Карлос Руис Сафон. Игра Ангела
"...
- Итак? У вас есть замечания?
Патрон не обратил внимания на враждебность, сквозившую в моем тоне, и снисходительно улыбнулся:
- Превосходная работа.
- Однако…
- Если все же требуется мое мнение, то я сказал бы, что вы, полагаю, попали в яблочко, рассказывая историю с точки зрения очевидца событий, который ощущает себя жертвой и выступает от имени народа, ожидающего спасителя-воина. Я хотел бы, чтобы вы продолжали в том же ключе.
- Вам не показалось это вымученным, искусственным?
- Напротив. Ничто не склоняет нас к вере больше, чем страх, ощущение опасности. В момент, когда мы чувствуем себя жертвой, все наши поступки и верования обретают законное основание, сколь бы спорными они ни были. Наши противники или просто соседи теряют равный с нами статус и превращаются во врагов. Мы же перестаем быть агрессорами и становимся защитниками. Зависть, алчность или обида, движущие нами, делаются священными, ибо мы утверждаем, что действуем в свою защиту. Зло, угроза всегда гнездятся в других. Первый шаг к пламенной вере - страх. Страх потерять свою личность, жизнь, положение и верования. Страх - это порох, а ненависть - фитиль. Догма, в конце концов, всего лишь зажженная спичка. Однако в вашем сюжете есть парочка упущений.
- Поясните мне кое-что. Вы хотите веру или догму?
- Нам недостаточно, чтобы люди верили. Они обязаны верить именно в то, во что мы хотим, чтобы они верили. Им не полагается испытывать сомнений или прислушиваться к голосу тех, кто сомневается. Догма должна стать частью самой личности. И любой усомнившийся - наш враг, то есть зло. И наше право и долг дать ему отпор и уничтожить его. И это есть единственный путь к спасению. Верить ради того, чтобы выжить.
Я вздохнул и отвел взгляд, неохотно кивнув.
- Кажется, вы не убеждены, Мартин. Скажите, о чем вы думаете? Считаете, я ошибаюсь?
- Не знаю. По-моему, вы упрощаете вещи самым опасным образом. Вся ваша теория не более чем механизм для возбуждения и управления ненавистью.
- Вы хотели употребить прилагательное «отвратительный» вместо «опасный», но я не принимаю это близко к сердцу.
- Почему мы должны свести веру лишь к акту отторжения и слепого повиновения? Почему нельзя верить в ценности иного рода - согласие, взаимопонимание?
Патрон усмехнулся, развеселившись.
- Верить можно во что угодно, Мартин, в свободный рынок и мышонка Переса. И даже верить в то, что мы ни во что не верим, как вы, что является пределом доверчивости. Я прав?
- Клиент всегда прав. А какие упущения вы усмотрели в повествовании?
- Не хватает злодея. Большинству из нас, осознаем мы это или нет, скорее свойственно противоборствовать кому-то или чему-то, а вовсе не поддерживать кого-то. Намного проще произвести ответное действие, чем действовать самому, если можно так выразиться. Ничто так не укрепляет веру и приверженность догме, как сильный противник. И чем он неправдоподобнее, тем лучше.
- Я думал для большей убедительности вывести образ зла абстрактно. Антагонист будет неверующим, чужим, кем-то за пределами группы.
- Да, но мне хотелось бы большей детализации. Трудно ненавидеть идею. Для этого необходима определенная интеллектуальная дисциплина или одержимый и больной дух, что встречается не так часто. Гораздо легче ненавидеть субъекта с узнаваемым лицом, которого можно обвинить во всем, что нам мешает жить. И не обязательно это должен быть конкретный человек. Это может быть народ, племя, какая-то группа… Кто угодно.
От хладнокровного и неприкрытого цинизма патрона проняло даже меня. Я фыркнул, преисполнившись презрения.
- Не стройте из себя образцового гражданина, Мартин. Вам ведь безразлично, а нам нужен злодей в этом водевиле. И вы это, должно быть, понимаете лучше всех. Нет драмы без конфликта.
- Какого злодея вы бы предпочли? Тирана-захватчика? Лжепророка? Разбойника?
- Антураж я оставляю на ваше усмотрение. Меня устроит любой сомнительный тип. Одна из функций отрицательного персонажа - дать нам возможность сыграть роль жертвы и заявить о нравственном превосходстве. Необходимо наделить его всеми теми качествами, которые мы не смеем признать в самих себе, и демонизировать согласно нашим практических интересам. Это азы фарисейства. Повторяю: вам следует внимательно читать Библию. Она содержит ответы на все вопросы.
- Не сомневаюсь.
- Достаточно убедить ханжу, что он безгрешен, как он начнет c воодушевлением бросать камни или бомбы. И, в сущности, больших усилий не требуется, поскольку убеждение достигается с помощью минимального вдохновения и ограниченного количества фактов. Не знаю, как объяснить точнее.
- О, вы чудесно все объясняете. Ваша аргументация столь же изящна, как плавильная печь.
- Мне совсем не нравится ваш снисходительный тон, Мартин. Может, вам кажется, что все это не на высоте вашей безупречной этики и блестящего интеллекта?
- Ни в коем случае, - пробормотал я малодушно.
- Что же тогда тревожит вашу совесть, друг мой?
- То же, что и раньше. Сомневаюсь, что вам нужен нигилист.
- Но вы им не являетесь. Нигилизм - это поза, а не доктрина. Подержите горящую свечу между ног нигилиста, и вы убедитесь, как быстро он увидит вечный свет бытия. Вас беспокоит что-то другое.
Я поднял голову и, собравшись с духом, заговорил самым вызывающим тоном, на который был способен, глядя патрону в глаза:
- Пожалуй, меня беспокоит то, что я в состоянии понять, о чем вы говорите, но не чувствую этого.
- Я плачу вам, чтобы вы чувствовали?
- Порой чувствовать и думать означает одно и то же. Ваша мысль, не моя.
Патрон усмехнулся, выдерживая драматическую паузу, как школьный учитель, приготовившийся сделать убийственный выпад, чтобы утихомирить строптивого плюгавого ученика.
- И что же вы чувствуете Мартин?
..."