Герберт Хан. О гении Европы. Финляндия. Порыв души к языку и к Родине (окончание)
( источник)
Герберт Хан. О гении Европы. Финляндия. Порыв души к языку и к Родине. Книга всемирного формата о Родине (окончание)
В повествование о семерых братьях, с которыми мы только что повстречались, встроены отдельные рассказы о Юхани, Симеони, Ееро и Лаури. Последнего мы иногда можем видеть бродящим по лесам в задумчивых уединенных беседах с деревом, кустом или животным, в его образе обозначены черты автопортрета самого писателя.
Показанной только что сцене выхода уже предшествовало много драматичного. Мы узнаем о юношеской проделке семерых, в которой уже указано многое от их будущих особенностей; об их гротескном групповом сватовстве к соседской дочери Венле, из которого они вернулись весьма помятыми и с большим отказом; об их первом эпическом сражении со злейшими врагами братьями Тоукола; о роковой встрече с так называемым «полком Раямяки» - группой цыган, у которых отец и командир играет на скрипке и оскопляет животных. Мы свидетели того, как их первая героическая попытка изучения азбуки у кантора с позором проваливается, как долгая и неугасимая ненависть появляется у них в отношении к кантору и даже к старшему пастору - деревенскому хранителю мучительного искусства чтения. Мы видим, как за беседами то горячими, то обстоятельными у них ночью сгорает ценная часть отцовского наследства в виде сауны, как они решают сдать пришедший в запустение отцовский двор в аренду, чтобы заново построить солидную жизнь у Импиваары.
Но что-то с этой «солидной новой жизнью» не ладится. Дальнейшее повествование заставляет нас вспомнить о том крестьянине, который сжег свой дом, потому что там его днем и ночью преследовал домовой. Свои пожитки он погрузил в фургон, на котором поехал к новому жилищу. По дороге остановился и, довольный, поглядел на горевший старый дом. И услышал из фургона злорадный смешок. Там сидел невредимый домовой и нашептывал ему:
Сбежать хорошо мы успели,
а то бы в огне сгорели…
Так и с братьями. Со свежими силами и со всей своей решимостью они корчуют землю, вспахивают ее и засевают, строят избу, сауну и хлев, охотятся и рыбачат, как никто. Но их большие и маленькие недостатки последовали за ними. В результате вспыхнувшей ссоры, неумеренного от наивности употребления огненного вина созданное напряженным трудом однажды вновь загорается и вновь приходит в негодность. В одних сорочках, преследуемые волками, они в рождественскую ночь бегут через лес к родительскому дому, сданному в аренду. Но в них необыкновенная сила «сису», финской национальной добродетели. Без долгих колебаний за дело принимаются вновь, и дом с загонами для скота строится заново, как будто все это было всего лишь упавшим карточным домиком.
Следуют невероятные приключения во время медвежьей охоты, а также с дикими быками; новое, едва ли не дошедшее до убийства сражение с братьями Тоукола, состоявшееся как раз во время предполагавшегося посещения церкви. Братья считают, что на них столь тяжкий грех, что уже готовы покинуть деревню. Тут на их пути спасительным ангелом появляется должностное лицо. Своими грубовато-шутливыми словами он увещевает их и освобождает от опасений. Ничего худшего во время драки не случилось, никто из них не нанес смертельных ран и не стал убийцей, да к тому же известно, что на них напали.
Страшные опасения уходят. Новые решения рождаются как здоровая нравственная реакция на происшедшее. И тут действительно может начаться новая работа «с самого начала». Правда, еще придется бороться со всевозможными стихийными невзгодами от ветров и непогоды, но гномы там внутри почувствовали крепкую руку и обузданы. Бравые собратья ни на мгновение не становятся оттого примерами добродетели. Они и дальше бодро живут со своими маленькими слабостями, со своим темпераментом и со своими шутками. Но дело движется, из года в год пристраивается все больше, и в конце концов получается поселение прекрасное и солидное. И окружающим приходится все больше признавать их достижения. Ребята Юколы, которых многие считали как бы лесными бродягами или цыганами, теперь у всех на устах в качестве работящих новоселов. Не в малой степени такой перемене общественного мнения содействовало и еще одно достижение семерых братьев: они и впрямь научились читать. Они, вырвавшиеся в свое время, словно неукротимые звери, из жилища кантора, сами преподали себе это жуткое и трудное искусство под руководством лукавого и смышленого Ееро.
