Истоки религии
ВОЗНИКНОВЕНИЕ ЧУВСТВА РЕЛИГИОЗНОСТИ
(Отрывки из книги «Философия гуманизма»)
Гиви ГИВИШВИЛИ *)
Все религиозные учения, независимо от различий в условиях их рождения, идеологической тональности, преследуемых целей и отношения к идее бога (богов), со временем сближались между собой (конвергировали), унифицировались и приобретали родовые черты традиционных религий стихий. Даже почти сугубо этические концепции Будды, Лаоцзы и Конфуция, в которых богам уделялось самое незначительное внимание, в конце концов становились полноценными религиозными системами. Они обрастали обрядностью и культами, на их фундаменте воздвигались монастыри и образовывались общины, внутри них возникали учения и секты. За исключением конфуцианства все учения породили особые группы или сословия людей - священнослужителей - экспертов по толкованию догматов учений и контролю за соблюдением связанных с ними культов.
Переняв у традиционных религий стихий их внешние атрибуты и символы веры, нынешние ведущие религиозные учения совершенно вытеснили своих конкурентов-предшественников из коллективного сознания людей. Трём из них даже удалось обрести статус мировых религий.
Отчего победители - Будда, Иисус и Мухаммед празднуют свой триумф? Прежде всего благодаря ставке на проблемы нравственности.
Поверженных богов мало интересовали тонкости морали [1]. Тщеславные и властолюбивые, падкие на лесть, часто кровожадные и беспутные, и всегда беспринципные как первые лица «протосоциализма», они ставили перед собой простую и незамысловатую цель - сломить сопротивление, приручить и цивилизовать - во вполне восточном духе - первобытного дикаря, ещё не свыкшегося с ярмом на шее. Иными словами, они приучали его примиряться с фактом возникшей иерархии в отношениях между людьми, принимать это неравенство как должное, как некий неоспоримый и необсуждаемый высший закон космического порядка. Ибо править непокорными и своевольными подданными - всё равно, что курить, сидя на пороховой бочке.
Но далеко ли уедешь на голом насилии? Будто бы в полном согласии с третьим законом Ньютона оно и в общественной жизни вызывает естественное и неотвратимое противодействие. Поэтому из необходимости придания государству устойчивости и стабильности рождалась потребность раз и навсегда обуздать нрав узников города - нового места обитания потомков вчерашнего бродяги-охотника. Чтобы троны новопрестольных царей стали незыблемы, грубое, прямое насилие над подданными должно было смениться насилием изощрённым и косвенным. Таково было настоятельное требование перехода от доцивилизованного к цивилизованному состоянию общества. Его‑то и уловили тонким своим слухом пророки.
Им следовало решить задачу совмещения двух внешне прямо противоположных целей: с заоблачных высот «спуститься» к человеку, «достучаться» до его сердца, и, вместе с тем, «подняться» до идеи абсолютной власти, стоящей бесконечно выше, дальше земных царей. Её, не подлежащий малейшему сомнению, священный авторитет должен был служить залогом справедливости и оправданием всему, происходящему между людьми. Прежде всего, разумеется, происходящему между власть имеющими и подчиненными ей. А эти последние, в свою очередь, должны были быть уверены, что будут услышаны тем, кто вершит высшее правосудие в этом и том мирах. У человека отнимали свободу. Он уже был готов смириться де‑факто и де‑юре с этим в обмен на то, чтобы кто‑то или что‑то возместило бы ему потерю. Этого требовало подсознание, внутренний голос, память об уже мифическом былом.
Каждый пророк решал общую для всех проблему сообразно своему жизненному опыту, своим представлениям и обычаям своего окружения. И козырной картой в игре с коллективным сознанием людей у всех у них стала нравственность. Потому что примирить «возвышение» идеи сверхъестественного до абсолюта, и «понижение» её до человеческого уровня (до прямого контакта с человеком) могло только обращение к морали. Но морали коллективной и соответствующим образом препарированной, в которой уже возникли и стали играть ключевую роль понятия о справедливости, личном чувстве долга, обязательствах и принципах, воздаянии и возмездии.
