Лилия Шевцова: "ДЛЯ ПУТИНСКОГО РЕЖИМА НАЧАЛСЯ ПОСЛЕДНИЙ ОТСЧЕТ ВРЕМЕНИ"
Известный политолог Л.Шевцова строит прогноз избавления России от самодержавия на основе анализа свержения подобных режимов в других странах.
АГОНИЯ
ЛИЛИЯ ШЕВЦОВА
Путин - гробовщик самодержавия
Твердить о том, что путинский режим исчерпал себя, банально. Сегодня важнее поразмышлять, приведет ли агония путинизма к концу самодержавия, можно ли надеяться на раскол элиты и как выходили из авторитаризма другие страны.
История демократических революций новейшего времени показывает, что авторитарные лидеры (и диктаторы тоже), начав терять власть, обычно пытались выжить тремя способами. Одни начинали игру в демократизацию, что лишь усиливало в обществе, которое начало ощущать в этой игре признак слабости, стремление к реальной свободе.
Другие начинали осторожно приоткрывать форточку, надеясь получить у общества новую легитимность через выборы. Но тщетно - ни одному авторитарному лидеру никогда не удавалось заставить общество поверить в свои неожиданные либеральные устремления. Начав открывать форточку, авторитарные режимы обычно обваливались (это напоминание тем, кто все надеется, что Путин вернется к умеренной либерализации, особенно с новым премьером!).
Третьи не тратили время на «обманки» и сразу переходили к репрессиям. В этом случае авторитаризм и диктатура могли продлить свое время, но только при определенных условиях: или если приходил новый лидер, что позволяло авторитаризму получить некоторую легитимацию через смену персонификатора принуждения; или если лидер начинал внешний конфликт либо войну, которая вынужденно сплачивала население (но на некоторое время).
Смена лидера и перестановки внутри правящей команды при обращении режима к жестоким репрессиям помогли сохранить власть и систему в Китае в 1989 году. Греческий режим в 1974 г., совершив переворот на Кипре, и аргентинский режим, совершив вторжение на Фольклендах в 1982 г., оттянули (но ненадолго) свою политическую смерть. Кстати, российский конфликт с Грузией в августе 2008-го был в тот момент не нужен ни режиму, ни системе российского самодержавия, которые еще сохраняли устойчивость. Вот сейчас этот конфликт Путину бы пригодился.
Нет сомнений в том, что путинский режим вступил в последнюю стадию своего существования. Есть классические критерии упадка власти, и ее ключевые признаки в России налицо: неспособность Кремля ни сохранить статус-кво, ни начать перемены; переход к репрессиям с целью удержать власть; непонимание современных вызовов и попытки ответить на них, обращаясь в прошлое (милитаризм, православный фундаментализм); стремление передать контроль над властью и собственностью по наследству.
Для тех, кто сомневается в том, что для путинского режима начался последний отсчет времени, могу посоветовать полистать Тойнби, Хантингтона либо Фукуяму, которые внимательно изучали процесс деградации и смерти самых разных режимов.
Может ли Путин сохранить власть, перейдя от имитационной демократии к репрессивному режиму? Если верить мировому опыту, то только начав вооруженный конфликт с внешним миром.
Если Путин к этому не готов, то его сохранение в Кремле начинает противоречить интересам самодержавной системы, т.е. совокупности механизмов, традиций и интересов слоев, заинтересованных в персоналистской власти.
Подчеркну: политическая и социальная база системы гораздо шире базы путинского правления, которая неудержимо скукоживается. Сегодня воспроизводство системы требует закрыть путинскую главу.
Формирование нового статус-кво осложняет сохранение в Кремле лидера и команды, которые в общественном сознании ассоциируются с провалами. Путин не может гарантировать корпоративные интересы ни для силовой бюрократии, для которой он недостаточно жесток, ни для «сислибов» и стоящей за ними буржуазии, которых не устраивают его новые правила игры, отдающие их на съедение силовой бюрократии. Путин давно уже отторгается динамичным городским меньшинством. Но и архаичная часть общества смотрит на него без обожания.
Теоретически Путин мог бы попытаться обмануть судьбу через возвращение к вождистской формуле. Это означает обращение к обществу через голову бюрократии и преторианцев. Но для того, чтобы получить вождистскую легитимность, нужно быть готовым не только пролить кровь населения, но и репрессировать ведущих представителей правящего класса. Причем самых доверенных! «Казус Сердюкова», которого не то обвиняют, не то спасают от обвинения, показал, что Путин вряд ли сможет стать новым Сталиным либо Мао. А только сталинско-маоистская модель антибюрократической и одновременно антиолигархической «революции сверху» может дать охромевшему Путину поддержку той части населения, к которой он апеллирует. Впрочем, у лидера, потерявшего харизму и сакральность, вряд ли есть шанс стать Вождем, даже если он этого отчаянно захочет и решится на показательное кровопускание.
Пока путинский Кремль еще не решил, до какой степени он готов использовать репрессивный ресурс. Неясно (и скорее всего, Кремлю тоже), насколько силовые структуры готовы защитить власть, когда придет момент серьезных испытаний. Между тем, политический режим не может долго находиться в ситуации, когда лидеру непонятно, может ли он обратиться к насилию. Неясность пределов репрессивности путинского режима и явный страх власти перед последствиями своего насилия размывает опоры правления и самой системы. Более того, эта неясность не только пугает общество, но и позволяет некоторым общественным слоям набираться смелости и преодолевать страх перед конфронтацией с властью.