После таких успехов все семеро могут с триумфом вернуться в родной двор Юколы, покинутый ими так много лет назад. И это как бы заключительная часть симфонии. Почти все житейские мотивы, звучавшие в прошедшие годы, звучат вновь, почти все лица, игравшие какую-либо роль, вдруг оказываются тут же. И они захватываются неодолимой силой марша возвращения на родину, даже кантор и весь полк Раямяки. А на празднество, которое быстро импровизируется и бурно отмечается, приглашены даже ребята Тоуколы, и они приходят. И являются молодые девушки, и обозначаются завязки нитей судьбы. Но судьба Юханиса выходит за рамки всех намеков: хотя и боязливо, но в пылу внезапной отваги он сватается к некогда столь гордой Венле. И вскоре держит ее за руку как свою невесту. Уже одно это вскруживает ему голову от невыразимого счастья.
В последней главе «Семи братьев», в эпилоге, описывается, как за исключением Симеони все братья женятся и основывают свое хозяйство. Немногими штрихами здесь все же показывается многое из их судьбы, и мы сопереживаем этому, потому что в основной части книги так хорошо узнали и полюбили каждого из этих парней, столь грубоватых и в то же время столь человечных. Только одну из этих судеб мы проследим подробнее.
Вначале нас не удивляет, а наполняет даже известным удовлетворением, что мы видим веселого, задиристого и смышленого Ееро в должности уважаемого охотничьего смотрителя общины. Мы охотно верим и тому, что этот человек с его быстрым взором и мгновенной реакцией станет постоянным корреспондентом первых газет его страны. Но прямо-таки счастье для нас услышать, что его роль учителя, как мы видели, дававшаяся трудно, имела долговременные последствия. Ведь мы узнаем о том, что он основал первую народную школу в его стране.
Удивляемся мы прежде всего совершенно другому. Как раз ему-то, интеллектуально зрелому человеку, быстро и решительно поступающему в соответствии с доводами ума, писатель определил жену глубоко чувствительную. Это стройная девушка из рода Сенуала, «Анна с боязливым взглядом и с льняными локонами». Женщина, которая еще девочкой была наделена теми своеобразными данными ясновидения, которые подчас вырастают, кажется, прямо из народных корней. Надежно, хотя иногда и отрешенно, выполняет она свои обязанности по дому и по хозяйству, будучи счастлива от того, что может следовать повелительной и упорядочивающей руке своего вездесущего мужа. Но счастливым блаженством наполняет ее то, что она стала матерью милого дитя. Когда она наклоняется над его колыбелью, то для нее все желания исполнены в настоящем. Ееро горд, что его первенец сын, и по примеру многих отцов строит весьма преждевременные и очень далеко идущие планы на будущее. Он хочет видеть в сыне «человека со знаниями и с опытом».
По-другому у молодой матери. Чистое, витающее в себе самом переживание детства заново сняло покровы с ее внутреннего взора. Настоящее в ней растет и неожиданно включает в себя еще и прошедшее. И она с незаметной улыбкой разглядывает прошлое ребенка, видит, как он из неизмеримого невидимого мира обрел путь в тесный земной мир. Но вот он в наполненной теплом тесноте родительского дома и в еще более теплых и тесных объятиях материнских рук, под отцовской опекой. Однако чары потусторонние, чары мира истоков и начал все еще окружают маленькое дитя, и мать в сумерках бесконечного северного летнего вечера поет ребенку странную колыбельную песню.
