Как это делалось в Одессе
Начал я.
- Реб Лейб-Джорнал, - сказал я старику, - поговорим теперь о Нафтеле Свинье. Поговорим о молниеносном его начале и ужасном конце. Три тени загромождают пути моего воображения. Вот Ниф-Ниф. Рыжая щетина его поступков - разве не выдержит она сравнения с мощью Нафтеле, этого Наф-Нафа? Вот Нуф-Нуф. Трефное бешенство этой свиньи содержало в себе все, что нужно для того, чтобы властвовать. И неужели сам Вольф Сероштан не сумел различить блеск новой звезды? Но почему же один только Нафтеле взошел на вершину веревочной лестницы, а все остальные повисли внизу, на шатких ступенях?
Реб Лейб-Джорнал молчал, читая трефное сообщество о трех свиньях, трех юных, но уже немало обещающих свиньях. Перед нами расстилалось роскошное буйство постов. Человек, жаждущий ответа, должен запастись терпением. Человеку, обладающему знанием, приличествует важность. Поэтому Лейб-Джорнал молчал, глядя в мутную мглу монитора. Наконец он сказал:
- Почему он? Почему не они, хотите вы знать? Так вот - забудьте на время, что на носу у вас очки, а в душе осень. …
…Когда Вольф Сероштан зашел домой к Нифтеле, тот уже ждал себе неприятностей. Сдуть со света его дом, легкий соломенный дом его, легкий, как вздох ребенка, такой маленький соломенный домик, каких уже не помнит матерь наша Одесса, - это был грубый поступок. Куда было деваться потом Нифтеле со всем скарбом его и со всей его семьей, бездомному Нифтеле, бездомному, как последний босяк, нищему, как побирушка на Молдаванке? Разве что к брату Нуф-Нуфу, единокровному брату Нуфтеле, не то чтобы такому зажиточному брату, но деревянный дом, это, я вам скажу, не так плохо, как соломенный дом, ведь не всем нам Бог наш уготовил хлеб с коровьим маслом на завтрак и не у всех нас в Одессе есть каменные дома.
Нуфтеле знал, что Вольф Сероштан придет и к нему, как знает всякий человек, что придет за ним ангел смерти, как знает капитан греческой фелуки, что так за здорово живешь не провезти ему в город необандероленный табак и не сгрузить на берег шелк и сигары.
Потому что Вольф рассерчал. На другой день он заявился к Нуфтеле с Нифтеле и начал махать пистолетом.
- Холоднокровней, Вольф, - ответил Нуф-Нуф, зеленый, как зеленая трава, потому что надо же было что-то сказать, чтобы не молчать, как могильный камень на старом еврейском кладбище. - Холоднокровней, Вольф, и не имей этой привычки быть нервным на работе.
Сказать, что Вольф Сероштан обиделся, было не сказать ничего. Сказать это было все равно что сказать на белое, что это черное, как сказать на день, что это глухая ночь. Что Нуфтеле и Нифтеле бросились бежать до брата их Нафтеле, так этого можно и не говорить, потому что куда бежать еще этим двум свиньям, трефным этим свиньям, как не к старшему своему брату, отчаянному брату своему, недаром прозванному «Полторы Свиньи». Потому что не было такого богатого еврея на Малой Арнаутской, как Нафтеле, и такого хитрого еврея, как он, и в таком хорошем каменном доме, какого у вас нет и не будет, покуда солнце ходит по небу и живые хоронят своих покойников.
- Какой-то оборванец, - сказал Нуфтеле брату, - какой-то оборванец колотится до твоего помещения.
- Отвори нам, с божьей помощью, хату, - это говорил из-за двери Вольф Сероштан, грубый Вольф, слывший среди волков грубияном. - Иначе тебя ждут большие неприятности в твоей семейной жизни.
- Бросьте этих глупостей, Вольф! - сказал Нафтеле. - Бросьте этих глупостей, ведь это свинья со свиньей не встречается, а два умных человека всегда могут выпить рюмку водки и закусить, чем бог послал. Приходите завтра к Фанкони, Вольфеле, и расскажете мне, что вы имеете против меня, Вольфеле и зачем кипятитесь!
Но покуда Нифтеле и Нуфтеле в помещении горланили, насосавшись, как трефные свиньи, Вольф полез прямо на крышу, потому что если кому неправда закон, тому и печная труба - открытая дверь. Да только у Нафтеле котел висел над огнем, и сам Нафтеле улыбался улыбкой полугодовалого младенца. И скоро паленой шерстью запахло в доме его, волчьей шерстью, мокрой, заваренной кипятком.
- Нафтеле, - сказал Нифтеле брату, - знаешь, что мине сдается? Мине сдается, что у нас горит сажа!
- Братец, - отвечал Нафтеле, - умоляю, закусывайте и выпивайте, и пусть вас не волнует этих глупостей.
Нифтеле тупо уставился на обварившегося кипятком Вольфа, почмокал губами - ай, ай, ай! - а Нуфтеле вытаращился на то, что все еще варилось в котле, и, вздохнув, сказал:
- Что вы скажете на это несчастье! Это же кошмар.
Что потом Вольфа Сероштана хоронили с певчими и сам городовой отдавал ему честь, так это уже другая история.
Но что смыслите в этом вы, когда у вас на глазах очки, а в душе - осень?.