Словом, нельзя не увидеть противоречивой роли Путина. С одной стороны, он отец постпутинизма и инициатор перехода к силовому правлению. Он раскрутил репрессивный маховик: а теперь и Дума, и Следственный комитет, и суды с усердием толкают его дальше… Но, с другой - нынешнее президентство Путина начинает подрывать систему. Правящий класс не может этого не понимать. Цена сохранения Путина в Кремле для правящего класса уже выше цены, которую этот класс может заплатить за его уход. Как обеспечить его уход - вот какая мысль должна занимать умы не только дальнего, но и ближнего окружения Путина. По крайней мере, его дальновидных представителей.
И вот наш парадокс. Реальная трансформация России требует, чтобы Путин покинул Кремль. Но его уход до того момента, когда появится влиятельная системная альтернатива, может облегчить сохранение самодержавия через приход свежей «железной руки».
Очевидно, мы вскоре увидим попытки приватизировать лозунг «Долой Путина!» теми, кто попытается освободить Кремль для нового царя. Поэтому этот лозунг может работать на общество только в увязке с лозунгом «Долой самодержавие!». Последнее же означает отказ от закрепленного в Конституции принципа монополии на власть, который является стержнем российской системы.
Стоит ли надеяться на раскол элиты?
Целый ряд успешных мировых трансформаций был следствием распада старого правящего класса, выделения из него прагматиков, которые шли на союз с антисистемной оппозицией. Иногда представители старого режима становились инициаторами демократической трансформации (отсюда известный лозунг последней волны демократизации - «недемократы могут стать демократами»). Опыт демократических революций последних 50 лет (прежде всего, в Латинской Америке, Испании и Южной Африке) породил убеждение, что самым удачным сценарием демократического транзита является «пакт» между прагматиками и оппозицией. Не без влияния этого убеждения надежда на раскол российской элиты и возможность нашего собственного «пакта» («круглого стола») стала мантрой российской либеральной оппозиции.
Некоторые факты говорят, что единомыслие в нашей правящей корпорации действительно стало фикцией. Об этом свидетельствуют и споры о том, что делать с экономикой (в очередной раз обострившийся конфликт между государственниками и системными либералами), неожиданно критическое отношение некоторых министров к «закону Ирода» (правда, критиканы быстро стушевались). Добавим к этому и ожесточенную борьбу кланов за ресурсы. Наконец, очевидно, что репрессивный авторитаризм вызывает недовольство олигархии и сислибов, которым давно претит агрессивное возвышение силовой бюрократии. Дальнейшее скатывание России к репрессиям, а следовательно, и неизбежное закрытие страны означает, что «несиловая» часть режима потеряет не только возможность сидеть «на двух стульях» - служить Кремлю и претендовать на либеральный имидж, но и потеряет свою международную роль, т.е. не будет востребована в качестве посредника между Кремлем и Западом.
Но свидетельствует ли перечисленное о приближающемся расколе правящего класса? Брожение, бурчание, недовольство, даже участие в демонстрациях - еще не признак готовности части правящей элиты противопоставить себя путинскому Кремлю и другой части элиты. Написание докладов с призывами к переменам и алармистскими предупреждениями, даже публичная критика Путина, пока укладываются в рамки, разрешенные режимом. Раскол правящего класса в авторитарных странах находил отражение в открытом выходе недовольных группировок на сцену со своей программой и их обращением к обществу. Причем что важно: раскол правящих классов всегда происходил на фоне (либо был результатом) массового общественного недовольства, начинающегося паралича власти и появления радикальной оппозиции вне рамок режима. Все реформаторы, вышедшие из недр старого режима, поднялись на волне общественного подъема. А что мы имеем сегодня в России? Претендентов на роль российского Суареса либо Де Клерка в путинской команде не видно. Нет пока и давления извне, которое бы помогло выйти из тени потенциальным кандидатам на эту роль. Хотя, глядя на кремлевскую группировку, даже трудно предположить, что кто-то из ее представителей мог бы вынашивать фрондерские замыслы.
Но давайте представим, что наступает общественный кризис, люди выходят на улицы и наш правящий класс все-таки разламывается, происходит самоопределение его фрагментов и между ними начинается политическая борьба. Для того чтобы раскол российской элиты стал толчком к трансформации, нужны как минимум две предпосылки.
Во-первых, готовность прагматиков пойти наперекор своим интересам и поддержать правовое государство, что означает их готовность потерять власть. (И кто бы внутри правящей команды мог на такое решиться?).
Во-вторых, существование структурированной влиятельной оппозиции вне системы.
Если нет хотя бы одного из этих условий, раскол российской элиты неизбежно приведет к верхушечному перевороту. Наиболее вероятна попытка части правящей элиты сохранить власть через переход к милитаристско-изоляционистской диктатуре. Этот сценарий имеет больше шансов и в силу наличия отмобилизованной традиционалистской базы, и потому что Россия уже движется в репрессивном желобе, и потому что мягкий авторитаризм больше не в силах обеспечить власть правящей верхушки. Этот сценарий был бы естественным завершением постройки, которую начал воздвигать Путин - но уже без него.
