Жан-Поль Сартр - Тошнота
Понедельник, 29 января 1932 года
Со мной что-то случилось, сомнений больше нет. Эта штука выявилась как
болезнь, а не так, как выявляется нечто бесспорное, очевидное. Она проникла
в меня исподтишка, капля по капле: мне было как-то не по себе, как-то
неуютно -- вот и все. А угнездившись во мне, она затаилась, присмирела, и
мне удалось убедить себя, что ничего у меня нет, что тревога ложная. И вот
теперь это расцвело пышным цветом.
Не думаю, что ремесло историка располагает к психологическому анализу.
В нашей сфере мы имеем дело только с нерасчлененными чувствами, им даются
родовые наименования -- например, Честолюбие или Корысть. Между тем, если бы
я хоть немного знал самого себя, воспользоваться этим знанием мне следовало
бы именно теперь.
Например, что-то новое появилось в моих руках -- в том, как я, скажем,
беру трубку или держу вилку. А может, кто его знает, сама вилка теперь
как-то иначе дается в руки. Вот недавно я собирался войти в свой номер и
вдруг замер -- я почувствовал в руке холодный предмет, он приковал мое
внимание какой-то своей необычностью, что ли. Я разжал руку, посмотрел -- я
держал всего-навсего дверную ручку. Или утром в библиотеке, ко мне подошел
поздороваться Самоучка(_6), а я не сразу его узнал. Передо мной было
незнакомое лицо и даже не в полном смысле слова лицо. И потом, кисть его
руки, словно белый червяк в моей ладони. Я тотчас разжал пальцы, и его рука
вяло повисла вдоль тела.
То же самое на улицах -- там множество непрестанных подозрительных
звуков.
Стало быть, за последние недели произошла перемена. Но в чем? Это некая
абстрактная перемена, ни с чем конкретным не связанная. Может, это изменился
я? А если не я, то, стало быть, эта комната, этот город, природа; надо
выбирать.
Думаю, что изменился я, -- это самое простое решение. И самое
неприятное. Но все же я должен признать, что мне свойственны такого рода
внезапные превращения. Дело в том, что размышляю я редко и во мне
накапливается множество мелких изменений, которых я не замечаю, а потом в
один прекрасный день совершается настоящая революция. Вот почему людям
представляется, что я веду себя в жизни непоследовательно и противоречиво. К
примеру, когда я уехал из Франции, многие считали мой поступок блажью. С
таким же успехом они могли бы толковать о блажи, когда после шестилетних
скитаний я внезапно вернулся во Францию. Я, как сейчас, вижу себя вместе с
Мерсье в кабинете этого французского чиновника, который в прошлом году вышел
в отставку в связи с делом Петру. А тогда Мерсье собирался в Бенгалию с
какими-то археологическими планами. Мне всегда хотелось побывать в Бенгалии,
и он стал уговаривать меня поехать с ним. С какой целью, я теперь и сам не
пойму. Может, он не доверял Порталю и надеялся, что я буду за ним
присматривать. У меня не было причин для отказа. Даже если бы в ту пору я
догадался об этой маленькой хитрости насчет Порталя, тем больше оснований у
меня было с восторгом принять предложение. А меня точно разбил паралич, я не
мог вымолвить ни слова. Я впился взглядом в маленькую кхмерскую статуэтку на
зеленом коврике рядом с телефонным аппаратом. И мне казалось, что я весь до
краев налился то ли лимфой, то ли теплым молоком. Мерсье с ангельским
терпением, маскировавшим некоторое раздражение, втолковывал мне:
-- Вы же понимаете, мне надо все официально оформить. Я уверен, что в
конце концов вы скажете "да", так лучше уж соглашайтесь сразу.
У него была черная с рыжеватым отливом сильно надушенная борода. При
каждом движении его головы меня обдавало волной духов. И я вдруг очнулся от
шестилетней спячки.
Статуэтка показалась мне противной и глупой, я почувствовал страшную
скуку. Я никак не мог взять в толк, зачем меня занесло в Индонезию. Что я
тут делаю? Зачем говорю с этими людьми? Почему я одет в этот дурацкий
костюм? Страсть моя умерла. Она заполняла и морочила меня много лет подряд
-- теперь я был опустошен. Но это еще не самое худшее: передо мной,
раскинувшись с этакой небрежностью, маячила некая мысль -- обширная и
тусклая. Трудно сказать, в чем она заключалась, но я не мог на нее глядеть:
так она была мне омерзительна. И все это слилось для меня с запахом, который
шел от бороды Мерсье.
Я встряхнулся, преисполненный злобы на Мерсье, и сухо ответил:
-- Спасибо, но я уже слишком давно разъезжаю, пора возвращаться во
Францию.
И через два дня сел на пароход, идущий в Марсель. Если я не ошибаюсь,
если все накапливающиеся симптомы предвещают новый переворот в моей жизни,
скажу прямо -- я боюсь. И не потому, что жизнь моя так уж богата, насыщена,
драгоценна. Я боюсь того, что готово народиться, что завладеет мной и
увлечет меня -- куда? Неужели мне опять придется уехать, бросить, не
закончив, все, что я начал -- исследования, книгу? И потом через несколько
месяцев, через несколько лет вновь очнуться изнуренным, разочарованным среди
новых руин? Я должен разобраться в себе, пока не поздно.