Несколько курьезно «запрограммированная» двойственность проявилась в чертах Атона, преобразованного в Яхве. Прежний, бесстрастно величественный, но материально конкретный господин Солнце принял более универсально абсолютный облик всевышнего с одной стороны, но с другой - измельчал. Он стал суетлив, у него проявились свойственные национальным богам человеческие пристрастия, симпатии и антипатии. И нравственность его приобрела избирательный характер, сулившей «нашим» благо, «не нашим» - зло. В речах Зороастра и Конфуция нравственность играет едва ли не первую скрипку. Но, разумеется, каждый из них придает ей свое особое звучание, стараясь угодить «верхам» и наставить на путь истинный «низы».
Будду, который совсем было отдалился от богов, «вернули» в их общество. Но личностная инициатива, индивидуальное шествие по пути к нирване осталось в его учении всё же превалирующим началом.
Впрочем, идеологические противники Сиддхартхи - брахманы ответили ударом на удар: демократизировали собственные культы, развили учение об аватарах-нисхождениях. Согласно последнему каждое небесное божество могло иметь земное воплощение. Так аватарой стал Вишну в образе спасителя Кришны. В конечном счете брахманы вытеснили учение Будды за пределы Индии, и лишь у её соседей обрело оно вторую родину.
От Иисуса, который проповедовал для «своих», свои же и отвернулись. Зато с распростертыми объятиями приняли его просвещенные греки с римлянами и германо-славянские варвары. Ведь он полнее других воплощал в себе двойственную идею человекобога - как сын бога и одновременно как смертный, гибнущий на кресте. Современный верующий человек непоколебим в своем убеждении, будто вера, и только она, смягчает души и очищает сердца, будто, только шествуя по стезе веры, человек приобщается к добродетели и освобождается от пороков и зла.
Какие же подвижки в нравах людей, разделяющих принципы религиозных доктрин, произошли за последние три тысячи лет?
Стали ли они честнее, благороднее, гуманнее? Стали ли лучше относиться друг к другу? В Китае сошли на нет обычаи человеческих жертвоприношений, иудаизм также отверг эту чудовищную традицию. Но кто докажет, что в других отношениях китайский, еврейский или арабский национальные менталитеты стали образцом добросердечия? Буддизм не проявил мягкости к и без того кротким нравам индийцев. А кампучийский изверг Пол Пот вырос на идеях буддизма, бывшего государственной религией вплоть до ХХ столетия.
В том, что христианство оказало сильное и благотворное влияние на нравы европейцев, искренне убеждены многие современные христиане. Удивительно, как прочно внедряются в коллективное сознание людей заблуждения и стереотипы. Те, кто утверждает, будто христианство приобщило Запад к возвышенным нравственным идеям, похоже не задумываются над смыслом своего утверждения. Взывая к всепрощающей любви к ненавидящим, не Иисус ли, одновременно, грозил адом тем, кто не способен на такое противоестественное чувство? Но это аморально, лицемерно, фальшиво, театрально и недостойно порядочного человека! Если бы его апологеты потрудились задуматься над тем, что породило инквизицию, спровоцировало братоубийственные войны, развратило «святую» римскую церковь, они бы поняли, что их общей первопричиной явилось одно - принцип двойных стандартов учения Христа. Этот внутренний порок учения, и прежде всего он, ответствен за все зло, совершенное во имя Христово.
Человек не так плох, как плоха идея, ради которой он готов убивать себе подобных. (Но не человек ли создал эту идею? Не думаю, что вина только в ней...) Вплоть до эпохи Возрождения, т. е. в течение почти пятнадцати веков, христианство безраздельно господствовало над умами и сердцами европейцев. И каков результат? Можно ли сказать, что средневековый Запад явил собой эталон или идеал? Напротив, он представлялся скопищем всеобщих больших и малых пороков. А нравственность европейцев стала меняться к лучшему только после того, как в их коллективное сознание стала проникать идея гуманизма.