Насколько вероятен переворот роялистов-сислибов? Их послужной список говорит, что нет оснований надеяться, что в случае политического и общественного кризиса они вдруг решат бороться за переход к правовому государству. Их действия и риторика свидетельствуют о том, что даже та часть сислибов, которая демонстрирует антирежимное (критическое по отношению к Путину) поведение, вряд ли готова к антисистемному поведению. Да и зачем, если они еще могут устроиться в рамках самодержавия (уже при новом лидере), при котором они всегда находили свою роль. А вот антисистемность грозит им непредсказуемыми последствиями.
Напомню, что буржуазия и либералы-технократы не только в России, но и в других переходных обществах всегда пытались найти защиту за спиной вождя. Так что в случае переворота сислибов можно ожидать возвращение к новой версии ельцинского режима. Однако рано или поздно у режима «Ельцин-2» возникнет потребность в самозащите (прежде всего от общества), и этот режим будет искать нового Путина. Все вернется на круги своя: очередная команда преторианцев вновь возьмет верх над сборной командой олигархов-технократов, никогда не отличавшихся особой смелостью. Яркая победа Чубайса над Коржаковым-Сосковцом в 1996 г. давно стала историей, которой вряд ли дано повториться: и Чубайс потерял прежний кураж, и преторианцы стали позубастей. Да и вообще, в политике трудно войти в одну и ту же реку дважды, особенно если река изменила течение. Нынешнее правление Путина тому доказательство. Казалось бы, и лидер тот же, и Кремль не изменился, и даже рейтинги президента сногсшибательные, но лидер возвратился не торжествовать, а присутствовать на своих политических похоронах.
Как это ни парадоксально, но сценарий с переворотом сислибов, если говорить о задачах трансформации для России, гораздо хуже сценария преторианской диктатуры: роялистский переворот гарантированно приведет к еще большей дискредитации и правого государства, и идеи свободы. Впрочем, этот сценарий мы упомянули лишь из академического интереса. И для того, чтобы показать, что любая имитация затрудняет общественный перелом гораздо больше, чем однозначность тенденции.
Короче, не стоит надеяться на скорый раскол российской элиты либо на то, что он облегчит выход России из самодержавия. Как и в случае с уходом Путина, раскол может привести к новой форме персоналистской власти. Неоправданные надежды на верхушечный разлом лишь отвлекают нас от необходимости работы над антисистемной альтернативой. Между тем, только формирование такой альтернативы и ее поддержка в обществе может создать ситуацию, когда отдельные представители правящего класса начнут искать возможность спрыгнуть с кремлевского «Титаника». Представители правящего класса (вряд ли его первого эшелона) могут стать участниками общедемократического пакта, но на условиях оппозиции, а не фрондеров от власти. Этим российская трансформация, скорее всего, будет отличаться от демократических революций в других странах.
Поиск альтернативы
Россия не обязательно должна повторить тот путь к свободному обществу, по которому шли другие страны. Надеяться на автоматизм предыдущей логики не следует. Так, скажем, уже ясно, что испанская трансформация «сверху», которая стала моделью для выхода из единовластия в Латинской Америке и некоторых странах Восточной Европы, в России невозможна, в первую очередь, в силу дискредитации российского правящего класса и идеи модернизации «сверху». В мире не было прецедента трансформации полураспавшейся ядерной державы, начинающей возвращаться к роли «уникальной цивилизации». Что означает готовность правящей команды сдерживать перемены любой ценой. Ни у одного авторитарного режима в предыдущие полвека не было возможности столь активно использовать внешнюю политику как компенсатор сужения внутренних ресурсов в целях защиты статус-кво. Причем, речь идет о вовлечении Запада в процесс поддержки этого статус-кво! Так что России придется искать свой выход из цивилизационного тупика, в который мы продолжаем настойчиво углубляться.
И все же существуют проверенные мировой практикой предпосылки и механизмы трансформации, которые нам стоит учитывать. И которые в той или иной мере, видимо, будут работать и в России. Во всяком случае, их учет сократит время и муки наших экспериментов.
Так что же из мирового опыта нам может пригодиться? Вот первая аксиома движения к свободе, подтверждённая в самых разных обществах. Мотором и движущей силой трансформации всегда и везде были интеллектуалы. Именно они формировали идеи, тактику и стратегию. Они придавали эмоции и страсть общественному протесту. Они несли эти идеи в другие социальные слои. Если интеллектуалы спят, а тем более служат режиму, если они не готовы строить оппозиционные структуры и идти «в народ» - можно забыть о переменах. Российский опыт, думаю, подтверждает эту аксиому.
С интеллектуальным и стратегическим ядром протеста ясно. Но какой слой общества может стать социальной основой демократического движения? Такой силой становились самые разные социальные группы - от молодого офицерства и студенчества до мелкого бизнеса, средних городских слоев и религиозных групп, оформленных вокруг отдельных церквей. Кстати, о роли церкви в протестном движении. Это особая тема и, надеюсь, мы ее поднимем. Не было ни одной успешной демократической трансформации нового времени, где бы церковь не играла важной, а порой и решающей роли. Так как протестантские страны в большинстве случаев уже были демократиями, революционную роль пришлось играть католической церкви. Уже в конце 60-х гг. от института, поддерживающего государство (правда, не везде), католическая церковь перешла к деятельности по поддержке свободного общества, в некоторых странах став решающим фактором выхода из авторитаризма и диктатуры.
