной, желанной -
И колумбовой, и магелланной!
1970
Среди стихов Рембо резко выделяется «Пьяный корабль» (1871). Его можно перечитывать бесконечно. Поразительная сгущенность образов, богатство фантазии (об икре тропических рыб - «горькая рыжизна любви»), но главное - пророческое прозрение всей будущей жизни, вплоть до возвращения после африканских странствий в марсельский госпиталь старой Европы.
Русская поэзия ответила на «Пьяный корабль» почти столь же гениальным «Заблудившимся трамваем» Н. Гумилева. И русский поэт, как и его французский собрат, провидел в нем свою судьбу:
В красной рубашке с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
В ящике скользком на самом дне.
Гумилев ошибся только в орудии смерти: не топор палача, а чекистская пуля оборвала его жизнь в 36 лет...
«Пьяный корабль» переводят у нас уже почти сто лет, начиная с прозаического подстрочника А. Гилярова в его книге «Предсмертные мысли современной Франции». И давно уже насчитывается более десятка поэтических переводов «Пьяного корабля». А ведь фактографической основой этой дивной 100-строчной поэмы послужили доступные каждому школьнику романы «20 000 лье под водой» Жюль Верна да «Труженики моря» В. Гюго. Из всех переводов едва ли не самый точный - Бенедикта Лифшица. Судите сами: привожу первую строфу и даю максимально точный прозаический подстрочник:
Comme je descendais des Fleuves impassibles,
Je ne me sentis plus guidé par les haleurs:
Des Peaux - Rouges criards les avaient pris pour cibles,
Les ayant cloués nus aux poteaux de couleurs.
То есть:
Когда я спускался по бесстрастным рекам,
Я больше не чувствовал себя руководимым
бичевщиками (бурлаками):
Кричащие краснокожие сделали из них мишени,
Прибив их голыми к раскрашенным столбам.
А теперь чудо-перевод Б. Лифшица:
Когда бесстрастных рек я вверился теченью,
Не подчинялся я уже бичевщикам:
Индейцы-крикуны их сделали мишенью,
Нагими привязав к раскрашенным столбам.
В переводе сохранен буквально каждый байт информации оригинала, ничего не добавлено от себя, и при этом строчки безукоризненно зарифмованы, александрийский стих передан наиболее близким к нему русским шестистопным ямбом. Так и следовало бы переводить великую поэзию, хотя я понимаю, что это превосходит человеческие возможности.
Птифис упоминает, что когда известный поэт Теодор Банвиль, услышав «Пьяный корабль», предложил Рембо сделать разъяснительное вступление в таком духе: «Я - корабль, который спускался по рекам» и т. д., поэт ответил грубым ругательством в адрес мэтра парнасцев. И в самом деле, Рембо не только ничего не разъяснял, но открыл двери всем разновидностям алогичного, иррационального, произвольного... Словом, провозгласил некую хартию поэтической вольности, за что и был потом прославлен сюрреалистами. Но значение Рембо не только в этом.
Рембо отправил письмо Верлену, он намеревался приехать в Париж писать стихи, так как не мог работать в душной обстановке своего провинциального города. Кроме того, у него не было средств к существованию: его мать, чрезвычайно набожная женщина, давала ему лишь 10 сантимов по воскресеньям, чтобы заплатить за место в церкви.
Отправив письмо, Рембо уже на следующий день, страшно нервничая, стучал в дверь к Бретаню. Ответа, конечно же, еще не было.
- Потерпите немного, - сказал его флегматичный Друг.
Но Артюр, не удержавшись, отправил Верлену второе письмо, еще более настойчивое. Вместе с письмом он послал еще три стихотворения: «Мои возлюбленные малютки», «Париж заселяется вновь» и «Первое причастие».
