прекрасные стихи!
http://borkhers.livejournal.com/1981216.html?mode=reply#add_comment
Борис Херсонский
verses [дек. 8, 2014|08:34 am]
***
Новый город у моря. Ришелье, поборовшись с чумой,
отпраздновал Реставрацию и убрался к себе домой,
оставив согражданам статую на пьедестале
с фаллическим свитком, веночком на голове,
французским титулом и, если верить молве,
с тех времен и доныне жители лучше не стали.
В бухте говор разноязыкий, высокие мачты торчат,
свежие устерсы в бочках на вкус горчат.
Юный Пушкин у страшного грека сидит на коленях.
Оба смуглы. Прекрасная пара. Единство народов и рас.
И страшный грек в ушко эфиопу шепчет рассказ
о Черном море и о своих чудовищных преступленьях.
Юный Пушкин хохочет, смешлив, но смышлен человек.
К тому же известно, что там, где проходит грек,
двум евреям нечего делать. Евреи считают иначе.
Но вот, от этого города вдалеке
в пространстве и времени, с кочергою в руке
я сижу у камина на старой продрогшей даче.
Огонь на поленьях пляшет, и старый винил скрипит,
коты поглощают корм - такой себе общепит,
на улице гололед, потеплеет, так будет слякоть.
А Пушкин хохочет, но этого времени не вернуть,
да и мне остается времени - пластинку перевернуть,
себя пожалеть и мертвых друзей оплакать.
А юный Пушкин хохочет и грек обнимает его,
содомский грех - но история не говорит ничего,
жена генерал-губернатора уверенно входит в легенду
в бальном платье с вырезом до самых сосков,
грозящих на волю вырваться из корсетных тисков,
но все мертвы, и легенда сдана в аренду.
Мне нечего делать - ну разве гулять поутру.
Обледеневшие ветви шелестят на ветру.
Гудят провода. Проносятся автомобили
по Фонтанской дороге, грохочет на стыках трамвай,
остановись, человек, ладони дыханием согревай,
вспоминай все, что мы с тобою когда-то любили.
******************************
и вспомнился мне (один из любимых поэтов) Самойлов Давид "Пестель, поэт и Анна"
Там Анна пела с самого утра
И что-то шила или вышивала.
И песня, долетая со двора,
Ему невольно сердце волновала.
А Пестель думал: "Ах, как он рассеян!
Как на иголках! Мог бы хоть присесть!
Но, впрочем, что-то есть в нем, что-то есть.
И молод. И не станет фарисеем".
Он думал: "И, конечно, расцветет
Его талант, при должном направленье,
Когда себе Россия обретет
Свободу и достойное правленье".
- Позвольте мне чубук, я закурю.
- Пожалуйте огня.
- Благодарю.
А Пушкин думал: "Он весьма умен
И крепок духом. Видно, метит в Бруты.
Но времена для брутов слишком круты.
И не из брутов ли Наполеон?"
Шел разговор о равенстве сословий.
- Как всех равнять? Народы так бедны,-
Заметил Пушкин,- что и в наши дни
Для равенства достойных нет сословий.
И потому дворянства назначенье -
Хранить народа честь и просвещенье.
- О, да,- ответил Пестель,- если трон
Находится в стране в руках деспота,
Тогда дворянства первая забота
Сменить основы власти и закон.
- Увы,- ответил Пушкин,- тех основ
Не пожалеет разве Пугачев...
- Мужицкий бунт бессмыслен...-
За окном
Не умолкая распевала Анна.
И пахнул двор соседа-молдавана
Бараньей шкурой, хлевом и вином.
День наполнялся нежной синевой,
Как ведра из бездонного колодца.
И голос был высок: вот-вот сорвется.
А Пушкин думал: "Анна! Боже мой!"
- Но, не борясь, мы потакаем злу,-
Заметил Пестель,- бережем тиранство.
- Ах, русское тиранство-дилетантство,
Я бы учил тиранов ремеслу,-
Ответил Пушкин.
"Что за резвый ум,-
Подумал Пестель,- столько наблюдений
И мало основательных идей".
- Но тупость рабства сокрушает гений!
- На гения отыщется злодей,-
Ответил Пушкин.
Впрочем, разговор
Был славный. Говорили о Ликурге,
И о Солоне, и о Петербурге,
И что Россия рвется на простор.
Об Азии, Кавказе и о Данте,
И о движенье князя Ипсиланти.
Заговорили о любви.
- Она,-
Заметил Пушкин,- с вашей точки зренья
Полезна лишь для граждан умноженья
И, значит, тоже в рамки введена.-
Тут Пестель улыбнулся.
- Я душой
Матерьялист, но протестует разум.-
С улыбкой он казался светлоглазым.
И Пушкин вдруг подумал: "В этом соль!"
Они простились. Пестель уходил
По улице разъезженной и грязной,
И Александр, разнеженный и праздный,
Рассеянно в окно за ним следил.
Шел русский Брут. Глядел вослед ему
Российский гений с грустью без причины.
Деревья, как зеленые кувшины,
Хранили утра хлад и синеву.
Он эту фразу записал в дневник -
О разуме и сердце. Лоб наморщив,
Сказал себе: "Он тоже заговорщик.
И некуда податься, кроме них".
В соседний двор вползла каруца цугом,
Залаял пес. На воздухе упругом
Качались ветки, полные листвой.
Стоял апрель. И жизнь была желанна.
Он вновь услышал - распевает Анна.
