Чтобы помнили ****** Конный жонглер Николай Ольховиков ******

[4233772]

 **********************************************
(4233772-Станислав Мирошниченко)
*********************************************************

Вечернее представление окончилось полчаса назад. Зрители разошлись. Пора на покой и работникам цирка. Но над манежем по-прежнему го­рят яркие лампионы. Играет оркестр. Арти­сты и униформа заполнили первые ряды партера. Они преувеличенно шумят, апло­дируют, машут руками.
Что тут происходит? Что это за странное ночное представление?
- Ох, этот Ландыш! - вздыхают в пар­тере  артисты,    усиленно    изображая    зри­телей.
- Опять   Ландыш! - вздыхают     усталые осветители  и   оркестранты,  с  тревогой  ду­мая  о последних трамваях.
Кто же такой Ландыш, из-за которого бодрствует весь цирк в эту ночную пору? Вот он - статный гнедой жеребец полутя­желой породы, ровной рысью идущий сей­час по манежу. Теперь стоять на нем и жонглировать - одно удовольствие.
Довольная улыбка играет на подвижном лице Николая Леонидовича Ольховикова.
- Браво, Ландыш! - ободряюще покри­кивает он.
В прекрасном темпе идет сейчас слож­ная работа конного жонглера. Мелькают в воздухе палочки, кольца, мячи. Бегущий за лошадью ассистент едва успевает подавать реквизит.
Посмотришь - и репетировать не надо! Зачем томить ночью такое количество людей?!
«Нет, репетировать надо! И непременно сейчас, ночью!» - это ясно сознает каж­дый работник   цирка.
На сегодняшнем вечернем представле­нии с самого начала номера Ландыш замет­но горячился. Все резвее становилась его рысь. Начал нервничать и артист. Работа шла скомкано, судорожно, но все-таки шла. И вот финальный трюк! Ассистент подает стеклянный поднос. Стоя на крупе лошади, Ольховиков расставляет на подносе графин с вином и фужеры, осторожно разливает вино. Он держит поднос на ладони, а сво­бодной рукой ловит баланс - длинную, тон­кую палку. Теперь надо поставить на лоб этот баланс со стеклянным подносом на вершине, отнять руки, зафиксировать трюк, лотом ловким взмахом руки выбить баланс и поймать поднос, не пролив ни капли ви­на. Этот трюк, требующий безукоризненно­го мастерства, возможен только при совер­шенно спокойном аллюре лошади. Но при одном виде подноса с фужерами Ландыш рванулся на крупный галоп и начал «козлить», то есть перепрыгивать с задних ног на передние. Каким-то чудом стоит на ло­шади Ольховиков, балансируя на ладони злополучный поднос с полными фужерами. А Ландыш окончательно сорвался. Теперь он стремительно бросает задом, как будто хочет, во что бы ни стало сбросить смельча­ка. Вот посыпались, разбиваясь, фужеры. Ольховиков спрыгнул с лошади. Компли­мент. Гром рукоплесканий. Зрители умеют ценить смелость и мастерство. И все же трюк сорван, номер скомкан...

Почему Ландыша так испугали фужеры? Об этом, пожалуй, стоит рассказать.
Вопреки распространенному мнению ло­шадь далеко не самое умное животное. Ку­да ей, скажем, до слона или даже до про­стой дворняги! Но вместе с тем лошадь жи­вотное очень нервное, пугливое, впечатли­тельное и к тому же обладающее прекрас­ной памятью. Стоит лошади раз выучить какой-нибудь трюк - она будет помнить его всю жизнь. Стоит однажды чего-нибудь испугаться - она навсегда запомнит обстоя­тельства и будет опасаться их повторения. Тут-то и кроется причина «истерики» Лан­дыша.
Весной текущего года советская цирко­вая труппа была на гастролях в Западной Германии и Австрии. Работал в этой труппе и Николай Ольховиков. В Германии все шло прекрасно: Ландыш работал как часы. Но в Вене какая-то не в меру восторженная зрительница, сидевшая в первом ряду, во время исполнения трюка с фужерами бро­сила артисту букет цветов. Букет угодил в голову Ландышу. Тот испугался, шарахнул­ся в сторону. Не ожидавший этого Ольхови­ков,. естественно, потерял балете. На Лан­дыша посыпались фужеры, пролилось ви­но. Лошадь испугалась. Даже отведенная на конюшню, она все еще продолжала дро­жать мелкой дрожью. С этого Дня Ландыш и «сбился», как выражаются в цирке. Стоит ему только увидеть поднос с фужерами, как его охватывает паника...