- Реб Лейб-Джорнал, - сказал я старику, - поговорим теперь о Нафтеле Свинье. Поговорим о молниеносном его начале и ужасном конце. Три тени загромождают пути моего воображения. Вот Ниф-Ниф. Рыжая щетина его поступков - разве не выдержит она сравнения с мощью Нафтеле, этого Наф-Нафа? Вот Нуф-Нуф. Трефное бешенство этой свиньи содержало в себе все, что нужно для того, чтобы властвовать. И неужели сам Вольф Сероштан не сумел различить блеск новой звезды? Но почему же один только Нафтеле взошел на вершину веревочной лестницы, а все остальные повисли внизу, на шатких ступенях?
Реб Лейб-Джорнал молчал, читая трефное сообщество о трех свиньях, трех юных, но уже немало обещающих свиньях. Перед нами расстилалось роскошное буйство постов. Человек, жаждущий ответа, должен запастись терпением. Человеку, обладающему знанием, приличествует важность. Поэтому Лейб-Джорнал молчал, глядя в мутную мглу монитора. Наконец он сказал:
- Почему он? Почему не они, хотите вы знать? Так вот - забудьте на время, что на носу у вас очки, а в душе осень. …
…Когда Вольф Сероштан зашел домой к Нифтеле, тот уже ждал себе неприятностей. Сдуть со света его дом, легкий соломенный дом его, легкий, как вздох ребенка, такой маленький соломенный домик, каких уже не помнит матерь наша Одесса, - это был грубый поступок. Куда было деваться потом Нифтеле со всем скарбом его и со всей его семьей, бездомному Нифтеле, бездомному, как последний босяк, нищему, как побирушка на Молдаванке? Разве что к брату Нуф-Нуфу, единокровному брату Нуфтеле, не то чтобы такому зажиточному брату, но деревянный дом, это, я вам скажу, не так плохо, как соломенный дом, ведь не всем нам Бог наш уготовил хлеб с коровьим маслом на завтрак и не у всех нас в Одессе есть каменные дома.
Нуфтеле знал, что Вольф Сероштан придет и к нему, как знает всякий человек, что придет за ним ангел смерти, как знает капитан греческой фелуки, что так за здорово живешь не провезти ему в город необандероленный табак и не сгрузить на берег шелк и сигары.
Потому что Вольф рассерчал. На другой день он заявился к Нуфтеле с Нифтеле и начал махать пистолетом.
- Холоднокровней, Вольф, - ответил Нуф-Нуф, зеленый, как зеленая трава, потому что надо же было что-то сказать, чтобы не молчать, как могильный камень на старом еврейском кладбище. - Холоднокровней, Вольф, и не имей этой привычки быть нервным на работе.
Сказать, что Вольф Сероштан обиделся, было не сказать ничего. Сказать это было все равно что сказать на белое, что это черное, как сказать на день, что это глухая ночь. Что Нуфтеле и Нифтеле бросились бежать до брата их Нафтеле, так этого можно и не говорить, потому что куда бежать еще этим двум свиньям, трефным этим свиньям, как не к старшему своему брату, отчаянному брату своему, недаром прозванному «Полторы Свиньи». Потому что не было такого богатого еврея на Малой Арнаутской, как Нафтеле, и такого хитрого еврея, как он, и в таком хорошем каменном доме, какого у вас нет и не будет, покуда солнце ходит по небу и живые хоронят своих покойников.
- Какой-то оборванец, - сказал Нуфтеле брату, - какой-то оборванец колотится до твоего помещения.
- Отвори нам, с божьей помощью, хату, - это говорил из-за двери Вольф Сероштан, грубый Вольф, слывший среди волков грубияном. - Иначе тебя ждут большие неприятности в твоей семейной жизни.
- Бросьте этих глупостей, Вольф! - сказал Нафтеле. - Бросьте этих глупостей, ведь это свинья со свиньей не встречается, а два умных человека всегда могут выпить рюмку водки и закусить, чем бог послал. Приходите завтра к Фанкони, Вольфеле, и расскажете мне, что вы имеете против меня, Вольфеле и зачем кипятитесь!
Но покуда Нифтеле и Нуфтеле в помещении горланили, насосавшись, как трефные свиньи, Вольф полез прямо на крышу, потому что если кому неправда закон, тому и печная труба - открытая дверь. Да только у Нафтеле котел висел над огнем, и сам Нафтеле улыбался улыбкой полугодовалого младенца. И скоро паленой шерстью запахло в доме его, волчьей шерстью, мокрой, заваренной кипятком.
- Нафтеле, - сказал Нифтеле брату, - знаешь, что мине сдается? Мине сдается, что у нас горит сажа!
- Братец, - отвечал Нафтеле, - умоляю, закусывайте и выпивайте, и пусть вас не волнует этих глупостей.
Нифтеле тупо уставился на обварившегося кипятком Вольфа, почмокал губами - ай, ай, ай! - а Нуфтеле вытаращился на то, что все еще варилось в котле, и, вздохнув, сказал:
- Что вы скажете на это несчастье! Это же кошмар.
Что потом Вольфа Сероштана хоронили с певчими и сам городовой отдавал ему честь, так это уже другая история.
Но что смыслите в этом вы, когда у вас на глазах очки, а в душе - осень?.