кицунэ
Если не спать больше двух суток, окружающее воспринимается совершенно разрозненно. Точно разглядываешь аппликацию по частям.
Вот мигающая вывеска на цветастом казино.
Вот кошка, крутится возле недоеденной кем-то кулебяки.
Ветер погнал по асфальту шуршащие упаковки от чипсов, и они заскрежетали так отчетливо - будто скреблись внутри головы.
Олежек начал выкручивать короткие волны, затем закурил: похоже, зарядит серьезно. Небо над городом затянулось довольно быстро: провисшие тучи, на горизонте замелькали первые немые вспышки. Я приоткрыл окно, хотя бы чуть-чуть подышать свежим воздухом.
- Тебе еще повезло, - Олег посмотрел через стекло на спящего таксиста слева: сегодня удалось пообедать немногим. Может давай я к киоску сгоняю? А то пополам скоро согнусь.
- Сидим тихо, - я снова уставился на этого парня, одиноко стоящего на остановке: ужин нам будет наградой.
Радио заглохло. Враз зарядил дождь.
Первый, за все лето.
Маршрутки не было уже около часа. Он стоял почти не шевелясь, лишь изредка подглядывая в свой телефон. Под козырек остановки стала сбегаться промокшая толпа желающих уехать в свои спасительные светлые квартирки.
Тут трудно было сказать что-то определенное: среднего роста, в очках, какой-нибудь студент филфака. На вид - чуть больше двадцати, светлая куртка, сумка. Ну и все, ничего примечательного. Сутулится только.
- Ты точно уверен что это морф? - Олежек полез в бардачок: у меня тут вроде хлебцы где-то были.
- Да хрен его разберет, - внутри было какое-то предчувствие, нехорошее: следи давай, не пали контору.
Под скрип работающих дворников нам оставалось только наблюдать, как к остановке все прибывают и прибывают новенькие. Кто-то смеялся пьяными голосами, шуршали пакеты. Почти ничего не видно.
- Слышал, в четвертом отделе менялу пришили? - оживился Олежек.
- Много народу потеряли?
- Говорят, человек восемь. Этот урод наловчился меняться за мгновение до того как к нему пуля прилетит. Представляешь, его ведь кто-то нанимал.
- Менялу?
- Ну да. Сядет в тачку, все окна закроет и мчит куда-нибудь под сто восемьдесят. А потом, прямо до столкновения - хоп - и меняется с жертвой. Полгода ловили.
- И кто его вынес?
- Денис Щука, ты его вряд ли знаешь. Просто чудом, говорит, со спины стрелял. Почти в упор.
К остановке, наконец, подъехала маршрутка. Народ с гиканьем начал покидать убежище.
- Олежек, не спи, заводи моторы, - я захлопнул дверцу: пора начинать.
Ехали долго, пришлось держать дистанцию. На каждой остановке вглядывались в темноту - не вышел ли.
Дождь зарядил сильнее, от мелькания фонарей и звука мотора хотелось закрыть глаза и уснуть хотя бы на пару часов. В кармане захрипела рация: Игорь, вы на месте?
- Едем за ним. Пока все тихо.
- Хорошо. Мои все на низком старте, в общем, ждут твоего сигнала.
- Я понял, конец связи.
Я еще приоткрыл окно, под рукав пробрался холодный ветер. Не спать, не спать. Рука на автомате потянулась к кобуре.
Только бы он был молодой…
… черт, все-таки закрыл глаза. Сердце тут же почуяло неладное.
Мы продолжали ехать. Дорога была непривычно прямая, без фонарей. Небо неестественно высветилось серым.
Машин перед нами не было вообще.
Внутри что-то напоследок сжалось, я посмотрел на Олега. Он сидел, вцепившись в баранку, смотря вперед невидящими глазами. И сквозь навалившуюся слабость я только и смог произнести: тормози, Олежек, мы приехали.
Ну все… Твою ж мать!
* * *
Рядом с кроватью стоит коробок доверху набитый игрушками. Их всегда неохота собирать. А еще спать днем - это же неправильно. Пока солнце заливает всю спальню медовым светом, зачем спать? Рядом устало бормочет мама, у нее в руках большая книжка про тараканище. Я нарисовал там войнушку, а меня за это поставили в угол. Это же тоже неправильно. Пока мама читает, можно отвернуться к стеночке и выводить пальцем по узорам на обоях, выковыривать колючие перышки из угла подушки. Я еще пальцы умею сворачивать пельменчиком, меня Вадик научил. В отражении на дверце шкафа видно как из-за книжки медленно высовывается моя нога. Еще можно разглядывать календарь с «иролифами». Там сидит девушка, очень красивая, а позади водопад, и еще зеленые камни.
А про тараканище скучно, мы читали ее уже сто тысяч раз. Мама перелистывает страницу, вздыхает. Говорит: все, а теперь спать. И на мое "не хочу" добавляет: а то лиса придет и утащит тебя.
Какая лиса? Почему лиса?