... В течение нескольких дней Рембо жил в состоянии лихорадочного возбуждения, или, лучше сказать, не жил вовсе. У него был шанс оказаться в Париже, и к тому же ему не нужна будет никакая рабская работа за 15 су в день. Двойная удача! Но по приезде в Париж Артюр должен был иметь возможность показать стихи безупречного качества. Как раз в это время ему попалось одно стихотворение на довольно своеобразный сюжет, написанное Леоном Дьерксом и опубликованное в «Современном Парнасе». Его сочинение называлось «Одинокий старик» и рассказывало о некоем призрачном корабле, дрейфующем в океанах и приводящем в ужас экипажи других кораблей. Рембо сочинил стихи о другом «одиноком старике» - о себе, предварительно украсив стихотворение яркими фрагментами из «Тружеников моря» Гюго, «20 000 лье под водой» Жюля Верна и, возможно, из «Иллюстрированного журнала» своего детства. Впрочем, лишь благодаря своему гению он написал эти прекрасные стихи, которые предстают перед нами подобно симфонии, стремительно летящей через зеленоватые морские глубины к девственным просторам межзвездного Эфира, чтобы в конце снова низвергнуться в пучину горького отчаяния. Какое точное отражение собственной судьбы! Можно было бы предположить, что близкий успех вдохновит его на что-то вроде гимна: сначала он пропел бы о тьме, из которой произошел на свет, затем - о рассвете, осиявшем начало его пути, и закончил бы грандиозным апофеозом себе - триумфатору. Но мы видим нечто совершенно противоположное. Старый корабль, сбитый с пути фантастическими видениями, отчаянно призывает свою погибель:
Пусть мой взорвется киль! Пусть погружусь я в море!
Этот «Пьяный корабль», который должен был стать началом нового Рембо, предвестником других гениальных стихов, по сути являлся уже его лебединой песней.
Считается, что у Рембо были и другие источники вдохновения при создании этого шедевра: Старая мельница, возле которой стихотворение и было написано, Маас, омывающий набережную Мадлен, где в то время стоял кожевенный завод, окрашивавший воды реки в непонятный цвет. («Его мечтой, - пишет Делаэ, - было побарахтаться в мокром песке, среди диких растений и валявшихся там осколков разбитой посуды».)
Рембо предстояло вступить в мир художников и образованных людей, и тут его будто разбил паралич: сможет ли он преодолеть свою крестьянскую угловатость, свою юношескую застенчивость?
«Накануне отъезда, - рассказывает Делаэ, - Артюр захотел в последний раз пройтись по окрестностям Шарлевиля. Стоял сентябрь, солнце нежно ласкало землю своими лучами, дышалось легко, было не жарко и не холодно, все внушало надежду, природа делила с ним радость свободы, которую он заслужил. Мы уселись на опушке леса под названием Фонтан или Фортан, близ Эвиньи.
- Вот, - сказал Рембо, - что я представлю на их суд, когда приеду.
И он прочел мне «Пьяный корабль». Слушая это стихотворение, которое, бесспорно, - жемчужина поэтического искусства, я заранее поздравил с оглушительным успехом, который будет сопровождать его вступление в литературный мир: абсолютно все будут восхищаться им с первой же минуты. Немедленное признание и будущая слава не подлежат сомнению.
Как только Рембо закончил читать, он сник, стал грустным и подавленным.
- Да, конечно! - снова заговорил он. - Ничего подобного я еще не писал, я знаю... И всё-таки... общество образованных людей, художников!., салоны... изысканность!.. Я не знаю, как себя вести, я неловкий, застенчивый, я не умею красиво говорить... О! Конечно, вообще-то я никого не боюсь... но... Ах! Что я там буду делать?»
Иллюстратор К. Калинович, 1995.
«Пьяный корабль» (фр. Le Bateau ivre) - стихотворение французского поэта Артюра Рембо, написанное им в 17 лет, в конце лета 1871 в Шарлевиле.
Одно из самых известных и значительных произведений Рембо, и одно из немногих, которыми он сам был доволен.
Стихотворение написано от имени корабля, сорванного с якоря, и носящегося по свету по воле волн и ветров.
Перед взором поэта проходит череда фантасмагорий, яростные бури «в темных глазницах морей», каскады молний «из пылающих ям черно-синих небес», таинственные и зловещие прибрежные леса, «где глазами людей леопарды глядят», и отчаянная мечта о великолепии могущества:
Были звездные архипелаги и были
Острова… их просторы бредовы, как сон.
В их бездонных ночах затаилась не ты ли
Мощь грядущая - птиц золотых миллион?
Перевод Е. Головина.
В конце - лишь разочарование и желание добраться хоть до какой-нибудь пристани.
Существует множество переводов стихотворения на русский.
Первый полный перевод (прозаический) был опубликован в 1901 киевским филологом и философом А. Н. Гиляровым (1856-1938) в книге «Предсмертные мысли XIX века во Франции по её крупнейшим литературным произведениям», причем переводчик задался целью познакомить читателей с «безобразным произведением», наделенным лишь «отталкивающим своеобразием».