Чего только не перепробовал Ольхови­ков! Он часами гонял Ландыша по манежу перед началом представления, чтобы уто­мить лошадь, сделать ее более вялой, ста­вил наглазники, чтобы Ландыш не видел фужеров, сбавлял норму овса, менял поря­док трюков в номере - ничто не помогало! Ландыш сбился!
Есть в цирке закон: если лошадь вышла из повиновения во время спектакля, надо тотчас же по его окончании воссоздать на репетиции обстановку минувшего представ­ления, чтобы обмануть лошадь и по горя­чим следам добиться полного ее подчине­ния. Не сделать этого - значит испортить лошадь. Почувствовав безнаказанность, она станет впредь работать по настроению. Та­кую лошадь приходится заменять. А заме­на - громадный труд, к тому же связанный с риском: новая лошадь может оказаться непригодной. Ее нрав и способности по­знаются только в процессе репетиций...
Удастся ли обуздать Ландыша на ночной репетиции?
Затаив дыхание, следит за ним весь цирк. Лошадь идет прекрасно - спокойной, ровной рысью. Теперь бы только трюк с фужерами, и все пойдут по домам с соз­нанием исполненного товарищеского долга.
Фужеры!.. Проклятие! Опять галоп, опять курбеты, опять броски задом!.. Ольховиков чуть не ударился головой о барьер. В последний момент его спассировали (то есть подхватили) артисты.
В отчаянии ероша волосы, до крови ку­сая пальцы, Николай совсем по-детски бро­сился к своей матери Капитолине Ивановне Бескоровайной. Ей ли не понять состояние сына! Она не только мать, она сама гро­теск-наездница в прошлом. И так же когда-то, доведенная до отчаяния строптивостью лошадей, бросалась она в объятия своей матери, красавицы итальянки Розалии Кар­ловны Бескоровайной, знаменитой в свое время школьной наездницы. По фотографии в семейном альбоме Николаю памятей об­лик Розалии Карловны: живые, лучистые глаза, задорная улыбка в уголках красивых губ. Она как будто сошла со старинной гравюры: строгая амазонка плотно облегает стройную фигуру, маленький лоснящийся цилиндр на иссиня-черных волосах, руки в белых перчатках энергически сжимают стек. А рядом тонкая длинная голова лоша­ди со звездой во лбу и навостренными, мяг­кими ушами.
Уж не от бабушки ли унаследовал Нико­лай эти стремительные переходы от буйной радости к отчаянию, эту несдержанность на язык, причинившую ему немало огорчений? Но было от кого унаследовать ему и муже­ство, и непреклонную волю, народную смет­ку, предприимчивость, живость воображе­ния. Его отец, Леонид Сергеевич Ольховиков, и дед по материнской линии, Иван Мит-рофзнович Бескоровайный, - коренные ру­саки, артисты, рожденные старым русским цирком, который до революции ютился по отдаленным российским городам, селам и весям.

Николай Ольховиков родился в цирке. Еще в утробе матери он уже скакал на ко­не, а появился на свет в антракте, как раз после номера гротеск-наездницы Бескоровайной. Первой колыбелью служило ему старое, пропахшее конским потом панно. А первый призыв, который долетел до его ушей, был тревожный и властный оклик шпрехшталмейстера:  «На манеж!»
Над ним склонялось озабоченное лицо матери, нарумяненное, с подведенными бровями, с эгретом в наплоенных волосах. Его вынянчил «верхний» партнер отца, тог­да еще сам мальчуган, ныне всеми уважае­мый артист Иван Константинович Папазов. Взрослым было недосуг нянчиться с малень­ким Колей. Борьба за существование погло­щала и силы и время. Кругом озабоченные, хмурые лица. Улыбки берегли только для зрителей на манеже. Не слишком радост­ным было Колино детство.
То были ранние годы нэпа. Декрет о на­ционализации цирков успел охватить лишь столицу и несколько крупных городов. На периферии по-прежнему еще господствует частная антреприза. Нелегка была жизнь артиста в частновладельческом цирке: уча­стие в двух, а то и трех номерах, обяза­тельная работа в униформе, выходы на ра­ус, выезды в кавалькадах. Особенно тяжело приходилось в странствующих цирках-шапи­то, да еще в зимнее время.