Я смотрю на занавески, в которых пыль может летать вверх. У меня под кроватью лежит каучуковый мячик, настоящий. Надо накрыться одеялом получше, а то ведь и вправду придет.
В комнате тихо, и слышно только как воробьи попискивают во дворе. Когда за мамой закрывается дверь, наступает короткая глухота.
А по вечерам, кажется, что в темноте коридора кто-то стоит, задерживая дыхание. И только выглядывает чуть-чуть. Кто-то белый, как молоко.
* * *
Чтобы побороть морок, первым делом нужно сосредоточиться на каком-нибудь очень личном воспоминании. Это отнимает практически все силы, но других способов нет.
По ощущениям - все равно что проталкивать собственные мозги через игольное ушко. И уже потом, самое сложное - открыть глаза.
Вокруг темнота, но я чувствую его присутствие рядом. Как через вату слышно его рычание, жадный гортанный хруст. В голове только одна мысль: надо рассчитать силы.
И тьма утягивает обратно.
* * *
Солнце светит так ярко, что видно только контуры каких-то зданий. Похоже мы на вокзале, или в аэропорту. Не разобрать. Только огромные пространства, тающие в ослепительном желтом свете. Это одно из тех воспоминаний, которые хранятся так давно, что их можно спутать со сном. Мимо нас разъезжают грузовые тележки, женский голос неразборчиво сообщает о прибытии, обрывается щелчками. Возле книжного развала отец предлагает купить эскимо и просит подождать тут, никуда не ходить. Пока его нет, я беру толстую книгу, которую мне никогда не хотели покупать. Бестиарий Герберта Виля.
* * *
Ну вот, я открыл глаза.
Постепенно что-то стало прорисовываться. Затылок горел от боли, подкатывающая тошнота заставляла морщиться. Чем дольше приходил в себя, тем сильнее приходило понимание, что меня непрестанно трясет от холода и сырости. Дышать было нечем, похоже, по ребрам прошлись как следует. Да и вонь такая, что мало не покажется.
Одними глазами нашел Олега. Лежит рядом, не шевелясь.
Руки связаны какими-то тряпками. Тряпки это ерунда, только бы голова перестала гудеть. Стиснув зубы, я попытался перекатиться на бок. Обломок кирпича под поясницей лучше, чем никакого ножа.
Ну, давай, Игорек, теперь надо действовать быстро.
Фонарь выхватил участок стены. Ржавчина от труб, какие-то темные подтеки. Потолок высоко, сводчатый. Ангар, похоже. Весь пол усеян битым кирпичом, всюду окурки, какая-то ветошь. Прислушиваясь, расстегнул кобуру.
В воздухе оседали клочья шерсти. Она тут повсюду.
Когда посветил на Олежку, фонарь задрожал в руке как живой. Твою мать!
Я ковылял к выходу, наугад стреляя в темные углы. Чуть не споткнулся о рыхлый матрас. Под ногами постоянно хрустели костяные осколки. То тут, то там в луче фонаря крючились кожистые пауки рук. Сколько же их тут побывало?
Когда кончилась обойма, стало невыносимо жутко. Кажется, это называется пять уровней тишины. И я был на самом ее дне. Я чувствовал, как он смотрит на меня, чувствовал его леденящий негромкий рык. Может быть, мне показалось, но в дальнем углу, за балками, было что-то похожее на сутулую белую фигуру, которая рассыпалась в пыль, после моего неуверенного выстрела.
Уже у выхода. Дрожащими руками схватил рацию.
- Игорь вы где? Чего замолчали?
- Не знаю, - ноги подкосились и я сел на землю: там Олег… в ангаре… этот хрен у него ноги отъел…
В голове забухала кровь, голову сжало обручем, и я снова начал проваливаться в темноту.
* * *
Когда я совсем не мог заснуть, мама прижимала меня к себе, и оставалось только слушать ее убаюкивающий стук сердца. Я смотрел, как под абажуром кружатся веселые мухи, пытался достать языком до кончика носа, надувал щеки лягушкой.
- Ты опять не спишь? - мама сонно вздохнула: Сейчас лису позову. Вот придет к тебе, и утащит.
Опять эта твоя лиса. При чем тут лиса? Ну если я совсем спать не хочу… А у меня за батареей магнитики есть, целых восемь штук. Их можно на что хочешь поменять.
Если приложить ухо, то за стенкой слышно, как на кухне тихонько стонет кран.
* * *
Это признание далось мне не сразу. С тех пор, что бы я ни делал, ложился спать, или шел на смену, обедал в столовой, или дрочил под душем, в кинотеатре или на кладбище у могилки Олега, каждый божий день - мне страшно. Непереставая. Как бы я ни старался.
Иногда я думаю: а что если все это морок, и не было всех этих лет? И я, может быть, до сих пор лежу где-то там, в заброшенном темном ангаре, связанный вонючими тряпками.
И еще: откуда она взяла эту лису? Что она знала тогда, в безмолвном и солнечном восемьдесят шестом?