Не по ГОСТу.
Мальчик с обостренным чувством справедливости. Это про меня. Из далекого детства.
Это с тех пор, когда родители, особо не разобравшись в ситуации, наказывали именно меня, а не брата. Конечно, я ведь всегда был хитрее, проворнее и хулиганистей. И если случалось что-то, в чем с 99% вероятностью был повинен именно я, доставалось именно мне. И тем больнее был оставшийся 1%, когда я знал, что получаю незаслуженно. В глазах предательски щипало, я сжимал кулаки и ненавидел этот мир за его несправедливость.
Потом была младшая школа, и мне всегда давали по носу - выскочка, я не мог сдержаться, когда видел, что обижают или обвиняют не по делу. Случалось и брать на себя чужие «заслуги». Мне было по-барабану, даже интересно. Я любил испытывать этот мир на прочность. Иногда здорово доставалось. От дворовой шпаны, старшеклассников или учителей, всегда по разным поводам, но однозначно «за правду». Да к тому же, со своими не в меру интеллигентными родителями я вечно был белой вороной в своем пролетарском районе, где большинство пап честно трубили свои от звонка до звонка на заводах и фабриках, а мамы усердно трудились воспитателями в детских садах или младшим медперсоналом в больницах. А их дети, когда оставались после уроков «на продлёнку» (помните такую словосочетание?) или беспечно играли во дворе в банки прошлогодними поломанными клюшками, я под перекрестным огнем взглядов исподлобья, со скрипичным футляром в руках шествовал на автобусную остановку, чтобы ехать в музыкальную школу. Таких «шибко умных» не любили.
Время шло, побывав в разнообразных такого рода передрягах, я приобрел забавную черту. Незаметно для себя самого, я перешел на другую сторону поля и уже размашистым шагом топал по ней, сам того не замечая. Я стал изворотлив, я научился выкручиваться практически из любых неприятных ситуаций. Я научился врать. А если прибавить к этому подростковый максимализм, присущее мне тогда ощущение, что и море по колено, да помножить на природный авантюризм, можете представить, какая гремучая смесь это была.
Мало-помалу я приобрел дворовый авторитет, со мной считались и даже немного уважали. Ко всему прочему, я неплохо играл в футбол, это добавляло очков в мою копилку дворового признания. Хотя и тут не без выпендрежа. Я не стяжал лавры гремевшего в те годы Марадоны, зато на зависть товарищам отменно стоял на воротах. Любимым делом было спорить со старшеклассниками на гривенники - пропущу ли я от них пенальти. Потом спорили уже серьезнее - на рубль, пропущу ли хоть один пенальти в серии из десяти. Ха! Заработанное проедалось в ближайшей стекляшке (а такое слово кто вспомнит?), куда с гиканьем и улюлюканьем мы всей толпой сбегали на ближайшей перемене.
Заводила и живчик, я легко находил поддержку одноклассников и приятелей в любом начинании, а начинания в то время были, прямо скажем, не самого благостного толка. Перечислять не буду, ваши глаза ведь не музей моих боевых заслуг. Скажу только, что на учете в детской комнате милиции я состоял, а папе со странной профессией доцент (то ли дело - токарь, сантехник там, электрик, маляр, на худой конец) нередко приходилось краснеть за отпрыска в кабинете директора школы. Не говоря уже про тот беспредел, о котором родители не знают до сих пор (да и, надеюсь, не узнают уже никогда).
Со временем все изменилось. Переход в другую школу, потом еще, затем переезд к папе (родители к тому времени уже развелись), новые знакомства, новые интересы, другая жизнь. С тех пор много воды утекло, я стал опытнее, мудрее, циничнее. Безбашенность и бесшабашность выменял на расчетливость и боязливость. Стал осторожнее, опасливее, черствее, во многом просто флегматичнее.
Эх, но я все по-прежнему болтлив, меня вечно уносит, я ведь про справедливость хотел, да? Ну так вот - я давно не верю в этот чертов мир, он вопиюще несправедлив и это ясно как день. Он не может быть справедлив, такова его суть, его природа. Это было понятно еще тогда, в детстве. Но тогда еще было обидно. А сейчас уже и не нужно той справедливости. Давно плевать на несуществующую всеобщую правду. И лишь болезненным отголоском, тупой пульсирующей болью в виске, горечью во рту иногда во мне вскипает злоба. Когда близкие мне люди не замечают в себе (или замечают, но не признают) того, что живут, действуют и судят по меркам двойных стандартов. Когда осуждают других за то, что позволяют себе. И я знаю, моя злоба и боль - всего лишь отражение детской обиды на несправедливость окружающего мира. Но тогда я требовал правды от всех, а сейчас только от самых близких.
Неприятие двойных стандартов - то, что я не переборол в себе, и уже, наверное, никогда этого не изменю. Они и есть воплощение несправедливости.