Что было самым эффективным способом борьбы с авторитаризмом? Во-первых, признание его нелегитимности широкими слоями общества, и во-вторых, приверженность оппозиции принципу ненасилия. Введение в протестный «обиход» этих двух принципов стало гарантией всех демократических трансформаций 20-го века. Не менее существенным является принятие оппозицией и протестной частью общества еще одного правила: свободные выборы на основе новых конституционных правил игры, которые обеспечивают политическую конкуренцию и сменяемость власти. В тех или иных странах конкретные механизмы высвобождения от единовластия могли варьироваться. Но приведённые выше принципы были основополагающими.
А теперь о том, как тактически действовала оппозиция в тех странах, где произошла успешная мирная трансформация. На что она обращала внимание в своих конкретных действиях? Прежде всего, на формирование общедемократического фронта, т.е. объединение всех политических сил, которые были готовы признать идею правового государства и политической конкуренции. «Фронт» мог иметь разные формы - речь идет о горизонтальных, зонтичных механизмах взаимодействия демократических сил, которые на время откладывали свои противоречия по социально-экономическим вопросам. На этапе выхода идея свободы всегда была первейшей задачей. Без этого исходного начала нельзя было сделать следующий шаг.
Одновременно оппозиция искала недовольных внутри власти и прежде всего среди военных. Все, что было нужно - чтобы военные и полиция просто не защищали режим и оставались в казармах. Но успех такого поиска всегда зависел от того, насколько влиятельной была оппозиция и какую поддержку она имела в обществе.
Везде (как и у нас) спорным вопросом был вопрос о том, какое средство борьбы с режимом предпочтительнее - участие в протестных акциях либо в легальной политической деятельности и прежде всего в выборах. Мировой опыт говорит о любопытной тенденции. Если правящие режимы были еще устойчивы, то участие оппозиции в выборах завершалось тем, что власть ее переигрывала, используя ее для собственной легитимации. Поэтому на этом этапе оппозиция предпочитала бойкотировать выборы, как это было в Польше, Южной Африке, на Филиппинах, в Пакистане, Никарагуа. Но по мере ослабления режимов и их возможностей контролировать результаты выборов оппозиция начинала принимать участие в выборах, и это участие в ряде случаев стало решающим для мирного ухода авторитаризма.
Оппозиционеры спорили и о том, как часто и с какими лозунгами выходить на протестные акции (марши, демонстрации и митинги - универсальная форма протеста). Скажем, в 1989г. в некоторых городах ГДР мирные митинги проходили каждую неделю. В Чили оппозиция устраивала ежемесячные протесты. В других странах митинги и марши устраивались по определенному поводу - годовщина сопротивления либо протест против очередного насилия власти. Протестные акции преследовали несколько целей: сделать процесс выхода людей на улицу общественным ритуалом, отучить общество от страха перед властью и отмобилизовать протестное меньшинство, готовое к сопротивлению. Впрочем, нигде так и не была решена задача предотвращения насилия - как со стороны полиции, так и со стороны радикальной части оппозиции.
Мировой опыт говорит и о том, что для того чтобы протестная волна не привела к появлению еще более репрессивного режима, оппозиция с самого начала должна размышлять о том, как консолидировать демократию, т.е. как создать новые правила игры, которые бы воспрепятствовали реставрации персоналистской власти. И здесь в центре ожесточенных споров стоит вопрос: как сохранить государственную преемственность, избежать правового вакуума и перейти к новому порядку без насилия? Там, где этот процесс прошел относительно мирно, оппозиции удалось использовать потерявший легитимность старый парламент для формирования легитимности новой системы. Так в Испании и Польше прежние парламенты одобрили законы, которые позволили провести свободные выборы и избрать новый парламент (а в Польше даже частично изменить старую Конституцию). Использовать старые правила игры и авторитарный конституционный механизм для того, чтобы перейти к демократии - это высший политический пилотаж. Да, у многих оппозиционеров этот способ прощания с прошлым вызывал отторжение, им хотелось вообще начать с чистого листа. Но как оказалось в дальнейшем, легитимация нового через использование нелегитимного старого (в Испании это был франкистский механизм власти) - спорный, но в то же время щадящий способ выхода из прошлого. Sic: везде основой новой системы было принятие новой Конституции, которая подводила итог прошлому и создавала гарантии нового политического порядка.
Наконец, контакты оппозиции с мировым общественным мнением, с мировой прессой и с зарубежными правозащитными организациями были способом международной легитимации ее борьбы с авторитаризмом. В ряде стран именно мировая легитимация протеста помогла избавиться от авторитарных лидеров и диктаторов (которым было предоставлено убежище в других странах).
Проблемы, с которыми сталкивается наша оппозиция, существовали во всех других странах, которые уже нашли выход из авторитарного тупика (теперь у них есть свои проблемы, но это уже другие проблемы). Так везде внутри оппозиции шла борьба умеренных и радикалов. Везде происходила дискуссия о возможности и пределах сотрудничества с представителями власти либо о необходимости их отторжения. Везде шел спор о тактических средствах борьбы с режимом и возможности (и целесообразности) участия в выборах, контролируемых властью. Везде шел поиск источников финансирования протестной деятельности. Везде существовала угроза неконтролируемого насилия по вине и власти, и оппозиционеров-радикалов. Везде была угроза перехвата лозунгов оппозиции представителями власти в целях их внутренних разборок. Но ведь в итоге общество и оппозиция во многих странах все же сформировали альтернативу единовластию! Нет никаких доказательств того, что мы окажемся менее способными, чем другие.