В том же Киеве в 1909 вышел первый стихотворный перевод (неполный) Владимира Эльснера. В дальнейшем Пьяный корабль переводили Владимир Набоков, Бенедикт Лившиц, Давид Бродский, Павел Антокольский, Леонид Мартынов, Давид Самойлов и другие поэты. Возможно, лучшими на данный момент являются переводы Антокольского и Евгения Головина; последний текстуально довольно близок к оригиналу, и постарался воспроизвести его интонацию и напористый ритм (для чего использован нечастый в русской поэзии четырёхстопный анапест).
Артюра Рембо «Пьяный корабль».
Перевод: Павел Григорьевич Антокольский.
Между тем как несло меня вниз по теченью,
Краснокожие кинулись к бичевщикам,
Всех раздев догола, забавлялись мишенью,
Пригвоздили их намертво к пестрым столбам.
Я остался один без матросской ватаги.
В трюме хлопок промок и затлело зерно.
Казнь окончилась. К настежь распахнутой влаге
Понесло меня дальше, - куда, все равно.
Море грозно рычало, качало и мчало,
Как ребенка, всю зиму трепал меня шторм.
И сменялись полуострова без причала,
Утверждал свою волю соленый простор.
В благодетельной буре теряя рассудок,
То как пробка скача, то танцуя волчком,
Я гулял по погостам морским десять суток,
Ни с каким фонарем маяка не знаком.
Я дышал кислотою и сладостью сидра.
Сквозь гнилую обшивку сочилась волна.
Якорь сорван был, руль переломан и выдран,
Смыты с палубы синие пятна вина.
Так я плыл наугад, погруженный во время,
Упивался его многозвездной игрой,
В этой однообразной и грозной поэме,
Где ныряет утопленник, праздный герой;
Лиловели на зыби горячечной пятна,
И казалось, что в медленном ритме стихий
Только жалоба горькой любви и понятна -
Крепче спирта, пространней, чем ваши стихи.
Я запомнил свеченье течений глубинных,
Пляску молний, сплетенную как решето,
Вечера - восхитительней стай голубиных,
И такое, чего не запомнил никто.
Я узнал, как в отливах таинственной меди
Меркнет день и расплавленный запад лилов,
Как подобно развязкам античных трагедий
Потрясает раскат океанских валов.
Снилось мне в снегопадах, лишающих зренья,
Будто море меня целовало в глаза.
Фосфорической пены цвело озаренье,
Животворная, вечная та бирюза.
И когда месяцами, тупея от гнева,
Океан атакует коралловый риф,
Я не верил, что встанет Пречистая Дева,
Звездной лаской рычанье его усмирив.
Понимаете, скольких Флорид я коснулся?
Там зрачками пантер разгорались цветы,
Ослепительной радугой мост изогнулся,
Изумрудных дождей кочевали гурты.
Я узнал, как гниет непомерная туша,
Содрогается в неводе Левиафан,
Как волна за волною вгрызается в сушу,
Как таращит слепые белки океан;
Как блестят ледники в перламутровом полдне,
Как в заливах, в лимонной грязи, на мели,
Змеи вяло свисают с ветвей преисподней
И грызут их клопы в перегное земли.
Покажу я забавных рыбешек ребятам,
Золотых и поющих на все голоса,
Перья пены на острове, спячкой объятом,
Соль, разъевшую виснущие паруса.
Убаюканный морем, широты смешал я,
Перепутал два полюса в тщетной гоньбе.
Прилепились медузы к корме обветшалой,
И, как женщина, пав на колени в мольбе,
Загрязненный пометом, увязнувший в тину,
В щебетанье и шорохе маленьких крыл,
Утонувшим скитальцам, почтив их кончину,
Я свой трюм, как гостиницу на ночь, открыл.
Был я спрятан в той бухте лесистой и снова
В море выброшен крыльями мудрой грозы,
Не замечен никем с монитора шального,
Не захвачен купечеством древней Ганзы,
Лишь всклокочен как дым и как воздух непрочен,
Продырявив туманы, что мимо неслись,
Накопивший - поэтам понравится очень! -
Лишь лишайники солнца и мерзкую слизь,
Убегавший в огне электрических скатов
За морскими коньками по кипени вод,
С вечным звоном в ушах от громовых раскатов,
Когда рушился ультрамариновый свод,
Сто раз крученый-верченый насмерть в мальштреме.
Захлебнувшийся в свадебных плясках морей,
Я, прядильщик туманов, бредущий сквозь время,
О Европе тоскую, о древней моей.