В рощу Туоны, в рощу в ночи,
К колыбели из песка,
Поведу тебя, дитя.
Радостно там пребывать,
Душ хранитель там на поле
И небесные стада.
Радостно там пребывать
И под вечер там мечтать
Под покровом дев Туоны.
Правда, быть там хорошо,
Слышать из златой кроватки
Звук ночной веретена.
Роща мира в Туонеле
Далека от склок земных,
От обманов, заблуждений. (91)
Так поет молодая мать. И когда ее муж Ееро возвращается из леса домой, он еще со двора слышит это на редкость прекрасное пение.
Великие писатели более других близки народному духу. Они своими образами выражают представления, живущие в душе народа, и созвучием тех и других мир обогащается такими истинами, которые иначе оставались бы навсегда сокрытыми. И в трогательной песне Анны высказана та же истина, которую Ибсен в своем «Пер Гюнте» облекает в слова: «Прямо и назад - все тот же путь, а туда и сюда - все та же тропа». Душа ребенка спустилась из того же самого царства, в которое поднимаются души умерших. Но финский писатель выражается еще образнее и яснее: царство мертвых Туонела только нашей занесенной земной пылью фантазии кажется царством тьмы, а в действительности он освещен лучами чистого света и окружен детством.
Когда поющая мать предстает в образах из миров Туоны, она на далеком севере выглядит как одна из тех мадонн в темном, которые были созданы прежде всего восточным воображением. Но темное здесь такое, какое там светлое. Если приглядеться поглубже внутренним взором, то за темным появляется мощный духовный свет. Для Алексиса Киви эта милая и грустная песня означала приближение к тому духовному, что несет в себе белое северное сияние. Может быть, он, как искавший севера, представил здесь в наиболее чистом виде то гиперборейское начало, о котором мы уже говорили.
И не словами, а простым жестом обозначается то, что по интуиции финского народного духа завершением человеческих стараний является все-таки не человек «со знаниями и с опытом». Знания и опыт должны быть, но плодотворными они станут только в окружении гения детства. Поэтому мать передает ребенка в руки своему работящему и деятельному мужу. И слабое дитя в этот своеобразный миг посвящения наделен такой силой, от которой никто не может уклониться. И хотя мы и не слышим, что Ееро изменил свои воспитательные планы, но догадываемся об этом и даже знаем это.
Двойственное настроение туонеловской колыбельной песни гениально выражено в музыке Яном Сибелиусом. Когда смерть вырвала у великого композитора маленькую дочку, он в своем горе вспомнил о том странном стихотворении. И таким образом пение, которое Алексис Киви слышал только своим внутренним слухом, стало слышным для всех ушей и получило доступ в каждый финский дом. Музыкант создал своеобразный антипод своему “Valse triste”. Мы чувствуем в звуках глубокие и серьезные сатурнианские силы севера и в то же время ощущаем в них тепло и неописуемый аромат чистого эфира.
Вот так прямо могут протягивать друг другу руки ночь и день, старость и детство, смерть и рождение. Мы еще раз вспомним об этой теме, когда речь пойдет о таинствах души русского народа и о жизненной трагедии его великого писателя.
Образом матери и ребенка, который является последней отдельной сценой в «Семи братьях», Киви в принципе уже притронулся и к рождественской сфере. И поэтому не удивительно, что за описанием светлого летнего вечера следует еще и описание вечера скандинавского рождества и что этим все повествование завершается.
Вновь по старинному финскому обычаю на полу рассыпана шуршащая солома. Но суетятся теперь не только семеро братьев, но и их жены и дети. Кипит наполненный до краев котел с варевом, и в души семерых братьев и в уютное настроение настоящего постепенно проникают картины бурных лет их учения и странствий.
Потом котел снимают с огня, из березовых поленьев и березовой коры разжигают мощное пламя, и под руководством Симеониса настраивается рождественский хорал.
Примечания: 91. Перевод с немецкого текста, приведенного Гербертом Ханом.