Со мной что-то случилось, сомнений больше нет. Эта штука выявилась как
болезнь, а не так, как выявляется нечто бесспорное, очевидное. Она проникла
в меня исподтишка, капля по капле: мне было как-то не по себе, как-то
неуютно -- вот и все. А угнездившись во мне, она затаилась, присмирела, и
мне удалось убедить себя, что ничего у меня нет, что тревога ложная. И вот
теперь это расцвело пышным цветом.
Не думаю, что ремесло историка располагает к психологическому анализу.
В нашей сфере мы имеем дело только с нерасчлененными чувствами, им даются
родовые наименования -- например, Честолюбие или Корысть. Между тем, если бы
я хоть немного знал самого себя, воспользоваться этим знанием мне следовало
бы именно теперь.
Например, что-то новое появилось в моих руках -- в том, как я, скажем,
беру трубку или держу вилку. А может, кто его знает, сама вилка теперь
как-то иначе дается в руки. Вот недавно я собирался войти в свой номер и
вдруг замер -- я почувствовал в руке холодный предмет, он приковал мое
внимание какой-то своей необычностью, что ли. Я разжал руку, посмотрел -- я
держал всего-навсего дверную ручку. Или утром в библиотеке, ко мне подошел
поздороваться Самоучка(_6), а я не сразу его узнал. Передо мной было
незнакомое лицо и даже не в полном смысле слова лицо. И потом, кисть его
руки, словно белый червяк в моей ладони. Я тотчас разжал пальцы, и его рука
вяло повисла вдоль тела.
То же самое на улицах -- там множество непрестанных подозрительных
звуков.
Стало быть, за последние недели произошла перемена. Но в чем? Это некая
абстрактная перемена, ни с чем конкретным не связанная. Может, это изменился
я? А если не я, то, стало быть, эта комната, этот город, природа; надо
выбирать.
Думаю, что изменился я, -- это самое простое решение. И самое
неприятное. Но все же я должен признать, что мне свойственны такого рода
внезапные превращения. Дело в том, что размышляю я редко и во мне
накапливается множество мелких изменений, которых я не замечаю, а потом в
один прекрасный день совершается настоящая революция. Вот почему людям
представляется, что я веду себя в жизни непоследовательно и противоречиво. К
примеру, когда я уехал из Франции, многие считали мой поступок блажью. С
таким же успехом они могли бы толковать о блажи, когда после шестилетних
скитаний я внезапно вернулся во Францию. Я, как сейчас, вижу себя вместе с
Мерсье в кабинете этого французского чиновника, который в прошлом году вышел
в отставку в связи с делом Петру. А тогда Мерсье собирался в Бенгалию с
какими-то археологическими планами. Мне всегда хотелось побывать в Бенгалии,
и он стал уговаривать меня поехать с ним. С какой целью, я теперь и сам не
пойму. Может, он не доверял Порталю и надеялся, что я буду за ним
присматривать. У меня не было причин для отказа. Даже если бы в ту пору я
догадался об этой маленькой хитрости насчет Порталя, тем больше оснований у
меня было с восторгом принять предложение. А меня точно разбил паралич, я не
мог вымолвить ни слова. Я впился взглядом в маленькую кхмерскую статуэтку на
зеленом коврике рядом с телефонным аппаратом. И мне казалось, что я весь до
краев налился то ли лимфой, то ли теплым молоком. Мерсье с ангельским
терпением, маскировавшим некоторое раздражение, втолковывал мне:
-- Вы же понимаете, мне надо все официально оформить. Я уверен, что в
конце концов вы скажете "да", так лучше уж соглашайтесь сразу.
У него была черная с рыжеватым отливом сильно надушенная борода. При
каждом движении его головы меня обдавало волной духов. И я вдруг очнулся от
шестилетней спячки.
Статуэтка показалась мне противной и глупой, я почувствовал страшную
скуку. Я никак не мог взять в толк, зачем меня занесло в Индонезию. Что я
тут делаю? Зачем говорю с этими людьми? Почему я одет в этот дурацкий
костюм? Страсть моя умерла. Она заполняла и морочила меня много лет подряд
-- теперь я был опустошен. Но это еще не самое худшее: передо мной,
раскинувшись с этакой небрежностью, маячила некая мысль -- обширная и
тусклая. Трудно сказать, в чем она заключалась, но я не мог на нее глядеть:
так она была мне омерзительна. И все это слилось для меня с запахом, который
шел от бороды Мерсье.
Я встряхнулся, преисполненный злобы на Мерсье, и сухо ответил:
-- Спасибо, но я уже слишком давно разъезжаю, пора возвращаться во
Францию.
И через два дня сел на пароход, идущий в Марсель. Если я не ошибаюсь,
если все накапливающиеся симптомы предвещают новый переворот в моей жизни,
скажу прямо -- я боюсь. И не потому, что жизнь моя так уж богата, насыщена,
драгоценна. Я боюсь того, что готово народиться, что завладеет мной и
увлечет меня -- куда? Неужели мне опять придется уехать, бросить, не
закончив, все, что я начал -- исследования, книгу? И потом через несколько
месяцев, через несколько лет вновь очнуться изнуренным, разочарованным среди
новых руин? Я должен разобраться в себе, пока не поздно.