Выстраивая религиозные учения в единый временной ряд, в них можно отметить еще одну черту, в особенности свойственную монотеистическим религиям. Я имею в виду возрастание их агрессивности. Если Эхнатон конфликтовал только с жрецами, а Моисей воевал за место под солнцем для своего народа и на большее, в сущности, не претендовал, то Христос и, тем более, Мухаммед притязали на власть над всем миром. Опять-таки, если Иисус уповал главным образом на силу убеждений, то Мухаммед открыто признавал войну за веру священным долгом всех мусульман.
Помимо возрастания агрессивности, усиление религиозного чувства проявилось также и в возникновении великого множества течений как в рамках «титульных» религий, так и вне сфер их влияния. Христианство давно раскололось на католическую, православную, протестантскую и другие церкви, в которых, в свою очередь, размножились собственные секты. Мусульмане сначала разделились на суннитов и шиитов, а затем в исламе появились секты суфистов, ваххабитов, бехаистов и т. д., и т. п. Особенно щедрыми на урожай новых религий выдались последние века, «подарившие» нам мормонов и сайентологов, последователей Муна, Аум‑сенрикё и сотни, если не тысячи других сект, школ и движений, в каждой из которых поклоняются собственным пророкам, идолам, кумирам и гуру.
Как же понимать эту эволюцию коллективного сознания, прошедшего путь от магии до идеологических религий? Всё указывает на то, что она отражает эффект усиления социализации человеческого общества.
Проницательный читатель несомненно догадывается, куда клонит автор. И в самом деле, разве в истории Homo saрiens мы не видим типичный пример резкого усиления социальности в условиях перехода от бродяжничества к оседлости и последующего возрастания численности и плотности населения при превращении селений в города? Разве при таком развитии человеческих сообществ возникающая в них социальная иерархия по сути и духу не вполне соответствует иерархии, давно установившейся в животном мире? Разве предводители воинских дружин и вожди племён прошлого, равно как харизматические лидеры наций «элиты», и даже воровские «авторитеты» современности, не копируют повадки доминантных особей животного царства? 1 Человек, похоже, изобрел не слишком много нового из того, чем он живёт в наши дни. Я боюсь, что дальнейшее углубление в аналогии и параллели с животным миром вызывает у некоторых читателей бурю эмоций. Но как бы там ни было, будем смотреть правде в глаза: социогенность рождает не только сословное (кастовое), имущественное и политическое неравенство в человеческой среде, оно рождает также и религиозное чувство!
Вывод этот не вполне оригинален. Еще Дарвин утверждал, что «религиозное чувство чрезвычайно сложное целое, состоящее из любви, полной покорности высшему и таинственному повелителю, из глубокого сознания зависимости, страха, уважения, благородности, надежды на будущее и, может быть, ещё из других элементов… Мы видим… некоторое отдалённое приближение к этому душевному состоянию в горячей любви собаки к своему хозяину… Поведение собаки, возвращающейся к своему хозяину после долгой разлуки и - я могу прибавить - обезьяны при виде любимого сторожа совершенно иное, чем при встрече со своими товарищами (здесь и далее курсив мой - Г. Г.). В последнем случае радость не так сильна и чувство равенства выражается в каждом действии. Профессор Браубах утверждал даже, что собака смотрит на своего хозяина как на бога» 2. К чести человека, я могу добавить, что он гораздо чаще отвечает собаке взаимностью, чем бог ему. Кстати говоря, мало кто слышал о кошачьей привязанности к человеку, что не удивительно, поскольку кошка - животное территориальное, а не общественное.
В словах Дарвина крайне важна мысль о том, что животное реагирует на человека совершенно иначе, нежели на своего «собрата». В самом деле, отношения между особями в сообществах высших животных весьма подвижны и подвержены самым разнообразным привходящим обстоятельствам. Например, находящийся в полном расцвете сил доминантный самец, случайно получив повреждение, назавтра оказывается не у дел. Сегодня он пожинает лавры, завтра льёт горькие слёзы. Он вправе сказать: судьба - ветреница. Ибо ему ох как далеко до царицы у насекомых, ведь покуда она жива, она вне конкуренции (у термитов, правда, имеется самец-король, точнее принц-консорт, который пребывает с маткой - королевой и в течение периода откладки яиц спаривается с ней несколько раз). Так что в сознании собаки человек занимает, грубо говоря, ту же «экологическую нишу», что для рабочих термитов и муравьев их царицы.