Метки: Европа, Финляндия, антропософия, национальная психология
Герберт Хан. О гении Европы. Финляндия. Порыв души к языку и к Родине. Книга всемирного формата о Родине (окончание)
В повествование о семерых братьях, с которыми мы только что повстречались, встроены отдельные рассказы о Юхани, Симеони, Ееро и Лаури. Последнего мы иногда можем видеть бродящим по лесам в задумчивых уединенных беседах с деревом, кустом или животным, в его образе обозначены черты автопортрета самого писателя.
Показанной только что сцене выхода уже предшествовало много драматичного. Мы узнаем о юношеской проделке семерых, в которой уже указано многое от их будущих особенностей; об их гротескном групповом сватовстве к соседской дочери Венле, из которого они вернулись весьма помятыми и с большим отказом; об их первом эпическом сражении со злейшими врагами братьями Тоукола; о роковой встрече с так называемым «полком Раямяки» - группой цыган, у которых отец и командир играет на скрипке и оскопляет животных. Мы свидетели того, как их первая героическая попытка изучения азбуки у кантора с позором проваливается, как долгая и неугасимая ненависть появляется у них в отношении к кантору и даже к старшему пастору - деревенскому хранителю мучительного искусства чтения. Мы видим, как за беседами то горячими, то обстоятельными у них ночью сгорает ценная часть отцовского наследства в виде сауны, как они решают сдать пришедший в запустение отцовский двор в аренду, чтобы заново построить солидную жизнь у Импиваары.
Но что-то с этой «солидной новой жизнью» не ладится. Дальнейшее повествование заставляет нас вспомнить о том крестьянине, который сжег свой дом, потому что там его днем и ночью преследовал домовой. Свои пожитки он погрузил в фургон, на котором поехал к новому жилищу. По дороге остановился и, довольный, поглядел на горевший старый дом. И услышал из фургона злорадный смешок. Там сидел невредимый домовой и нашептывал ему:
Сбежать хорошо мы успели,
а то бы в огне сгорели…
Так и с братьями. Со свежими силами и со всей своей решимостью они корчуют землю, вспахивают ее и засевают, строят избу, сауну и хлев, охотятся и рыбачат, как никто. Но их большие и маленькие недостатки последовали за ними. В результате вспыхнувшей ссоры, неумеренного от наивности употребления огненного вина созданное напряженным трудом однажды вновь загорается и вновь приходит в негодность. В одних сорочках, преследуемые волками, они в рождественскую ночь бегут через лес к родительскому дому, сданному в аренду. Но в них необыкновенная сила «сису», финской национальной добродетели. Без долгих колебаний за дело принимаются вновь, и дом с загонами для скота строится заново, как будто все это было всего лишь упавшим карточным домиком.
Следуют невероятные приключения во время медвежьей охоты, а также с дикими быками; новое, едва ли не дошедшее до убийства сражение с братьями Тоукола, состоявшееся как раз во время предполагавшегося посещения церкви. Братья считают, что на них столь тяжкий грех, что уже готовы покинуть деревню. Тут на их пути спасительным ангелом появляется должностное лицо. Своими грубовато-шутливыми словами он увещевает их и освобождает от опасений. Ничего худшего во время драки не случилось, никто из них не нанес смертельных ран и не стал убийцей, да к тому же известно, что на них напали.
Страшные опасения уходят. Новые решения рождаются как здоровая нравственная реакция на происшедшее. И тут действительно может начаться новая работа «с самого начала». Правда, еще придется бороться со всевозможными стихийными невзгодами от ветров и непогоды, но гномы там внутри почувствовали крепкую руку и обузданы. Бравые собратья ни на мгновение не становятся оттого примерами добродетели. Они и дальше бодро живут со своими маленькими слабостями, со своим темпераментом и со своими шутками. Но дело движется, из года в год пристраивается все больше, и в конце концов получается поселение прекрасное и солидное. И окружающим приходится все больше признавать их достижения. Ребята Юколы, которых многие считали как бы лесными бродягами или цыганами, теперь у всех на устах в качестве работящих новоселов. Не в малой степени такой перемене общественного мнения содействовало и еще одно достижение семерых братьев: они и впрямь научились читать. Они, вырвавшиеся в свое время, словно неукротимые звери, из жилища кантора, сами преподали себе это жуткое и трудное искусство под руководством лукавого и смышленого Ееро.
