"Россия проклята" (1)
Хотите понять, почему каждый следующий день в России страшнее предыдущего и почему тьма сгущается? Прочитайте это интервью. Ради него я ввела новый тэг "волосы дыбом".
Верю, что у вас, друзья мои, достаточно интеллекта и боли за страну, чтобы дочитать до конца.
Уильям Браудер: В РОССИИ НЕТ ГОСУДАРСТВА
Как все настоящие трагические герои, Уильям Браудер создал все предпосылки для собственного краха. Теперь он решил посвятить свою жизнь борьбе с врагами, которые некогда были его друзьями. Глава инвестиционного фонда Hermitage Capital, заработавший миллиарды на инвестициях в Россию, уже шесть лет как не имеет права въезда в страну. Имя юриста Hermitage Сергея Магнитского, погибшего в московской тюрьме, стараниями Браудера стало известно во всем мире. Европарламент проголосовал за введение санкций против всех, кто имел отношение к преследованию юриста, а швейцарские банки арестовали их счета. В ответ российская прокуратура объявила Браудера в розыск. Обе стороны, очевидно, намерены идти до конца.
- Давайте начнем с начала.
- Я начну вообще издалека. Я американец, но у меня немного необычная судьба. Мой дед был профсоюзным активистом, которого в 1927 году пригласили в Россию. Он приехал в Москву, там познакомился с моей бабушкой. Мой отец родился в Москве.
- И его назвали Феликсом.
- Да. Бабушка моя была русской интеллигенткой. Они уехали в Америку спустя пять лет, и в 1932 году дед стал генеральным секретарем Коммунистической партии США. И оставался им до 1945 года, когда его прогнали со скандалом, потому что он недостаточно поддерживал Сталина. Многих его соратников в Восточной Европе убили. А вскорости он попал в жернова «маккартизма» - он провел большую часть пятидесятых годов, давая показания в Конгрессе, в Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. Мой отец тогда как раз заканчивал аспирантуру в Принстоне, он математик, - и из-за своей фамилии не мог найти работу ни в одном американском университете. Его забрали в армию, но, когда там выяснили, что он сын коммуниста, поставили на неважную работу: он работал заправщиком на бензоколонке на военной базе в Северной Каролине. В конце концов все успокоилось, мою семью реабилитировали, мой отец стал крупным математиком. Я родился в 1964 году. В подростковом возрасте, как и положено потомку коммунистов, решил надеть деловой костюм и стать капиталистом. В 1989 году я закончил бизнес-школу. Это был год падения Берлинской стены. И я решил, что раз мой дед был коммунистом в Америке, то я стану капиталистом в Восточной Европе. В том же году я переехал в Лондон.
- Почему в Лондон?
- Потому что в деловом плане Лондон по отношению к Восточной Европе - как Гонконг к Китаю. Я стал заниматься бизнесом в Восточной Европе. Меня очень заинтересовала ваучерная приватизация в России, потому что для того, чтобы в ней участвовать, не надо было иметь никаких специальных связей. Покупаешь ваучеры, меняешь на акции, и эти акции стоят гораздо меньше, чем акции сравнимых компаний в любой другой стране. В конце концов я открыл собственный инвестиционный фонд, Hermitage Capital, и в 1996 году переехал в Москву. В России абсолютно все тогда было недооценено. Инвесторы очень боялись России, им не хватало информации. В результате все, что покупал фонд, стало очень быстро расти в цене.
- Сколько вы купили?
- Первоначальный размер фонда был двадцать пять миллионов долларов. И эти вложения выросли на сотни процентов. Когда у тебя происходит такой рост, твои инвесторы начинают рассказывать о тебе своим друзьям. Со временем мы стали третьим по величине инвестиционным фондом в России. На пике объем наших вложений был равен четырем с половиной миллиардам долларов.
- Это когда?
- В 2005-м. Проблема заключалась в том, что, хоть нам и принадлежали акции компаний, больше нам ничего не принадлежало. Я понял это не сразу, а году в 1998-м.
- Что это значит?
