Стала бояться говорить о том, что думаю, что чувствую - жизнерадостного сказать нечего, а грустную правду слышать никто не хочет. Внезапно обаружилось, что количество людей, способных на сопереживание, сочувствие, помощь, очень мало, и еще меньше людей, кто хочет открыть миру эту свою способность, не заталкивает переживания вглубь своей тушки, откуда их совсем не видно, где они не болят.
Люди, у которых случается страшное горе - война, смерть, тяжелая болезнь, сразу же переходят в категорию отверженных, от них начинают шарахаться , как от прокаженных, лишь бы только не разбудить глубоко спрятанное сочувствие, которое может причинить боль себе, лишь бы только не нарушить свою налаженную, благополучную жизнь чужой бедой. Ничего этого нет, нет, нет, смерти нет, войны нет, болезни нет, а если и есть, то это чужое, это все равно, все равно, все равно... На самом деле страшно видеть, как стекленеют глаза, как только начинаешь говорить о чужой боли, как только произносишь слово Донецк. Никто не хочет понимать чужую боль, если не пережил ее сам.
Горя на земле становится все больше - люди становятся все равнодушнее. Кажется, что людей пугает и загоняет внутрь тушки животный страх перед совершающимися глобальными катастрофами. Сирия, Донецк - страдают миллионы, всех не пережалеешь, надо спрятаться в себя и повторять: "Ничего этого нет, все это не правда".
Не так меня пугают уже волны пещерной ненависти из соседнего черного зеркала, как равнодушные глаза вокруг, равнодушие людей, в которых его за много лет даже не подозревала. Война показала, кто враг а кто действительно друг, и как же мало друзей. Стала бояться говорить о том, что думаю, что чувствую - боюсь разочарования, боюсь, что друзей станет еще меньше. Может лучше оставить все как есть, не говорить о плохом, спрятать в себе свою боль и горе и улыбаться дурацким шуткам? Может не стоит пугать страусов, если пол бетонный?