После таких успехов все семеро могут с триумфом вернуться в родной двор Юколы, покинутый ими так много лет назад. И это как бы заключительная часть симфонии. Почти все житейские мотивы, звучавшие в прошедшие годы, звучат вновь, почти все лица, игравшие какую-либо роль, вдруг оказываются тут же. И они захватываются неодолимой силой марша возвращения на родину, даже кантор и весь полк Раямяки. А на празднество, которое быстро импровизируется и бурно отмечается, приглашены даже ребята Тоуколы, и они приходят. И являются молодые девушки, и обозначаются завязки нитей судьбы. Но судьба Юханиса выходит за рамки всех намеков: хотя и боязливо, но в пылу внезапной отваги он сватается к некогда столь гордой Венле. И вскоре держит ее за руку как свою невесту. Уже одно это вскруживает ему голову от невыразимого счастья.
В последней главе «Семи братьев», в эпилоге, описывается, как за исключением Симеони все братья женятся и основывают свое хозяйство. Немногими штрихами здесь все же показывается многое из их судьбы, и мы сопереживаем этому, потому что в основной части книги так хорошо узнали и полюбили каждого из этих парней, столь грубоватых и в то же время столь человечных. Только одну из этих судеб мы проследим подробнее.
Вначале нас не удивляет, а наполняет даже известным удовлетворением, что мы видим веселого, задиристого и смышленого Ееро в должности уважаемого охотничьего смотрителя общины. Мы охотно верим и тому, что этот человек с его быстрым взором и мгновенной реакцией станет постоянным корреспондентом первых газет его страны. Но прямо-таки счастье для нас услышать, что его роль учителя, как мы видели, дававшаяся трудно, имела долговременные последствия. Ведь мы узнаем о том, что он основал первую народную школу в его стране.
Удивляемся мы прежде всего совершенно другому. Как раз ему-то, интеллектуально зрелому человеку, быстро и решительно поступающему в соответствии с доводами ума, писатель определил жену глубоко чувствительную. Это стройная девушка из рода Сенуала, «Анна с боязливым взглядом и с льняными локонами». Женщина, которая еще девочкой была наделена теми своеобразными данными ясновидения, которые подчас вырастают, кажется, прямо из народных корней. Надежно, хотя иногда и отрешенно, выполняет она свои обязанности по дому и по хозяйству, будучи счастлива от того, что может следовать повелительной и упорядочивающей руке своего вездесущего мужа. Но счастливым блаженством наполняет ее то, что она стала матерью милого дитя. Когда она наклоняется над его колыбелью, то для нее все желания исполнены в настоящем. Ееро горд, что его первенец сын, и по примеру многих отцов строит весьма преждевременные и очень далеко идущие планы на будущее. Он хочет видеть в сыне «человека со знаниями и с опытом».
По-другому у молодой матери. Чистое, витающее в себе самом переживание детства заново сняло покровы с ее внутреннего взора. Настоящее в ней растет и неожиданно включает в себя еще и прошедшее. И она с незаметной улыбкой разглядывает прошлое ребенка, видит, как он из неизмеримого невидимого мира обрел путь в тесный земной мир. Но вот он в наполненной теплом тесноте родительского дома и в еще более теплых и тесных объятиях материнских рук, под отцовской опекой. Однако чары потусторонние, чары мира истоков и начал все еще окружают маленькое дитя, и мать в сумерках бесконечного северного летнего вечера поет ребенку странную колыбельную песню.
В рощу Туоны, в рощу в ночи,
К колыбели из песка,
Поведу тебя, дитя.