- Если вам принадлежит один процент какой-нибудь американской или французской компании, то вам положен один процент прибыли, вы являетесь владельцем одного процента активов - это и есть ваш экономический интерес в компании. Но в России один процент акций - это запись в реестре акционеров. А вся прибыль и активы, как правило, контролируются другими людьми при помощи той или иной коррупционной схемы.
- Иными словами, акции имело смысл покупать, чтобы перепродать, а держать смысла не было. В каких компаниях это происходило - из тех, в которых вы купили акции?
- В «Газпроме», например, в РАО ЕЭС, в нескольких нефтяных компаниях. Мы решили с этим бороться. Я практически не говорил по-русски, и политических связей у меня никаких не было. Ну то есть я был никто. Но у меня были умные русские сотрудники. И вот эти умные аналитики поставили перед собой задачу - понять, как организовано корпоративное воровство, то есть кто ворует деньги у акционеров и каким именно образом. Знаете, говорят, что Россия непрозрачная, и это правда. Но зато Россия в пять раз более забюрократизирована, чем любая европейская страна. Существуют бесчисленные формы отчетности, которые собирают различные министерства. Их просто нужно было научиться читать.
- То есть если в вашем распоряжении достаточно юристов…
- Необязательно даже юристов. Если у вас есть умные, настойчивые, умеющие логически мыслить аналитики, готовые копаться в бумагах в министерствах и в регистрационных палатах, можно много узнать. Мы начали заниматься так называемыми следственными аудитами. Точнее, мы называли это «аналитикой корпоративного мошенничества». Обнаружилось, что воровство сконцентрировано в руках небольшой группы людей. Говорят еще, что Россия - очень коррумпированная страна. Но все нити коррупции находятся в руках горстки людей. А большинству ничего не перепадает.
- Так кто входит в эту небольшую группу?
- В случае с «Газпромом» - девять топ-менеджеров компании.
- Это какой год?
- Анализ «Газпрома» мы проводили в 1999 году. Еще мы изучали Сбербанк, там новые акции были размещены по закрытой подписке по низкой цене, что было невыгодно ни для банка, ни для других акционеров. В «Сургутнефтегазе» существовали какие-то безумные схемы владения акциями, позволяющие руководству оставаться на местах бесконечно, не имея в собственности никаких ценных бумаг или почти не имея. Эту информацию мы отдавали журналистам. Нам повезло: в Москве тогда было огромное количество иностранных журналистов, очень заинтересованных в результатах нашего анализа; мы за них сделали львиную долю работы, и все это можно было перепроверить. Так нам удавалось влиять на компании. Информация, которую мы собрали по «Газпрому», попала в New York Times, Financial Times, Wall Street Journal, Businessweek. Когда это появлялось в международной прессе, российская пресса тоже начинала об этом писать. А у этого уже были последствия. И надо сказать, что мы по-настоящему разогнались как раз в то время, когда к власти пришел Путин. Но он стал президентом президентской администрации, а не президентом России.
- В каком смысле?
- У него были десятки тысяч сотрудников в подчинении. Но губернаторы управляли своими регионами, как независимыми государствами. Олигархи платили деньги министрам и депутатам и считали их своими подчиненными. Пресса существовала для влияния на бизнес и политику, а не для объективного освещения событий. В результате у Путина, а до него - у Ельцина не было власти, которая должна быть у главы суверенного государства. Я никогда не встречался с Путиным, но считаю, что у нас были общие интересы: люди, которые воровали деньги у компаний, отбирали у него власть. И он очень положительно реагировал на наши попытки привлечь внимание к воровству.
- В чем выражалась эта положительная реакция?
- Например, нам позвонил Александр Волошин, который тогда был главой администрации президента, и пригласил сделать доклад о том, что мы раскопали о РАО ЕЭС, у которого в тот момент был план за бесценок распродать все активы. Мы все рассказали, и вскорости правительство согласилось вступить в переговоры о реструктуризации компании с миноритарными акционерами. Я считаю, что мы спасли компанию для всех ее акционеров, среди которых было и государство. Когда мы рассказали о том, что происходит в «Газпроме», сняли Рема Вяхирева, на котором лежала ответственность за исчезновение десяти процентов активов. Мне казалось, что Россия движется в верном направлении.