Коле исполнилось восемь лет, он уже артист. На его худеньком тельце розовое с блестками трико, совсем такое же, как у взрослых. Неуверенно цепляясь, ползет он по ступенькам переходной лестницы в но­мере отца. Участвует он и в подкидных дос­ках. Это тоже отцовский номер. В каких только жанрах не переработал в те годы Леонид Сергеевич Ольховиков, и всюду, по-ребячески робко, следовал за ним Коля.
Однажды на представлении другого цир­ка Коля увидел жонглера на лошади Викто­ра Феррони. С тех пор он потерял душев­ный покой. Конмый жонглер! Вот его настоя­щее призвание!
- Папа, купи мне лошадь! - просит он отца.
Не легкое дело покупка лошади при на­пряженном семейном бюджете. Выручил случай. В Грозном к цирку подвозила боч­ку с нефтью обычная, казалось бы, обозная лошадь. Присмотрелись,- а конь по всем статьям; гнедой жеребец, с горящими гла­зами и тонкими нежными ноздрями, стат­ный, длинный, цибзтый. Как будто создан для цирка. И купить удалось недорого.
Это был Руслан. Верный друг юности Руслан. Что это была за лошадь! Стоять на нем проще, чем на полу. Отклонишься, бы­вало, случайно немного вперед, и лошади­ная спина сейчас же слегка подастся впе­ред, отклонишься назад, а Руслан сам чуть-чуть замедлит рысь, выровнит наездника. Он сам балансировал Колю. Чудо что за ло­шадь!
В упоении репетирует Коля. Репетирует ночью, репетирует утром и днем, а сгонят наконец шпрехшталмейстер с манежа, при­строится за шапито, бросает кольца в пар­тере.
Наконец в Тбилиси состоялся дебют. Как и обычно, для дебюта избрали утренник. Все-таки детвора снисходительнее. Кое-что простит, а уж морально поддержит - это наверняка. Так оно и было. Волнений, ко­нечно, масса. Нервничал и Руслан. Ведь де­бютировали оба. А тут еще в первом ряду уселись пионеры с блестящими барабанами, с палками. Руслан косился, отходил от. барьера {ох уж эти лошадиные нервы!). Восемь раз повисал на лонже, беспомощно болтаясь над манежем, юный дебютант. Но детвора приняла номер горячо. В антракте кормили Руслана сахаром - ешь, не хочу!
Десять счастливых лет работал с Русла­ном Николай Ольховиков. Росло его мастер­ство. Этому немало способствовал и Рус­лан. Как скрипка для концертанта, важна талантливая лошадь для конного жонглера. Забрали Руслана фашисты в сорок первом на Северном Кавказе. Так и сгинул бедняга.
«Эх, Руслан, Руслан!» -Ольховиков за­туманенными от нахлынувших воспомина­ний глазами глядит на Ландыша, который с раздувающимися боками стоит сейчас на середине манежа.
Нужно сломить упорство Ландыша во что бы то ни стало! Николай встряхнулся, вскочил на барьер. Он снова собран, снова в форме, он снова на коне в прямом и пе­реносном смысле слова. И конь наконец покорен! Три раза подряд проделан трюк с фужерами на спокойной рыси.
-Все!
-Теперь по домам!
-Спасибо, товарищи!
Со времени памятного дебюта на утрен­нике в Тбилисском цирке прошло ровно двадцать лет.
Московская ордена Ленина консервато­рия имени Петра Ильича Чайковского. Ака­демическая сень. Благоговейная тишина. Легкий шелест приглушенных голосов. Роб­ко жмутся к стенам хрупкие сопрано, обте­каемых форм меццо, легкокрылые тенора, коренастые баритоны, массивные басы-профундо.
Комиссия склонилась над анкетой Нико­лая Ольховикова.
Цирк, цирк и снова цирк... Комиссия не­доуменно переглядывается. Сорок первый год - 9-я армия, рота автоматчиков... Сорок третий - ансамбль песни и пляски Закавказ­ского военного округа...
-Что вы делали в ансамбле?
-Все. Пел, танцевал, жонглировал гра­натами...
-Жонглировал      гранатами?! - Одному из членов комиссии явно не по себе.