Помню звездные архипелаги, но снится
Мне причал, где неистовый мечется дождь, -
Не оттуда ли изгнана птиц вереница,
Золотая денница, Грядущая Мощь?
Слишком долго я плакал! Как юность горька мне,
Как луна беспощадна, как солнце черно!
Пусть мой киль разобьет о подводные камни,
Захлебнуться бы, лечь на песчаное дно.
Ну, а если Европа, то пусть она будет,
Как озябшая лужа, грязна и мелка,
Пусть на корточках грустный мальчишка закрутит
Свой бумажный кораблик с крылом мотылька.
Надоела мне зыбь этой медленной влаги,
Паруса караванов, бездомные дни,
Надоели торговые чванные флаги
И на каторжных страшных понтонах огни!
1871. Перевод: после 1945.
Артюра Рембо «Пьяный корабль».
Перевод: Евгений Всеволодович Головин.
Я спускался легко по речному потоку
Наспех брошенный теми, кто шел бичевой.
К разноцветным столбам пригвоздив их жестоко,
Краснокожие тешились целью живой.
И теперь я свободен от всех экипажей
В трюме только зерно или хлопка тюки…
Суматоха затихла. И в прихоть пейзажей
Увлекли меня волны безлюдной реки.
В клокотанье приливов и в зимние стужи
Я бежал, оглушенный, как разум детей,
И полуострова, отрываясь от суши
Не познали триумфа столь диких страстей.
Ураганы встречали мои пробужденья,
Словно пробка плясал я на гребнях валов,
Где колышатся трупы в инерции тленья
И по десять ночей не видать маяков.
Словно яблоко в детстве, нежна и отрадна,
Сквозь еловые доски сочилась вода.
Смыла рвоту и синие винные пятна,
Сбила якорь и руль неизвестно куда.
С той поры я блуждал в необъятной Поэме,
Дымно-белой, пронизанной роем светил,
Где утопленник, преданный вечной проблеме,
Поплавком озаренным задумчиво плыл.
Где в тонах голубой, лихорадочной боли,
В золотистых оттенках рассветной крови,
Шире всех ваших лир и пьяней алкоголя,
Закипает багровая горечь любви.
Я видал небеса в ослепительно-длинных
Содроганьях… и буйных бурунов разбег,
И рассветы, восторженней стай голубиных,
И такое, о чем лишь мечтал человек!
Солнце низкое в пятнах зловещих узоров,
В небывалых сгущеньях сиреневой мглы
И подобно движениям древних актеров,
Ритуально и мерно катились валы…
Я загрезил о ночи, зеленой и снежной,
Возникающей в темных глазницах морей,
О потоках, вздувающих вены мятежно
В колоритных рожденьях глубин на заре.
Я видал много раз, как в тупой истерии
Рифы гложет прибой и ревет, точно хлев,
Я не верил, что светлые ноги Марии
Укротят Океана чудовищный зев.
О Флориды, края разноцветных загадок,
Где глазами людей леопарды глядят,
Где повисли в воде отражения радуг,
Словно привязи темно-опаловых стад.
Я видал как в болотах глухих и зловонных
В тростнике разлагался Левиафан,
Сокрушительный смерч в горизонтах спокойных
Море… и водопадов далекий туман.
Ледяные поля. В перламутровой яви
Волны. Гиблые бухты слепых кораблей,
Где до кости обглоданные муравьями,
Змеи падают с черных пахучих ветвей.
Я хотел, чтобы дети увидели тоже
Этих рыб - золотисто-певучих дорад.
Убаюканный пеной моих бездорожий
Я вздымался, загадочным ветром крылат.
Иногда, вечный мученик градусной сети,
Океан мне протягивал хищный коралл.
Или, в желтых присосках бутоны соцветий
Восхищенный, как женщина, я замирал…
А на палубе ссорились злобные птицы,
Их глаза были светлые до белизны,
И бездомные трупы пытались спуститься
В мой разломанный трюм - разделить мои сны.
Волосами лагун перепутан и стянут
Я заброшен штормами в бескрайний простор,
Мой скелет опьянелый едва ли достанут
Бригантина Ганзы и стальной монитор.
Фиолетовым дымом взнесенный над ветром,
Я пробил, точно стенку, багровую высь,
Где - изящным подарком хорошим поэтам -
Виснут сопли лазури и звездная слизь.