Радостно там пребывать,
Душ хранитель там на поле
И небесные стада.
Радостно там пребывать
И под вечер там мечтать
Под покровом дев Туоны.
Правда, быть там хорошо,
Слышать из златой кроватки
Звук ночной веретена.
Роща мира в Туонеле
Далека от склок земных,
От обманов, заблуждений. (91)
Так поет молодая мать. И когда ее муж Ееро возвращается из леса домой, он еще со двора слышит это на редкость прекрасное пение.
Великие писатели более других близки народному духу. Они своими образами выражают представления, живущие в душе народа, и созвучием тех и других мир обогащается такими истинами, которые иначе оставались бы навсегда сокрытыми. И в трогательной песне Анны высказана та же истина, которую Ибсен в своем «Пер Гюнте» облекает в слова: «Прямо и назад - все тот же путь, а туда и сюда - все та же тропа». Душа ребенка спустилась из того же самого царства, в которое поднимаются души умерших. Но финский писатель выражается еще образнее и яснее: царство мертвых Туонела только нашей занесенной земной пылью фантазии кажется царством тьмы, а в действительности он освещен лучами чистого света и окружен детством.
Когда поющая мать предстает в образах из миров Туоны, она на далеком севере выглядит как одна из тех мадонн в темном, которые были созданы прежде всего восточным воображением. Но темное здесь такое, какое там светлое. Если приглядеться поглубже внутренним взором, то за темным появляется мощный духовный свет. Для Алексиса Киви эта милая и грустная песня означала приближение к тому духовному, что несет в себе белое северное сияние. Может быть, он, как искавший севера, представил здесь в наиболее чистом виде то гиперборейское начало, о котором мы уже говорили.
И не словами, а простым жестом обозначается то, что по интуиции финского народного духа завершением человеческих стараний является все-таки не человек «со знаниями и с опытом». Знания и опыт должны быть, но плодотворными они станут только в окружении гения детства. Поэтому мать передает ребенка в руки своему работящему и деятельному мужу. И слабое дитя в этот своеобразный миг посвящения наделен такой силой, от которой никто не может уклониться. И хотя мы и не слышим, что Ееро изменил свои воспитательные планы, но догадываемся об этом и даже знаем это.
Двойственное настроение туонеловской колыбельной песни гениально выражено в музыке Яном Сибелиусом. Когда смерть вырвала у великого композитора маленькую дочку, он в своем горе вспомнил о том странном стихотворении. И таким образом пение, которое Алексис Киви слышал только своим внутренним слухом, стало слышным для всех ушей и получило доступ в каждый финский дом. Музыкант создал своеобразный антипод своему “Valse triste”. Мы чувствуем в звуках глубокие и серьезные сатурнианские силы севера и в то же время ощущаем в них тепло и неописуемый аромат чистого эфира.
Вот так прямо могут протягивать друг другу руки ночь и день, старость и детство, смерть и рождение. Мы еще раз вспомним об этой теме, когда речь пойдет о таинствах души русского народа и о жизненной трагедии его великого писателя.
Образом матери и ребенка, который является последней отдельной сценой в «Семи братьях», Киви в принципе уже притронулся и к рождественской сфере. И поэтому не удивительно, что за описанием светлого летнего вечера следует еще и описание вечера скандинавского рождества и что этим все повествование завершается.
Вновь по старинному финскому обычаю на полу рассыпана шуршащая солома. Но суетятся теперь не только семеро братьев, но и их жены и дети. Кипит наполненный до краев котел с варевом, и в души семерых братьев и в уютное настроение настоящего постепенно проникают картины бурных лет их учения и странствий.
Потом котел снимают с огня, из березовых поленьев и березовой коры разжигают мощное пламя, и под руководством Симеониса настраивается рождественский хорал.
Примечания: 91. Перевод с немецкого текста, приведенного Гербертом Ханом.
Метки: Европа, Финляндия, антропософия, национальная психология