АГОНИЯ
ЛИЛИЯ ШЕВЦОВА
Путин - гробовщик самодержавия
Твердить о том, что путинский режим исчерпал себя, банально. Сегодня важнее поразмышлять, приведет ли агония путинизма к концу самодержавия, можно ли надеяться на раскол элиты и как выходили из авторитаризма другие страны.
История демократических революций новейшего времени показывает, что авторитарные лидеры (и диктаторы тоже), начав терять власть, обычно пытались выжить тремя способами. Одни начинали игру в демократизацию, что лишь усиливало в обществе, которое начало ощущать в этой игре признак слабости, стремление к реальной свободе.
Другие начинали осторожно приоткрывать форточку, надеясь получить у общества новую легитимность через выборы. Но тщетно - ни одному авторитарному лидеру никогда не удавалось заставить общество поверить в свои неожиданные либеральные устремления. Начав открывать форточку, авторитарные режимы обычно обваливались (это напоминание тем, кто все надеется, что Путин вернется к умеренной либерализации, особенно с новым премьером!).
Третьи не тратили время на «обманки» и сразу переходили к репрессиям. В этом случае авторитаризм и диктатура могли продлить свое время, но только при определенных условиях: или если приходил новый лидер, что позволяло авторитаризму получить некоторую легитимацию через смену персонификатора принуждения; или если лидер начинал внешний конфликт либо войну, которая вынужденно сплачивала население (но на некоторое время).
Смена лидера и перестановки внутри правящей команды при обращении режима к жестоким репрессиям помогли сохранить власть и систему в Китае в 1989 году. Греческий режим в 1974 г., совершив переворот на Кипре, и аргентинский режим, совершив вторжение на Фольклендах в 1982 г., оттянули (но ненадолго) свою политическую смерть. Кстати, российский конфликт с Грузией в августе 2008-го был в тот момент не нужен ни режиму, ни системе российского самодержавия, которые еще сохраняли устойчивость. Вот сейчас этот конфликт Путину бы пригодился.
Нет сомнений в том, что путинский режим вступил в последнюю стадию своего существования. Есть классические критерии упадка власти, и ее ключевые признаки в России налицо: неспособность Кремля ни сохранить статус-кво, ни начать перемены; переход к репрессиям с целью удержать власть; непонимание современных вызовов и попытки ответить на них, обращаясь в прошлое (милитаризм, православный фундаментализм); стремление передать контроль над властью и собственностью по наследству.
Для тех, кто сомневается в том, что для путинского режима начался последний отсчет времени, могу посоветовать полистать Тойнби, Хантингтона либо Фукуяму, которые внимательно изучали процесс деградации и смерти самых разных режимов.
Может ли Путин сохранить власть, перейдя от имитационной демократии к репрессивному режиму? Если верить мировому опыту, то только начав вооруженный конфликт с внешним миром.
Если Путин к этому не готов, то его сохранение в Кремле начинает противоречить интересам самодержавной системы, т.е. совокупности механизмов, традиций и интересов слоев, заинтересованных в персоналистской власти.
Подчеркну: политическая и социальная база системы гораздо шире базы путинского правления, которая неудержимо скукоживается. Сегодня воспроизводство системы требует закрыть путинскую главу.
Формирование нового статус-кво осложняет сохранение в Кремле лидера и команды, которые в общественном сознании ассоциируются с провалами. Путин не может гарантировать корпоративные интересы ни для силовой бюрократии, для которой он недостаточно жесток, ни для «сислибов» и стоящей за ними буржуазии, которых не устраивают его новые правила игры, отдающие их на съедение силовой бюрократии. Путин давно уже отторгается динамичным городским меньшинством. Но и архаичная часть общества смотрит на него без обожания.
Теоретически Путин мог бы попытаться обмануть судьбу через возвращение к вождистской формуле. Это означает обращение к обществу через голову бюрократии и преторианцев. Но для того, чтобы получить вождистскую легитимность, нужно быть готовым не только пролить кровь населения, но и репрессировать ведущих представителей правящего класса. Причем самых доверенных! «Казус Сердюкова», которого не то обвиняют, не то спасают от обвинения, показал, что Путин вряд ли сможет стать новым Сталиным либо Мао. А только сталинско-маоистская модель антибюрократической и одновременно антиолигархической «революции сверху» может дать охромевшему Путину поддержку той части населения, к которой он апеллирует. Впрочем, у лидера, потерявшего харизму и сакральность, вряд ли есть шанс стать Вождем, даже если он этого отчаянно захочет и решится на показательное кровопускание.
Пока путинский Кремль еще не решил, до какой степени он готов использовать репрессивный ресурс. Неясно (и скорее всего, Кремлю тоже), насколько силовые структуры готовы защитить власть, когда придет момент серьезных испытаний. Между тем, политический режим не может долго находиться в ситуации, когда лидеру непонятно, может ли он обратиться к насилию. Неясность пределов репрессивности путинского режима и явный страх власти перед последствиями своего насилия размывает опоры правления и самой системы. Более того, эта неясность не только пугает общество, но и позволяет некоторым общественным слоям набираться смелости и преодолевать страх перед конфронтацией с властью.