В электрических отблесках, в грозном разгуле
Океан подо мной бушевал, словно бес,
Как удары дубин грохотали июли
Из пылающих ям черно-синих небес…
Содрогался не раз я, когда было слышно,
Как хрипят бегемоты и стонет Мальстрем,
Я, прядильщик миров голубых и недвижных,
Но Европа… ее не заменишь ничем.
Были звездные архипелаги и были
Острова… их просторы бредовы, как сон.
В их бездонных ночах затаилась не ты ли
Мощь грядущая - птиц золотых миллион?
Я действительно плакал! Проклятые зори.
Горько всякое солнце, любая луна…
И любовь растеклась в летаргическом горе,
О коснулся бы киль хоть какого бы дна!
Если море Европы… я жажду залива
Черные лужи, где пристани путь недалек,
Где нахмуренный мальчик следит молчаливо
За своим кораблем, нежным, как мотылек.
Я не в силах истомам волны отдаваться,
Караваны судов грузовых провожать,
Созерцать многоцветные вымпелы наций,
Под глазами зловещих понтонов дрожать.
Артюра Рембо «Пьяный корабль».
Перевод: Бенедикт Константинович Лившиц.
Когда бесстрастных Рек я вверился теченью,
Не подчинялся я уже бичевщикам:
Индейцы-крикуны их сделали мишенью,
Нагими пригвоздив к расписанным столбам.
Мне было всё равно: английская ли пряжа,
Фламандское ль зерно мой наполняют трюм.
Едва я буйного лишился экипажа,
Как с дозволенья Рек понесся наобум.
Я мчался под морских приливов плеск суровый,
Минувшею зимой, как мозг ребёнка, глух,
И Полуострова, отдавшие найтовы,
В сумятице с трудом переводили дух.
Благословение приняв от урагана,
Я десять суток плыл, пустясь, как пробка, в пляс
По волнам, трупы жертв влекущим неустанно,
И тусклых фонарей забыл дурацкий глаз.
Как мякоть яблока мочёного приятна
Дитяти, так волны мне сладок был набег;
Омыв блевотиной и вин сапфирных пятна
Оставив мне, снесла она и руль и дрек.
С тех пор я ринулся, пленен её простором,
В поэму моря, в звёзд таинственный настой,
Лазури водные глотая, по которым
Плывёт задумчивый утопленник порой.
И где, окрасив вдруг все бреды, все сапфиры,
Все ритмы вялые златистостью дневной,
Сильней, чем алкоголь, звончей, чем ваши лиры,
Любовный бродит сок горчайшей рыжиной.
Я знаю молнией разорванный до края
Небесный свод, смерчи, водоворотов жуть,
И всполошенную, как робких горлиц стая,
Зарю, и то, на что не смел никто взглянуть.
Я видел солнца диск, который, холодея,
Сочился сгустками сиреневых полос,
И вал, на древнего похожий лицедея,
Объятый трепетом, как лопасти колес.
В зелёной снежной мгле мне снились океанов
Лобзания; в ночи моим предстал глазам,
Круговращеньем сил неслыханных воспрянув,
Певучих фосфоров светящийся сезам.
Я видел, как прибой - коровник в истерии, -
Дрожа от ярости, бросался на утес,
Но я ещё не знал, что светлых ног Марии
Страшится Океан - отдышливый Колосс.
Я плыл вдоль берегов Флорид, где так похожи
Цветы на глаз пантер; людская кожа там
Подобна радугам, протянутым, как вожжи,
Под овидью морей к лазоревым стадам.
Болота видел я, где, разлагаясь в гнили
Необозримых верш, лежит Левиафан,
Кипенье бурных вод, взрывающее штили,
И водопад, вдали гремящий, как таран,
Закаты, глетчеры, и солнца, лун бледнее,
В заливах сумрачных чудовищный улов:
С деревьев скрюченных скатившиеся змеи,
Покрытые живой коростою клопов.
Я детям показать поющую дораду
Хотел бы, с чешуёй багряно-золотой.
За все блуждания я ветрами в награду
Обрызган пеной был и окрылён порой.
Порой, от всех широт устав смертельно, море,
Чей вопль так сладостно укачивал меня,
Дарило мне цветы, странней фантасмагорий,
И я, как женщина, колени преклоня,
Носился, на борту лелея груз проклятый,
Помёт крикливых птиц, отверженья печать,
Меж тем как внутрь меня сквозь хрупкие охваты,
Попятившись, вплывал утопленник поспать.
