последний путь (азбука Певека(
6 августа 2008
Последний день
Сегодня хоронили Солженицына, хоронили здесь в этом городе, то есть - иди в метро и до Донского монастыря. Странные ощущения. Когда он умер я вспомнил тот день. Последний день. На утро предстояло ехать в аэропорт, оттуда на стальной птицы над снегами и сопками лесами сибири через облака мимо гор, выше птиц до Москвы. Каждый кто жил в этом городе должен был совершить этот последний полет, последний путь. В квартире было прохладно, стены с оборванными обоями - приготовление квартиры к ремонту. Оставшаяся мебель как капитан на тонущем судне смело обживала лишающееся комфорта пространство. Я лежал на широком диване и читал Солженицына. Кажется, это был «Архипелаг Гулаг». Читал как он испытывает холод, в квартире было холодно. Статус беженца, а именно им я на тот момент являлся не самое сытое состояние, но то чувство голода которое лилось со страниц книги вдохновляло. Ничто не вдохновляет так как безысходность. Читал и понимал что вот здесь под моим домом или по дороге к аэропорту лежат кости этих костромских, поволжских, самарских и арбатских людей ставших лагерной пылью, чукотской землей, кормом для рыб. Это была книга в красной обложке. Ее читала мамина подруга и недочитав успела вызвать скорую помощь. Я все невольно думал на какой строке тете Нине стало так плохо?
Было холодно. В квартире без занавесок было холодно и тоскливо, что-то жалось в предчувствии внутри. За окном дул ветер, мама нервничала. Она устала от этой безысходности этого городка. Он как льдинка таял и те, кому некуда было бежать, как и те, кому не давали положенных средств на то, что бы уехать плыли на этом брошенном островке. Да что же это! Север проклятый не хочет отпускать!» - сказала мама, захлопывая форточку. Я успокоил, сказал, что завтра ветер стихнет и что здесь может и дует, а в аэропорту может быть все спокойно. Я закрыл книгу, она тоже оставалась здесь, в квартире. Сон проникал, вглубь освобождая жизнь как эту полузаброшенную квартиру.
Последний день
Сегодня хоронили Солженицына, хоронили здесь в этом городе, то есть - иди в метро и до Донского монастыря. Странные ощущения. Когда он умер я вспомнил тот день. Последний день. На утро предстояло ехать в аэропорт, оттуда на стальной птицы над снегами и сопками лесами сибири через облака мимо гор, выше птиц до Москвы. Каждый кто жил в этом городе должен был совершить этот последний полет, последний путь. В квартире было прохладно, стены с оборванными обоями - приготовление квартиры к ремонту. Оставшаяся мебель как капитан на тонущем судне смело обживала лишающееся комфорта пространство. Я лежал на широком диване и читал Солженицына. Кажется, это был «Архипелаг Гулаг». Читал как он испытывает холод, в квартире было холодно. Статус беженца, а именно им я на тот момент являлся не самое сытое состояние, но то чувство голода которое лилось со страниц книги вдохновляло. Ничто не вдохновляет так как безысходность. Читал и понимал что вот здесь под моим домом или по дороге к аэропорту лежат кости этих костромских, поволжских, самарских и арбатских людей ставших лагерной пылью, чукотской землей, кормом для рыб. Это была книга в красной обложке. Ее читала мамина подруга и недочитав успела вызвать скорую помощь. Я все невольно думал на какой строке тете Нине стало так плохо?
Было холодно. В квартире без занавесок было холодно и тоскливо, что-то жалось в предчувствии внутри. За окном дул ветер, мама нервничала. Она устала от этой безысходности этого городка. Он как льдинка таял и те, кому некуда было бежать, как и те, кому не давали положенных средств на то, что бы уехать плыли на этом брошенном островке. Да что же это! Север проклятый не хочет отпускать!» - сказала мама, захлопывая форточку. Я успокоил, сказал, что завтра ветер стихнет и что здесь может и дует, а в аэропорту может быть все спокойно. Я закрыл книгу, она тоже оставалась здесь, в квартире. Сон проникал, вглубь освобождая жизнь как эту полузаброшенную квартиру.