Лукавая ухмылка бродит в уголках губ Николая. Три бронзовых канделябра на зе­леной скатерти. Пожонглировать, что ли? Вот был бы номер. Нет, что за безумная мысль!..
-Ну  что  ж,  послушаем, - говорит  кто-то со вздохом.
«Не верят», мелькает в голове Николая. Его взволнованное лицо отражается в под­нятой «рышке рояля. В петличке пиджака «Знак почета», за плечами славный путь ар­тиста цирка: конный жонглер, жокей, клас­сический дуэт. Артист советского цирка - это прежде всего кураж, воля к победе. И Николай поет…
Принят! Класс профессора Сергея Ива­новича Мигая! Не помня себя, Николай пры­гает через три мраморные ступеньки.
Начинается страстное увлечение заня­тиями в консерватория. Первые успехи! Ве­дущие партии в школьных спектаклях: Лы­ков в «Царской невесте», пламенный Лен­ский. Хромает теория музыки, ну да это прощается Ольховикову за голос (на­верху- ля-бекар!), за сценический темпе­рамент, за артистичность. Бегут недели, ме­сяцы, годы.
А как же цирк!.. Ярко освещенное блю­дечко манежа, привычный запах конюшни, взрывы смеха в зрительном зале, щел­канье шамбарьера, аплодисменты, за кули­сами круг старых друзей. Не вытравить это­го из памяти, не изгнать из сердца... Про­ходит два года, и прощай, консерватория! Здравствуй, цирк!
Теперь Ольховиков не только конный жонглер и жокей. Он выступает в проло­гах и эпилогах - поет, читает стихи. А на новогодней елке он, добродушный и лукавый Дед Мороз, весело шутит и распевает песенки с ребятами. Еще в юношеские го­ды проявлялся в Николае комический дар. Играл он комиков в пантомимах, например, начальника полиции Лушара в «Черном пи­рате», подвизался в старинных конных клоунадах «Мистер Браун и мадам Дени», «Путешествие вокруг света». Тянет его к клоунаде и сейчас. Он мечтает сделать но­мер комического конного жонглера. Да ма­ло ли творческих замыслов роится в го­лове!..

Долгий весенний вечер смотрит в высо­кие окна Ленинградского цирка.
Стоящий на письменном столе репро­дуктор доносит с манежа вальсы, пиччикато и польки, взрывы аплодисментов. Там сей­час танцует на проволоке Нина Логачева.
По кабинету взволнованно шагает Нико­лай Ольховиков. Он ерошит волосы, закури­вает одну сигарету за другой и, не доку­рив, бросает их в пепельницу.
-Конечно,   вы   правы:   получилось     не­ этично. Но я вхожу в кабинет, вас нет, а на столе рукопись.  Смотрю: про меня. Я не­вольно пробежал глазами...
-Напечатают  в  журнале - тогда и   чи­тайте.
-Тогда уже будет поздно. Поймите ме­ня правильно: я вовсе не прошу, чтобы ме­ня хвалили. Я хуже, чем вы описываете. Но здесь нет и  половины фактического    мате­риала.
-Например?
-Например,   наше  классическое  па-де­де на одной лошади с еще совсем    юной Раечкой  Калачевой.  Сейчас  Раиса    Калачева - ведущая артистка эстрады. Интересно? Интересно.  Комбинации  конного  плечевого эквилибра с Фелиферовым,    работа в кон­ном ревю, в «Русской тройке», мои лучшие трюки - курбет,   сальто-мортале,     курс     с пируэтом...
-Для  нециркового читателя наша тер­минология - это абракадабра. Он все рав­но не поймет, а объяснять длинно и скучно.
-Прекрасно.   А  заграничные   поездки? Венгрия, Польша, Западная Германия, Авст­рия, Англия?..
-Не  характерно:   любой   ведущий     ар­тист советского цирка побывал за границей по нескольку раз.
-А  отзывы  заграничной   прессы!
-Значит, все-таки требуется похвала?
-Ничего подобного! Но там писали, что в   цирке   вообще  перевелись  конные  жон­глеры. Они процветают только у нас, в со­ветском цирке.
-Хорошо. Это дополним.
-Вот видите! А мои трюки, рожденные здесь,   в  Ленинградском  цирке.  В   1948  го­ду здесь   выпущен  мой  основной трюк - баланс  подноса с фужерами.  Здесь  в  57-м году родилась  песенка  на лошади.    Одно­ временно  стоять  на лошади, жонглировать и петь...