- Но снятие Рема Вяхирева трудно назвать наказанием.
- Конечно. Но нам-то было важно не посадить Вяхирева, а остановить коррупцию в «Газпроме».
- И она остановилась?
- В период с 1996 по 1999 год с баланса «Газпрома» исчезли активы, равные всем активам американской компании Exxon (Exxon Neftegaz Limited, дочернее предприятие крупнейшей в мире негосударственной нефтегазовой компании Exxon Mobile Corporation. - Прим. ред.). Они оказались под контролем девяти членов руководства компании. В 1999 году пришел Алексей Миллер, он пообещал, что активы перестанут покидать компанию.
- То есть крали не прибыль, а именно собственность.
- И это волновало нас больше всего. Потому что, если крадут прибыль, ее хотя бы в следующем году можно получить. А в «Газпроме» разворовывали собственно компанию. В результате недооцененность акций компании была равна 99,7 процента. После снятия Вяхирева цена акций выросла вдвое, затем - еще вдвое. В конечном счете - в сто раз. Это не значит, что воровство совсем прекратилось или что акции стоят столько, сколько должны. Скажем, недооцененность сократилась с девяноста девяти процентов до девяноста.
- А теперь кто ворует?
- Нынешнее руководство. Но уже не собственность, а только прибыль.
- И это лучше.
- И это лучше. Вместо того чтобы украсть месторождение, они, скажем, продают газ на Украину и забирают себе часть прибыли. Или строят трубопровод и тратят на него в три, или в пять, или в десять раз больше, чем он должен стоить, - это откаты. Так вот, мы эту же операцию по вскрытию механизмов хищений повторили с «Газпромом», со Сбербанком, с РАО ЕЭС и так далее. И, в общем, как только мы достигали какого-то успеха, цена акций вырастала. В период с 1999 по 2003 год у нас многое получалось, потому что наши интересы очевидно совпадали с интересами режима Путина. Так что у меня тогда была лучшая в мире работа. Я очень много зарабатывал, и при этом я чувствовал, что делаю историю, меняя Россию к лучшему. И всякий раз, когда наша кампания против кого-нибудь из злодеев заканчивалась каким-нибудь даже небольшим успехом, мы все кричали «ура», и командный дух у нас в компании был таким, какого не бывает, ведь редко кому удается одновременно делать деньги и творить добро. К сожалению, этот золотой период моей карьеры закончился - а я не заметил, что он закончился, - в октябре 2003 года, когда арестовали Ходорковского. Он был одним из тех, с кем мы боролись, и мне тогда казалось, что это очередной шаг к решению проблемы коррупции.
- Разве ЮКОС к тому времени не стал образцово-показательной компанией с точки зрения прозрачности, корпоративного управления?
- Стал. Но в 1999 году, когда фонд был одним из крупных акционеров ЮКОСа, их акции были обвалены руководством ЮКОСа и подешевели на 99,5 процента, потому что они занимались тем же, что и все остальные.
-А потом что случилось?
- А потом они исправились, очистились, но мне казалось, что за всю ту боль, которую они нам причинили, за те два года, что мы с ними боролись, они еще должны поплатиться, - в общем, я был все еще зол. Так что я радовался аресту Ходорковского, и я не понимал, что в этот момент Россия бесповоротно изменилась.
- Каким образом?
- Сразу после ареста Ходорковского мы все обсуждали, сколько он пробудет в тюрьме: неделю или две. Потому что все же знают, что в России за деньги можно купить все. Так что если самого богатого человека в России арестовали, то вопрос только в том, сколько ему придется заплатить за освобождение. Прошла неделя. Две недели. Мы думали, он не рассчитал сумму выкупа. Месяц, два месяца. И тогда богатые люди в России задумались о том, правда ли любую проблему можно решить за деньги. Окончательно все стало понятно летом 2004 года, когда начался суд над Ходорковским и в зал суда пустили телекамеры. А ведь в российском суде нет никакой презумпции невиновности - обвиняемого сажают в клетку, как зверя. И когда телекамеры снимают самого богатого человека в России в клетке, это являет собой послание всем остальным богатеям: «Вы тоже можете оказаться в клетке». Думаю, многие олигархи сидели тем летом на своих яхтах, пришвартованных где-нибудь у Антиба, смотрели CNN и чувствовали, что мир рушится.