Словом, нельзя не увидеть противоречивой роли Путина. С одной стороны, он отец постпутинизма и инициатор перехода к силовому правлению. Он раскрутил репрессивный маховик: а теперь и Дума, и Следственный комитет, и суды с усердием толкают его дальше… Но, с другой - нынешнее президентство Путина начинает подрывать систему. Правящий класс не может этого не понимать. Цена сохранения Путина в Кремле для правящего класса уже выше цены, которую этот класс может заплатить за его уход. Как обеспечить его уход - вот какая мысль должна занимать умы не только дальнего, но и ближнего окружения Путина. По крайней мере, его дальновидных представителей.
И вот наш парадокс. Реальная трансформация России требует, чтобы Путин покинул Кремль. Но его уход до того момента, когда появится влиятельная системная альтернатива, может облегчить сохранение самодержавия через приход свежей «железной руки».
Очевидно, мы вскоре увидим попытки приватизировать лозунг «Долой Путина!» теми, кто попытается освободить Кремль для нового царя. Поэтому этот лозунг может работать на общество только в увязке с лозунгом «Долой самодержавие!». Последнее же означает отказ от закрепленного в Конституции принципа монополии на власть, который является стержнем российской системы.
Стоит ли надеяться на раскол элиты?
Целый ряд успешных мировых трансформаций был следствием распада старого правящего класса, выделения из него прагматиков, которые шли на союз с антисистемной оппозицией. Иногда представители старого режима становились инициаторами демократической трансформации (отсюда известный лозунг последней волны демократизации - «недемократы могут стать демократами»). Опыт демократических революций последних 50 лет (прежде всего, в Латинской Америке, Испании и Южной Африке) породил убеждение, что самым удачным сценарием демократического транзита является «пакт» между прагматиками и оппозицией. Не без влияния этого убеждения надежда на раскол российской элиты и возможность нашего собственного «пакта» («круглого стола») стала мантрой российской либеральной оппозиции.
Некоторые факты говорят, что единомыслие в нашей правящей корпорации действительно стало фикцией. Об этом свидетельствуют и споры о том, что делать с экономикой (в очередной раз обострившийся конфликт между государственниками и системными либералами), неожиданно критическое отношение некоторых министров к «закону Ирода» (правда, критиканы быстро стушевались). Добавим к этому и ожесточенную борьбу кланов за ресурсы. Наконец, очевидно, что репрессивный авторитаризм вызывает недовольство олигархии и сислибов, которым давно претит агрессивное возвышение силовой бюрократии. Дальнейшее скатывание России к репрессиям, а следовательно, и неизбежное закрытие страны означает, что «несиловая» часть режима потеряет не только возможность сидеть «на двух стульях» - служить Кремлю и претендовать на либеральный имидж, но и потеряет свою международную роль, т.е. не будет востребована в качестве посредника между Кремлем и Западом.
Но свидетельствует ли перечисленное о приближающемся расколе правящего класса? Брожение, бурчание, недовольство, даже участие в демонстрациях - еще не признак готовности части правящей элиты противопоставить себя путинскому Кремлю и другой части элиты. Написание докладов с призывами к переменам и алармистскими предупреждениями, даже публичная критика Путина, пока укладываются в рамки, разрешенные режимом. Раскол правящего класса в авторитарных странах находил отражение в открытом выходе недовольных группировок на сцену со своей программой и их обращением к обществу. Причем что важно: раскол правящих классов всегда происходил на фоне (либо был результатом) массового общественного недовольства, начинающегося паралича власти и появления радикальной оппозиции вне рамок режима. Все реформаторы, вышедшие из недр старого режима, поднялись на волне общественного подъема. А что мы имеем сегодня в России? Претендентов на роль российского Суареса либо Де Клерка в путинской команде не видно. Нет пока и давления извне, которое бы помогло выйти из тени потенциальным кандидатам на эту роль. Хотя, глядя на кремлевскую группировку, даже трудно предположить, что кто-то из ее представителей мог бы вынашивать фрондерские замыслы.
Но давайте представим, что наступает общественный кризис, люди выходят на улицы и наш правящий класс все-таки разламывается, происходит самоопределение его фрагментов и между ними начинается политическая борьба. Для того чтобы раскол российской элиты стал толчком к трансформации, нужны как минимум две предпосылки.
Во-первых, готовность прагматиков пойти наперекор своим интересам и поддержать правовое государство, что означает их готовность потерять власть. (И кто бы внутри правящей команды мог на такое решиться?).
Во-вторых, существование структурированной влиятельной оппозиции вне системы.
Если нет хотя бы одного из этих условий, раскол российской элиты неизбежно приведет к верхушечному перевороту. Наиболее вероятна попытка части правящей элиты сохранить власть через переход к милитаристско-изоляционистской диктатуре. Этот сценарий имеет больше шансов и в силу наличия отмобилизованной традиционалистской базы, и потому что Россия уже движется в репрессивном желобе, и потому что мягкий авторитаризм больше не в силах обеспечить власть правящей верхушки. Этот сценарий был бы естественным завершением постройки, которую начал воздвигать Путин - но уже без него.