И задохнулся:
"Анна! Боже мой!"
1965
Борис Херсонский
verses [дек. 8, 2014|08:34 am]
***
Новый город у моря. Ришелье, поборовшись с чумой,
отпраздновал Реставрацию и убрался к себе домой,
оставив согражданам статую на пьедестале
с фаллическим свитком, веночком на голове,
французским титулом и, если верить молве,
с тех времен и доныне жители лучше не стали.
В бухте говор разноязыкий, высокие мачты торчат,
свежие устерсы в бочках на вкус горчат.
Юный Пушкин у страшного грека сидит на коленях.
Оба смуглы. Прекрасная пара. Единство народов и рас.
И страшный грек в ушко эфиопу шепчет рассказ
о Черном море и о своих чудовищных преступленьях.
Юный Пушкин хохочет, смешлив, но смышлен человек.
К тому же известно, что там, где проходит грек,
двум евреям нечего делать. Евреи считают иначе.
Но вот, от этого города вдалеке
в пространстве и времени, с кочергою в руке
я сижу у камина на старой продрогшей даче.
Огонь на поленьях пляшет, и старый винил скрипит,
коты поглощают корм - такой себе общепит,
на улице гололед, потеплеет, так будет слякоть.
А Пушкин хохочет, но этого времени не вернуть,
да и мне остается времени - пластинку перевернуть,
себя пожалеть и мертвых друзей оплакать.
А юный Пушкин хохочет и грек обнимает его,
содомский грех - но история не говорит ничего,
жена генерал-губернатора уверенно входит в легенду
в бальном платье с вырезом до самых сосков,
грозящих на волю вырваться из корсетных тисков,
но все мертвы, и легенда сдана в аренду.
Мне нечего делать - ну разве гулять поутру.
Обледеневшие ветви шелестят на ветру.
Гудят провода. Проносятся автомобили
по Фонтанской дороге, грохочет на стыках трамвай,
остановись, человек, ладони дыханием согревай,
вспоминай все, что мы с тобою когда-то любили.
******************************
и вспомнился мне (один из любимых поэтов) Самойлов Давид "Пестель, поэт и Анна"
Там Анна пела с самого утра
И что-то шила или вышивала.
И песня, долетая со двора,
Ему невольно сердце волновала.
А Пестель думал: "Ах, как он рассеян!
Как на иголках! Мог бы хоть присесть!
Но, впрочем, что-то есть в нем, что-то есть.
И молод. И не станет фарисеем".
Он думал: "И, конечно, расцветет
Его талант, при должном направленье,
Когда себе Россия обретет
Свободу и достойное правленье".
- Позвольте мне чубук, я закурю.
- Пожалуйте огня.
- Благодарю.
А Пушкин думал: "Он весьма умен
И крепок духом. Видно, метит в Бруты.
Но времена для брутов слишком круты.
И не из брутов ли Наполеон?"
Шел разговор о равенстве сословий.
- Как всех равнять? Народы так бедны,-
Заметил Пушкин,- что и в наши дни
Для равенства достойных нет сословий.
И потому дворянства назначенье -
Хранить народа честь и просвещенье.
- О, да,- ответил Пестель,- если трон
Находится в стране в руках деспота,
Тогда дворянства первая забота
Сменить основы власти и закон.
- Увы,- ответил Пушкин,- тех основ
Не пожалеет разве Пугачев...
- Мужицкий бунт бессмыслен...-
За окном
Не умолкая распевала Анна.
И пахнул двор соседа-молдавана
Бараньей шкурой, хлевом и вином.
День наполнялся нежной синевой,
Как ведра из бездонного колодца.
И голос был высок: вот-вот сорвется.
А Пушкин думал: "Анна! Боже мой!"
- Но, не борясь, мы потакаем злу,-
Заметил Пестель,- бережем тиранство.
- Ах, русское тиранство-дилетантство,
Я бы учил тиранов ремеслу,-
Ответил Пушкин.
"Что за резвый ум,-
Подумал Пестель,- столько наблюдений
И мало основательных идей".
- Но тупость рабства сокрушает гений!
- На гения отыщется злодей,-
Ответил Пушкин.
Впрочем, разговор
Был славный. Говорили о Ликурге,
И о Солоне, и о Петербурге,
И что Россия рвется на простор.
Об Азии, Кавказе и о Данте,
И о движенье князя Ипсиланти.
Заговорили о любви.
- Она,-
Заметил Пушкин,- с вашей точки зренья
Полезна лишь для граждан умноженья
И, значит, тоже в рамки введена.-
Тут Пестель улыбнулся.
- Я душой
Матерьялист, но протестует разум.-
С улыбкой он казался светлоглазым.
И Пушкин вдруг подумал: "В этом соль!"
Они простились. Пестель уходил
По улице разъезженной и грязной,
И Александр, разнеженный и праздный,
Рассеянно в окно за ним следил.
Шел русский Брут. Глядел вослед ему
Российский гений с грустью без причины.
Деревья, как зеленые кувшины,
Хранили утра хлад и синеву.
Он эту фразу записал в дневник -
О разуме и сердце. Лоб наморщив,
Сказал себе: "Он тоже заговорщик.
И некуда податься, кроме них".
В соседний двор вползла каруца цугом,
Залаял пес. На воздухе упругом
Качались ветки, полные листвой.
Стоял апрель. И жизнь была желанна.
Он вновь услышал - распевает Анна.
И задохнулся:
"Анна! Боже мой!"
1965