- Но вы-то по-прежнему думали, что это хорошо?
- Я был антиолигархом, и я ждал, кто станет следующим. Я думал, это настоящая справедливость. А на самом деле, я полагаю, все эти олигархи один за другим сходили к президенту и договорились о том, как им теперь себя вести, чтобы тоже не оказаться в клетке. Так из врагов Путина они превратились в его партнеров. А я продолжал жить в своем идеальном мире, думать, что Путин делает Россию лучше, делает из нее нормальную страну. А он просто подминал под себя олигархов, чтобы стать самым главным олигархом.
- И когда вы это поняли
- Я был идеалистичен и наивен. Я продолжал со своими антикоррупционными кампаниями. В 2004 году мы опубликовали разоблачительные материалы о «Газпроме» - уже не об уводе активов, а о хищениях, связанных со строительством и с продажами. Мы подали в суд на «Сургутнефтегаз», чтобы сделать прозрачной их структуру владения акциями. «Транснефть» не платила дивиденды, и с ними мы тоже боролись. К этому моменту я уже жил в России почти десять лет, я создал крупнейшую инвестиционную компанию с иностранным капиталом. Я летел в Москву из Лондона 13 ноября 2005 года, в воскресенье вечером. Я прибыл в VIP-лаунж в аэропорту Шереметьево-2. Процесс, который в VIP-зоне должен был занять пять минут - штамп в паспорте, ты выходишь, - тянулся необычайно долго. Прошел час, паспорт еще не отдали. Я попросил своего водителя подойти к паспортному контролю. Там начались какие-то крики, и тут вдруг несколько людей в форме зашли в VIP-лаунж, сказали, что в страну меня не пустят, и отвели меня в накопитель, где я провел следующие пятнадцать часов.
- Какие там были условия?
- Ничего особенного. Неудобные пластмассовые кресла. Основная разница в том, что в VIP-зоне дают чай и обращаются с тобой хорошо, а в этом отстойнике с тобой обращаются как с преступником. Что со мной дальше будет, мне никто не сказал. Просто за десять минут до вылета рейса «Аэрофлота» в Лондон в одиннадцать утра за мной пришли, отвели и посадили в самолет. Я был уверен, что это ошибка. Я же так старался для России. Я был уверен, что моя работа против коррупции ценится властью. Мне постоянно звонили от министров и просили дать им копию моих презентаций в формате PowerPoint.
- Ну, вы позвонили министрам?
- Я прилетел в Лондон и позвонил всем, кого я знаю. Грефу, Кудрину, Шувалову, Вьюгину (Герман Греф - на тот момент министр экономического развития и торговли РФ, в настоящее время председатель правления Сбербанка, Алексей Кудрин - министр финансов, Игорь Шувалов - первый заместитель председателя правительства РФ, Олег Вьюгин - до 2007 года руководитель Федеральной службы по финансовым рынкам, сейчас председатель совета директоров МДМ-банка. - Прим. ред.). Они все сказали, что ничего не знают.
- Вы им верите?
- Думаю, они действительно не знали. Думаю, решение принималось кем-то очень высоко, и причем в ФСБ.
- Кем?
- Непосредственным исполнителем решения был человек по имени Виктор Воронин (генерал-майор Виктор Воронин, заместитель главы департамента ФСБ по борьбе с экономическими преступлениями. - Прим. ред.). Я британский гражданин. Посол Великобритании отправил письмо министру иностранных дел России с вопросом, почему меня не пускают. Пришел ответ, что мне отказано во въезде на основании статьи 27 федерального закона о въезде и выезде. Эта статья позволяет отказать во въезде из соображений национальной безопасности.
- А почему, кстати, вы британский гражданин?
- Я приехал сюда в 1989 году, женился, обустроился. Здесь мой дом уже двадцать два года. Вот я и получил гражданство.