-Вы поете ее не всякий раз.
-Когда Ландыш  идет спокойно, всегда пою. Конечно, когда он бросает задом, тут, сами понимаете, не до песен. И потом,    у читателя может создаться впечатление, что у меня хромает дисциплина.
-Ну что ж, он будет недалек от истины.
-Интересно, чем вы это докажете? Ни одного взыскания!
-Хотя бы  тем,    что    кончается  номер Нины    Логачевой.     Следующий - ваш.    А вместо того  чтобы давно быть за кулисами, размяться, приготовиться    к    выступлению, вы заняты ненужной дискуссией.
-Успею. Я уже одет.
На Ольховикове простой и вместе с тем элегантный костюм: черная шелковая ру­башка, повязанная пестрым шейным плат­ком, гладкие черные    брюки с лампасами.

Костюм этот родился сам собой, без помо­щи художника, и стал традиционным,
В репродукторе полька «Бабочка» и бурные аплодисменты. Это финал и компли­мент Логачевой. Звук оборвался, и через секунду в репродукторе раздается взволно­ванный голос инспектора манежа;
-Николай Леонидович, на выход!
-Вот вы часто говорите, что для цирко­вого представления темп  - это все, и сами же его нарушаете. Сейчас же за кулисы!
-Бегу. Там у коверных    еще    длинная пауза, пока убирают аппаратуру. Я никогда не нарушаю дисциплины ни на производст­ве, ни в быту. Пожалуйста, так и напишите.
-А почему у вас, опытного водителя, в кармане третий талон да еще с тремя дыр­ками?
Пожалуй, не стоило касаться этого боль­ного вопроса. Ольховиков вскипел:
-Во-первых,  не  с  тремя    дырками,    а только с двумя и, во-вторых, мелкие    при­дирки ГАИ...
В кабинете появляется взволнованная Нина Логачева, Поверх ее зашитой блестка­ми «грации» наброшен халатик.
Из репродуктора вторично доносится голос инспектора:
-Товарищ Ольховиков,     я    пропускаю ваш номер и подаю докладную за срыв вы­ступления!
Ольховиков пулей вылетает из кабинета, и сейчас же его голова снова просовывает­ся в дверь:
-Главное забыли:  о том, что я мечтаю передать свое искусство сыну.
-Которого у вас еще нет.
-Будет!
-Тогда и напишем.
Ольховиков исчезает. За считанные се­кунды он каким-то чудом успевает обежать половину громадного здания цирка.
Голос инспектора манежа торжественно объявляет:
-Заслуженный артист республики    Ни­колай Ольховиков,
Когда детально знаешь, какой-нибудь но­мер, знаешь его из трюка в трюк, тогда зрительная память, дополненная звуками музыки и реакцией зрителей, помогает за-глазно видеть то, что происходит на мане­же. Вот и сейчас мысленно видишь ход но­мера Ольховикова-мелькание палочек, мя­чиков, ножей. Сейчас должна начаться пе­сенка... Ага, началась.. Значит, Ландыш се­годня идет хорошо. А вот взрывы смеха и аплодисментов. Это Ландыш подхватил зу­бами круглый столик от реквизита и унес его за кулисы. Основная часть номера кон­чена.
Выхожу в ложу посмотреть на финал.
Оркестр перешел на галоп. На мангж стремглав несется вторая лошадь Ольхови­кова - ширококостный крепыш, жеребец Могучий. Гаснет свет. В руке у Николая го­рящие факелы. Он идет на курс, то есть с разбега прыгает на лошадь с приходом на ноги. Бешеный темп, щелканье шамбарьера, мелькание факелов, озаряющих лицо ар­тиста.
Полный свет-факелы исчезли, появи­лось никелированное древко. Снова курс, то есть прыжок на лошадь. Темп нарастает. Из древка выплеснулось голубое знамя с эмблемой советского цирка. Оно лихо раз­вевается по ветру. От быстрого галопада Ольховиков почти пригнулся к манежу. Круг, еще круг... Прыжок на манеж. Могу­чий умчался за кулисы.
Заключительный аккорд оркестра. Гром аплодисментов.
Ольховиков в центре манежа. Широко распростертые руки, счастливая, задорная улыбка   и обычное ольховиковское:
- Все!..
Г. ВЕНЕЦИАНОВ