И вот, ощеренный травою бухт, злодейски
Окутавшей меня, я тот, кого извлечь
Не в силах монитор, ни парусник ганзейский
Из вод, дурманящих мой кузов, давший течь;
Я, весь дымящийся, чей остов фиолетов,
Я, пробивавший твердь, как рушат стену, чей
Кирпич покрылся сплошь - о, лакомство поэтов! -
И лишаями солнц и соплями дождей;
Я, весь в блуждающих огнях, летевший пулей,
Сопровождаемый толпой морских коньков,
В то время как стекал под палицей июлей
Ультрамарин небес в воронки облаков;
Я, слышавший вдали, Мальштрем, твои раскаты
И хриплый голос твой при случке, бегемот,
Я, неподвижностей лазурных соглядатай,
Хочу вернуться вновь в тишь европейских вод.
Я видел звёздные архипелаги в лоне
Отверстых мне небес - скитальческий мой бред:
В такую ль ночь ты спишь, беглянка, в миллионе
Золотоперых птиц, о Мощь грядущих лет?
Я вдоволь пролил слёз. Все луны так свирепы,
Все зори горестны, все солнца жестоки,
О, пусть мой киль скорей расколет буря в щепы.
Пусть поглотят меня подводные пески.
Нет, если мне нужна Европа, то такая,
Где перед лужицей в вечерний час дитя
Сидит на корточках, кораблик свой пуская,
В пахучем сумраке бог весть о чем грустя.
Я не могу уже, о волны, пьян от влаги,
Пересекать пути всех грузовых судов,
Ни вашей гордостью дышать, огни и флаги,
Ни плыть под взорами ужасными мостов.
1871. Перевод: опубл. 1935
Артюра Рембо «Пьяный корабль».
перевод - П. Кашин.
А. Рембо - «Пьяный корабль»
и песня Павла Кашина на это стихотворение.
В мои водой заполненные трюмы,
Английским хлопком, ромом и вином.
Вошли индейцы, резали угрюмо
Оставшихся, не спасшихся вином.
Мои пробоины, как колотые раны
Омыты кровью матросни и дикарей.
Я зеленел, дрейфуя к океану,
Как мертвый остров, снятый с якорей.
И первый шторм был лют и зол, как пьяный.
Как пробка от портвейна десять дней,
Я танцевал над бездной океана.
Вдали от глаз береговых огней.
И сладкая как ром пиратской знати,
Соленая волна для корабля.
Отмыв от блевоты и винных пятен,
Сорвала якорь с лопастью руля.
Я тихо плыл в светящемся настое,
В стихах волны под звук вселенских труб,
Глотал лазурь в свое нутро пустое
Задумчивый скитающийся труп.
Я видел небо полным черных пятен,
И вихри уносящиеся прочь.
Зарю, взлетевшую из черных голубятен,
И вороньем спускавшуюся ночь.
В полете птиц я провожаю трупы,
Я скрежещу зубами на луну.
От резких зорь я пью, впадая в ступор,
И падая на борт, иду ко дну.
Артюр Рембо «Пьяный корабль». Читать все переводы и оригинал >>
Мне почему-то кажется, что Владимир Высоцкий вдохновлялся этими стихами Рембо, когда писал свою «Балладу о брошенном корабле».
Владимир Высоцкий «Баллада о брошенном корабле».
Капитана в тот день называли на "ты",
Шкипер с юнгой сравнялись в талантах;
Распрямляя хребты и срывая бинты,
Бесновались матросы на вантах.
Двери наших мозгов
Посрывало с петель
В миражи берегов,
В покрывала земель,
Этих обетованных, желанных -
И колумбовых, и магелланных.
Только мне берегов
Не видать и земель -
С хода в девять узлов
Сел по горло на мель!
А у всех молодцов -
Благородная цель...
И в конце-то концов -
Я ведь сам сел на мель.
И ушли корабли - мои братья, мой флот,-
Кто чувствительней - брызги сглотнули.
Без меня продолжался великий поход,
На меня ж парусами махнули.
И погоду и случай
Безбожно кляня,
Мои пасынки кучей
Бросали меня.
Вот со шлюпок два залпа - и ладно!-
От Колумба и от Магеллана.
Я пью пену - волна
Не доходит до рта,
И от палуб до дна
Обнажились борта,
А бока мои грязны -
Таи не таи,-
Так любуйтесь на язвы
И раны мои!
Вот дыра у ребра - это след от ядра,
Вот рубцы от тарана, и даже
Видны шрамы от крючьев - какой-то пират
Мне хребет перебил в абордаже.
Киль - как старый неровный
Гитаровый гриф:
Это брюхо вспорол мне
Коралловый риф.