Насколько вероятен переворот роялистов-сислибов? Их послужной список говорит, что нет оснований надеяться, что в случае политического и общественного кризиса они вдруг решат бороться за переход к правовому государству. Их действия и риторика свидетельствуют о том, что даже та часть сислибов, которая демонстрирует антирежимное (критическое по отношению к Путину) поведение, вряд ли готова к антисистемному поведению. Да и зачем, если они еще могут устроиться в рамках самодержавия (уже при новом лидере), при котором они всегда находили свою роль. А вот антисистемность грозит им непредсказуемыми последствиями.
Напомню, что буржуазия и либералы-технократы не только в России, но и в других переходных обществах всегда пытались найти защиту за спиной вождя. Так что в случае переворота сислибов можно ожидать возвращение к новой версии ельцинского режима. Однако рано или поздно у режима «Ельцин-2» возникнет потребность в самозащите (прежде всего от общества), и этот режим будет искать нового Путина. Все вернется на круги своя: очередная команда преторианцев вновь возьмет верх над сборной командой олигархов-технократов, никогда не отличавшихся особой смелостью. Яркая победа Чубайса над Коржаковым-Сосковцом в 1996 г. давно стала историей, которой вряд ли дано повториться: и Чубайс потерял прежний кураж, и преторианцы стали позубастей. Да и вообще, в политике трудно войти в одну и ту же реку дважды, особенно если река изменила течение. Нынешнее правление Путина тому доказательство. Казалось бы, и лидер тот же, и Кремль не изменился, и даже рейтинги президента сногсшибательные, но лидер возвратился не торжествовать, а присутствовать на своих политических похоронах.
Как это ни парадоксально, но сценарий с переворотом сислибов, если говорить о задачах трансформации для России, гораздо хуже сценария преторианской диктатуры: роялистский переворот гарантированно приведет к еще большей дискредитации и правого государства, и идеи свободы. Впрочем, этот сценарий мы упомянули лишь из академического интереса. И для того, чтобы показать, что любая имитация затрудняет общественный перелом гораздо больше, чем однозначность тенденции.
Короче, не стоит надеяться на скорый раскол российской элиты либо на то, что он облегчит выход России из самодержавия. Как и в случае с уходом Путина, раскол может привести к новой форме персоналистской власти. Неоправданные надежды на верхушечный разлом лишь отвлекают нас от необходимости работы над антисистемной альтернативой. Между тем, только формирование такой альтернативы и ее поддержка в обществе может создать ситуацию, когда отдельные представители правящего класса начнут искать возможность спрыгнуть с кремлевского «Титаника». Представители правящего класса (вряд ли его первого эшелона) могут стать участниками общедемократического пакта, но на условиях оппозиции, а не фрондеров от власти. Этим российская трансформация, скорее всего, будет отличаться от демократических революций в других странах.
Поиск альтернативы
Россия не обязательно должна повторить тот путь к свободному обществу, по которому шли другие страны. Надеяться на автоматизм предыдущей логики не следует. Так, скажем, уже ясно, что испанская трансформация «сверху», которая стала моделью для выхода из единовластия в Латинской Америке и некоторых странах Восточной Европы, в России невозможна, в первую очередь, в силу дискредитации российского правящего класса и идеи модернизации «сверху». В мире не было прецедента трансформации полураспавшейся ядерной державы, начинающей возвращаться к роли «уникальной цивилизации». Что означает готовность правящей команды сдерживать перемены любой ценой. Ни у одного авторитарного режима в предыдущие полвека не было возможности столь активно использовать внешнюю политику как компенсатор сужения внутренних ресурсов в целях защиты статус-кво. Причем, речь идет о вовлечении Запада в процесс поддержки этого статус-кво! Так что России придется искать свой выход из цивилизационного тупика, в который мы продолжаем настойчиво углубляться.
И все же существуют проверенные мировой практикой предпосылки и механизмы трансформации, которые нам стоит учитывать. И которые в той или иной мере, видимо, будут работать и в России. Во всяком случае, их учет сократит время и муки наших экспериментов.
Так что же из мирового опыта нам может пригодиться? Вот первая аксиома движения к свободе, подтверждённая в самых разных обществах. Мотором и движущей силой трансформации всегда и везде были интеллектуалы. Именно они формировали идеи, тактику и стратегию. Они придавали эмоции и страсть общественному протесту. Они несли эти идеи в другие социальные слои. Если интеллектуалы спят, а тем более служат режиму, если они не готовы строить оппозиционные структуры и идти «в народ» - можно забыть о переменах. Российский опыт, думаю, подтверждает эту аксиому.
С интеллектуальным и стратегическим ядром протеста ясно. Но какой слой общества может стать социальной основой демократического движения? Такой силой становились самые разные социальные группы - от молодого офицерства и студенчества до мелкого бизнеса, средних городских слоев и религиозных групп, оформленных вокруг отдельных церквей. Кстати, о роли церкви в протестном движении. Это особая тема и, надеюсь, мы ее поднимем. Не было ни одной успешной демократической трансформации нового времени, где бы церковь не играла важной, а порой и решающей роли. Так как протестантские страны в большинстве случаев уже были демократиями, революционную роль пришлось играть католической церкви. Уже в конце 60-х гг. от института, поддерживающего государство (правда, не везде), католическая церковь перешла к деятельности по поддержке свободного общества, в некоторых странах став решающим фактором выхода из авторитаризма и диктатуры.