Система иерархии в человеческих сообществах за очень короткий (по геологическим меркам) срок совершила по крайней мере два драматических скачка. На стадии первобытного коммунизма она мало чем отличалась от иерархических структур приматов. А они, как выяснилось, ещё более изменчивы, неустойчивы и зависимы от самых разнообразных факторов и условий, чем у позвоночных низших таксономических рангов.
Тем не менее, согласно данным специалистов в области эволюции и генетики поведения 3, в целом иерархия среди приматов слабо ощутима. Но я не открою Америки, если замечу, что и на сообщества охотников-собирателей влияние иерархии почти не сказывалось. А поскольку для первобытного коммунистического человека не существовало авторитета, кроме него самого, как он мог нуждаться в покровителе - высшем существе?
Животные признают власть над собой того, кто у них непосредственно перед глазами. Человек, с его богатым воображением, стал творить себе кумиров вымышленных, когда в его жизни возникла зависимость от «кумиров» реальных - солнца, грозы, засухи, урожая и т. д. Но мыслерожденные боги стихий были всё же мелковаты, чтобы претендовать на статус «царя-царей» или «императора» потустороннего мироздания. Ибо и сам человек не помышлял о добре и зле больше, нежели о благе и вреде для земледелия или скотоводства. А главное - численность и плотность сообществ последних далеко не дотягивали до того «твердого минимума участников», который порождал истинную социальность. Подлинная социальность (в «насекомом» смысле) и, следовательно, нужда в идолах-авторитетах высшего порядка возникла позже, с появлением сословной иерархии, связанной с существованием в городе.
Итак, факты вынуждают нас признать, что основание религиозного чувства коренится в животном происхождении человека. Но в своём развитии оно проходит две стадии: от подобия благоговейного трепета, испытываемого собакой по отношению к хозяину, до кульминации - «верноподданнического, священного» инстинкта обожествления царицы общественными насекомыми. Иными словами - религиозное чувство всего-навсего идёт в кильватере эволюции иерархических структур и социальности в человеческом обществе. К тому же оно сравнительно молодо - его возраст не превышает 6 - 9 тыс. лет, так как оно родилось в ходе всемирной аграрной революции.
Вместе с тем, из того факта, что собака признает человека высшим авторитетом - «богом», следует ещё один замечательный вывод. Данное признание рождается в её мозгу, оно результат деятельности её сознания. У человека идея существования души и духов также возникает в серых клеточках его головного мозга (а вовсе не в сердце, как полагают некоторые наивные люди). Поэтому, следуя логике, мы обязаны признать, что идея бога в какой бы ни было форме «продукт» работы тех же серых клеток. Следовательно, бог и то, что понимают под духовностью, есть точно такое же производное творчества интеллекта, как изобретение колеса, логарифмической линейки и зубочистки 4. Но в иерархической пирамиде развития интеллекта духовность располагается между магическими суевериями далёкого коммунистического прошлого и здравомыслием, возникшим заведомо позже духовности. (Под здравомыслием, я, как легко догадаться, подразумеваю рационально-критический способ мышления, свободный от налета религиозной иррациональности). Говоря иначе, в эволюционном ряду: суеверия - духовность - здравомыслие последнее звено представляет собой наиболее прогрессивную способность, приобретённую человеком или развившуюся в нём.
Когда я утверждаю, что религиозность и духовность имеют животное происхождение, я никоим образом не имею в виду оскорбить чувства верующих. Ведь умение думать строго логически тоже не с неба «свалилось» нам на (в) голову. Все три способа мышления - детища одного родителя - сознания, присущего (в примитивной форме) не только человеку, но и высшим животным. У человека они явились следствием естественной, но чрезвычайно бурной эволюции психики и интеллекта, происходящей в последние несколько тысячелетий. Различие состоит только в том, что здравомыслие находится на более высоком (можно сказать: наивысшем) уровне развития психики, нежели его исторические предшественники.