Задыхаюсь, гнию - так бывает:
И просоленное загнивает.
Ветры кровь мою пьют
И сквозь щели снуют
Прямо с бака на ют,-
Меня ветры добьют:
Я под ними стою
От утра до утра,-
Гвозди в душу мою
Забивают ветра.
И гулякой шальным все швыряют вверх дном
Эти ветры - незваные гости,-
Захлебнуться бы им в моих трюмах вином
Или - с мели сорвать меня в злости!
Я уверовал в это,
Как загнанный зверь,
Но не злобные ветры
Нужны мне теперь.
Мои мачты - как дряблые руки,
Паруса - словно груди старухи.
Будет чудо восьмое -
И добрый прибой
Мое тело омоет
Живою водой,
Моря божья роса
С меня снимет табу -
Вздует мне паруса,
Словно жилы на лбу.
Догоню я своих, догоню и прощу
Позабывшую помнить армаду.
И команду свою я обратно пущу:
Я ведь зла не держу на команду.
Только, кажется, нет
Больше места в строю.
Плохо шутишь, корвет,
Потеснись - раскрою!
Как же так - я ваш брат,
Я ушел от беды...
Полевее, фрегат,-
Всем нам хватит воды!
До чего ж вы дошли:
Значит, что - мне уйти?!
Если был на мели -
Дальше нету пути?!
Разомкните ряды,
Все же мы - корабли,-
Всем нам хватит воды,
Всем нам хватит земли,
Этой обетованной, желанной -
И колумбовой, и магелланной!
1970
Среди стихов Рембо резко выделяется «Пьяный корабль» (1871). Его можно перечитывать бесконечно. Поразительная сгущенность образов, богатство фантазии (об икре тропических рыб - «горькая рыжизна любви»), но главное - пророческое прозрение всей будущей жизни, вплоть до возвращения после африканских странствий в марсельский госпиталь старой Европы.
Русская поэзия ответила на «Пьяный корабль» почти столь же гениальным «Заблудившимся трамваем» Н. Гумилева. И русский поэт, как и его французский собрат, провидел в нем свою судьбу:
В красной рубашке с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
В ящике скользком на самом дне.
Гумилев ошибся только в орудии смерти: не топор палача, а чекистская пуля оборвала его жизнь в 36 лет...
«Пьяный корабль» переводят у нас уже почти сто лет, начиная с прозаического подстрочника А. Гилярова в его книге «Предсмертные мысли современной Франции». И давно уже насчитывается более десятка поэтических переводов «Пьяного корабля». А ведь фактографической основой этой дивной 100-строчной поэмы послужили доступные каждому школьнику романы «20 000 лье под водой» Жюль Верна да «Труженики моря» В. Гюго. Из всех переводов едва ли не самый точный - Бенедикта Лифшица. Судите сами: привожу первую строфу и даю максимально точный прозаический подстрочник:
Comme je descendais des Fleuves impassibles,
Je ne me sentis plus guidé par les haleurs:
Des Peaux - Rouges criards les avaient pris pour cibles,
Les ayant cloués nus aux poteaux de couleurs.
То есть:
Когда я спускался по бесстрастным рекам,
Я больше не чувствовал себя руководимым
бичевщиками (бурлаками):
Кричащие краснокожие сделали из них мишени,
Прибив их голыми к раскрашенным столбам.
А теперь чудо-перевод Б. Лифшица:
Когда бесстрастных рек я вверился теченью,
Не подчинялся я уже бичевщикам:
Индейцы-крикуны их сделали мишенью,
Нагими привязав к раскрашенным столбам.
В переводе сохранен буквально каждый байт информации оригинала, ничего не добавлено от себя, и при этом строчки безукоризненно зарифмованы, александрийский стих передан наиболее близким к нему русским шестистопным ямбом. Так и следовало бы переводить великую поэзию, хотя я понимаю, что это превосходит человеческие возможности.
Птифис упоминает, что когда известный поэт Теодор Банвиль, услышав «Пьяный корабль», предложил Рембо сделать разъяснительное вступление в таком духе: «Я - корабль, который спускался по рекам» и т. д., поэт ответил грубым ругательством в адрес мэтра парнасцев. И в самом деле, Рембо не только ничего не разъяснял, но открыл двери всем разновидностям алогичного, иррационального, произвольного... Словом, провозгласил некую хартию поэтической вольности, за что и был потом прославлен сюрреалистами. Но значение Рембо не только в этом.
