(no subject)
Говорят, что на том свете будет тем меньше мучений,
чем больше принял на этом. Может быть, это и правда.
А может быть - нет. Оттуда ещё никто не вернулся.
Два года назад, когда ей шёл девяносто четвёртый,
она мне как-то сказала: «Вы за меня молитесь плохо -
я зажилась, мне давно пора умереть, а я зачем-то живу».
Я сказал, что буду молиться лучше, но не знаю, когда начинать:
прямо сейчас или подождать месяцев пять, чтобы она могла
подержать на руках будущего прапраправнука.
Она немного подумала, взглянула на меня: «Вы хитрый»
и добавила: «Не беда, если Бог меня подождёт немножко.
Как вы думаете?». И она таки дождалась прапраправнука
и держала его на руках. Здоровый мальчонка.
Можно было начинать молиться. Но - впереди был брис,
потом дни рождения детей - не огорчать же их смертью,
а потом она как-то сказала, что уж и 94 отметит с детьми, а потом...
Время стало размывать её, как река размывает берег.
Недавно сказавшая мне, по-девичьи краснея:
«Знаете, доктор, это удивительно, но душа не стареет»,
всегда выглядевшая так, будто гости уже на пороге
замка - её половины комнаты в nursing home,
теперь она встречала меня то в халате, то лёжа в постели,
то позабыв надеть зубные протезы работы покойного мужа,
узнавала, что сегодня четверг, лишь по моему приходу,
её русский всё реже перемежался певучим идиш,
а её девочки - одной хорошо под, другой изрядно за семьдесят,
которых она вырастила одна под колыбельный грохот войны,
в самом начале убившей их отца, за которого вышла в шестнадцать,
предпочитали ещё думать, что мама просто не хочет...
Поэтому о жизни и смерти она говорила только со мной.
Пусть бы, - она говорила, - Бог услышал меня, нивроко,
и не мучал - за что меня мучать так долго,
если бы вы меня правда любили, то помогли б умереть.
Неужто, - спрашивал я, - вы хотите с того света видеть меня в тюрьме?
Нет, - отвечала она, - но больше я так не хочу.
Однажды пришёл, а она в коме - подумал,
что Бог услышал её просьбы и хочет забрать во сне.
Богу - богово, а медицине удалось её откачать.
Правда, она потеряла зрение и поселилась в постели.
Её девочки дважды в день приезжают с бульоном,
всё уже понимая, но - должны же они делать хоть что-то.
Я приезжаю по четвергам. Дайперсы и подушки.
Она витает во сне между этим миром и тем.
Беру за руку, что-то говорю или просто молчу.
Минут через двадцать она открывает невидящие глаза:
«Это Вы? Значит, сегодня четверг. Я знала, что Вы придёте».
Она уже не зовёт смерть, ибо спит в обнимку со смертью.
Она говорит мне об этом. И я, чтоб не сорить словами,
поглаживаю её руку, а она жалеет детей, которые так устали
возиться с её затянувшейся жизнью, и сама она тоже устала.
И наступает четверг, и я прихожу снова. Пока прихожу...
А она всё дальше и дальше. И голос всё тише и тише.
Кораблик её души уплывает туда, где за горизонтом
океан этой жизни впадает в небесные веси и растворяется в них.
Её муж незадолго до смерти сказал ей: "Не волнуйся,
если на том свете мне будет плохо, я возвращусь".
Но он пока не вернулся ...
Источник