Что было самым эффективным способом борьбы с авторитаризмом? Во-первых, признание его нелегитимности широкими слоями общества, и во-вторых, приверженность оппозиции принципу ненасилия. Введение в протестный «обиход» этих двух принципов стало гарантией всех демократических трансформаций 20-го века. Не менее существенным является принятие оппозицией и протестной частью общества еще одного правила: свободные выборы на основе новых конституционных правил игры, которые обеспечивают политическую конкуренцию и сменяемость власти. В тех или иных странах конкретные механизмы высвобождения от единовластия могли варьироваться. Но приведённые выше принципы были основополагающими.
А теперь о том, как тактически действовала оппозиция в тех странах, где произошла успешная мирная трансформация. На что она обращала внимание в своих конкретных действиях? Прежде всего, на формирование общедемократического фронта, т.е. объединение всех политических сил, которые были готовы признать идею правового государства и политической конкуренции. «Фронт» мог иметь разные формы - речь идет о горизонтальных, зонтичных механизмах взаимодействия демократических сил, которые на время откладывали свои противоречия по социально-экономическим вопросам. На этапе выхода идея свободы всегда была первейшей задачей. Без этого исходного начала нельзя было сделать следующий шаг.
Одновременно оппозиция искала недовольных внутри власти и прежде всего среди военных. Все, что было нужно - чтобы военные и полиция просто не защищали режим и оставались в казармах. Но успех такого поиска всегда зависел от того, насколько влиятельной была оппозиция и какую поддержку она имела в обществе.
Везде (как и у нас) спорным вопросом был вопрос о том, какое средство борьбы с режимом предпочтительнее - участие в протестных акциях либо в легальной политической деятельности и прежде всего в выборах. Мировой опыт говорит о любопытной тенденции. Если правящие режимы были еще устойчивы, то участие оппозиции в выборах завершалось тем, что власть ее переигрывала, используя ее для собственной легитимации. Поэтому на этом этапе оппозиция предпочитала бойкотировать выборы, как это было в Польше, Южной Африке, на Филиппинах, в Пакистане, Никарагуа. Но по мере ослабления режимов и их возможностей контролировать результаты выборов оппозиция начинала принимать участие в выборах, и это участие в ряде случаев стало решающим для мирного ухода авторитаризма.
Оппозиционеры спорили и о том, как часто и с какими лозунгами выходить на протестные акции (марши, демонстрации и митинги - универсальная форма протеста). Скажем, в 1989г. в некоторых городах ГДР мирные митинги проходили каждую неделю. В Чили оппозиция устраивала ежемесячные протесты. В других странах митинги и марши устраивались по определенному поводу - годовщина сопротивления либо протест против очередного насилия власти. Протестные акции преследовали несколько целей: сделать процесс выхода людей на улицу общественным ритуалом, отучить общество от страха перед властью и отмобилизовать протестное меньшинство, готовое к сопротивлению. Впрочем, нигде так и не была решена задача предотвращения насилия - как со стороны полиции, так и со стороны радикальной части оппозиции.
Мировой опыт говорит и о том, что для того чтобы протестная волна не привела к появлению еще более репрессивного режима, оппозиция с самого начала должна размышлять о том, как консолидировать демократию, т.е. как создать новые правила игры, которые бы воспрепятствовали реставрации персоналистской власти. И здесь в центре ожесточенных споров стоит вопрос: как сохранить государственную преемственность, избежать правового вакуума и перейти к новому порядку без насилия? Там, где этот процесс прошел относительно мирно, оппозиции удалось использовать потерявший легитимность старый парламент для формирования легитимности новой системы. Так в Испании и Польше прежние парламенты одобрили законы, которые позволили провести свободные выборы и избрать новый парламент (а в Польше даже частично изменить старую Конституцию). Использовать старые правила игры и авторитарный конституционный механизм для того, чтобы перейти к демократии - это высший политический пилотаж. Да, у многих оппозиционеров этот способ прощания с прошлым вызывал отторжение, им хотелось вообще начать с чистого листа. Но как оказалось в дальнейшем, легитимация нового через использование нелегитимного старого (в Испании это был франкистский механизм власти) - спорный, но в то же время щадящий способ выхода из прошлого. Sic: везде основой новой системы было принятие новой Конституции, которая подводила итог прошлому и создавала гарантии нового политического порядка.
Наконец, контакты оппозиции с мировым общественным мнением, с мировой прессой и с зарубежными правозащитными организациями были способом международной легитимации ее борьбы с авторитаризмом. В ряде стран именно мировая легитимация протеста помогла избавиться от авторитарных лидеров и диктаторов (которым было предоставлено убежище в других странах).
Проблемы, с которыми сталкивается наша оппозиция, существовали во всех других странах, которые уже нашли выход из авторитарного тупика (теперь у них есть свои проблемы, но это уже другие проблемы). Так везде внутри оппозиции шла борьба умеренных и радикалов. Везде происходила дискуссия о возможности и пределах сотрудничества с представителями власти либо о необходимости их отторжения. Везде шел спор о тактических средствах борьбы с режимом и возможности (и целесообразности) участия в выборах, контролируемых властью. Везде шел поиск источников финансирования протестной деятельности. Везде существовала угроза неконтролируемого насилия по вине и власти, и оппозиционеров-радикалов. Везде была угроза перехвата лозунгов оппозиции представителями власти в целях их внутренних разборок. Но ведь в итоге общество и оппозиция во многих странах все же сформировали альтернативу единовластию! Нет никаких доказательств того, что мы окажемся менее способными, чем другие.