Рембо отправил письмо Верлену, он намеревался приехать в Париж писать стихи, так как не мог работать в душной обстановке своего провинциального города. Кроме того, у него не было средств к существованию: его мать, чрезвычайно набожная женщина, давала ему лишь 10 сантимов по воскресеньям, чтобы заплатить за место в церкви.
Отправив письмо, Рембо уже на следующий день, страшно нервничая, стучал в дверь к Бретаню. Ответа, конечно же, еще не было.
- Потерпите немного, - сказал его флегматичный Друг.
Но Артюр, не удержавшись, отправил Верлену второе письмо, еще более настойчивое. Вместе с письмом он послал еще три стихотворения: «Мои возлюбленные малютки», «Париж заселяется вновь» и «Первое причастие».
... В течение нескольких дней Рембо жил в состоянии лихорадочного возбуждения, или, лучше сказать, не жил вовсе. У него был шанс оказаться в Париже, и к тому же ему не нужна будет никакая рабская работа за 15 су в день. Двойная удача! Но по приезде в Париж Артюр должен был иметь возможность показать стихи безупречного качества. Как раз в это время ему попалось одно стихотворение на довольно своеобразный сюжет, написанное Леоном Дьерксом и опубликованное в «Современном Парнасе». Его сочинение называлось «Одинокий старик» и рассказывало о некоем призрачном корабле, дрейфующем в океанах и приводящем в ужас экипажи других кораблей. Рембо сочинил стихи о другом «одиноком старике» - о себе, предварительно украсив стихотворение яркими фрагментами из «Тружеников моря» Гюго, «20 000 лье под водой» Жюля Верна и, возможно, из «Иллюстрированного журнала» своего детства. Впрочем, лишь благодаря своему гению он написал эти прекрасные стихи, которые предстают перед нами подобно симфонии, стремительно летящей через зеленоватые морские глубины к девственным просторам межзвездного Эфира, чтобы в конце снова низвергнуться в пучину горького отчаяния. Какое точное отражение собственной судьбы! Можно было бы предположить, что близкий успех вдохновит его на что-то вроде гимна: сначала он пропел бы о тьме, из которой произошел на свет, затем - о рассвете, осиявшем начало его пути, и закончил бы грандиозным апофеозом себе - триумфатору. Но мы видим нечто совершенно противоположное. Старый корабль, сбитый с пути фантастическими видениями, отчаянно призывает свою погибель:
Пусть мой взорвется киль! Пусть погружусь я в море!
Этот «Пьяный корабль», который должен был стать началом нового Рембо, предвестником других гениальных стихов, по сути являлся уже его лебединой песней.
Считается, что у Рембо были и другие источники вдохновения при создании этого шедевра: Старая мельница, возле которой стихотворение и было написано, Маас, омывающий набережную Мадлен, где в то время стоял кожевенный завод, окрашивавший воды реки в непонятный цвет. («Его мечтой, - пишет Делаэ, - было побарахтаться в мокром песке, среди диких растений и валявшихся там осколков разбитой посуды».)
Рембо предстояло вступить в мир художников и образованных людей, и тут его будто разбил паралич: сможет ли он преодолеть свою крестьянскую угловатость, свою юношескую застенчивость?
«Накануне отъезда, - рассказывает Делаэ, - Артюр захотел в последний раз пройтись по окрестностям Шарлевиля. Стоял сентябрь, солнце нежно ласкало землю своими лучами, дышалось легко, было не жарко и не холодно, все внушало надежду, природа делила с ним радость свободы, которую он заслужил. Мы уселись на опушке леса под названием Фонтан или Фортан, близ Эвиньи.
- Вот, - сказал Рембо, - что я представлю на их суд, когда приеду.
И он прочел мне «Пьяный корабль». Слушая это стихотворение, которое, бесспорно, - жемчужина поэтического искусства, я заранее поздравил с оглушительным успехом, который будет сопровождать его вступление в литературный мир: абсолютно все будут восхищаться им с первой же минуты. Немедленное признание и будущая слава не подлежат сомнению.
Как только Рембо закончил читать, он сник, стал грустным и подавленным.
- Да, конечно! - снова заговорил он. - Ничего подобного я еще не писал, я знаю... И всё-таки... общество образованных людей, художников!., салоны... изысканность!.. Я не знаю, как себя вести, я неловкий, застенчивый, я не умею красиво говорить... О! Конечно, вообще-то я никого не боюсь... но... Ах! Что я там буду делать?»