- Но от американского не отказались?
- Отказался, надо было выбрать. В общем, Джек Строу, тогдашний министр иностранных дел, стал регулярно упоминать о моем деле в разговорах с Сергеем Лавровым. Лавров всякий раз делал вид, что он не знает, в чем дело.
- Вы ему не верите?
- Нет, конечно.
- Почему?
- Думаю, после первого упоминания он навел бы справки. Министр иностранных дел Великобритании три раза спрашивает его, почему человеку отказано в визе, а он всякий раз отвечает, что не знает, - значит, он врет. А я не хотел разделить судьбу Ходорковского - ни деловую, ни личную. Так что я сделал две вещи: обезопасил людей и капиталы. Во-первых, я попросил всех своих сотрудников переехать в Великобританию.
- Это сколько человек?
- Около двадцати человек сотрудников с семьями.
- Такая была маленькая компания?
- Маленькая, да. Во-вторых, фонд продал акции в российских компаниях или перевел их в другие финансовые инструменты. Это было сделано тихо, без привлечения к себе внимания.
- Как можно продать такое количество акций, не привлекая к себе внимания?
- Продажа акций - это не продажа компании. Если фонду принадлежал один процент компании, а акции высоколиквидны, вы можете продать их в разные дни, через разных брокеров. Таким образом мы ликвидировали вложений на четыре с половиной миллиарда долларов за лето 2006 года, и никто этого не заметил.
- И что вы сказали своим инвесторам?
- Фонд вернул им деньги.
Когда меня выгнали из России, многие из них потеряли желание туда вкладывать. Так что мы основали новый бизнес, стали вкладывать в другие страны, и я думал, что эта глава моей жизни, связанная с Россией, интересная и страшная, закончилась. Если бы так оно и было, это бы так и осталось интересной историей.
- Слегка душераздирающей.
- Душераздирающей, да, но всего лишь историей. А вот то, что произошло потом, будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь. 27 января 2007 года я был на Всемирном экономическом форуме в Давосе. Там был так называемый русский ужин, организованный не Россией, а Всемирным экономическим форумом, поэтому я и был приглашен. Присутствовал Дмитрий Медведев, тогда он был первым вице-премьером, но уже метил в преемники. Он сказал какую-то пустую речь, все перешли к десерту, а он сидел один, тоже ел десерт. И я подумал: а подойду-ка я к нему и попрошу восстановить мою визу. Я подошел, и как раз в тот момент, когда я начинал говорить, все присутствующие вдруг спохватились, что есть возможность поговорить с будущим президентом России. И многие повставали со своих мест и окружили нас. Включая нескольких журналистов. Как раз когда они все подтянулись, я дошел до сути своего обращения, то есть до просьбы восстановить визу. Не знаю, что он думал в этот момент, но он принял, как мне кажется, очень политически верное решение, а именно, будучи окруженным западными журналистами и имея перед собой вызывающего симпатию западного человека, который просит вернуть ему визу, правильно сказать: «Я сделаю, что смогу». Так он и сказал. Он попросил меня дать ему копию моего заявления на визу и пообещал подать его с собственной положительной рекомендацией.
- Он знал, кто вы?
- Он прекрасно знал, кто я, потому что он был членом совета директоров «Газпрома», когда мы занимались «Газпромом», и в 2005 году мы с ним встречались лично. ( ОКОНЧАНИЕ ЗДЕСЬ)
Маша Гессен, 25.05.11, СНОБ
Верю, что у вас, друзья мои, достаточно интеллекта и боли за страну, чтобы дочитать до конца.
Уильям Браудер: В РОССИИ НЕТ ГОСУДАРСТВА
Как все настоящие трагические герои, Уильям Браудер создал все предпосылки для собственного краха. Теперь он решил посвятить свою жизнь борьбе с врагами, которые некогда были его друзьями. Глава инвестиционного фонда Hermitage Capital, заработавший миллиарды на инвестициях в Россию, уже шесть лет как не имеет права въезда в страну. Имя юриста Hermitage Сергея Магнитского, погибшего в московской тюрьме, стараниями Браудера стало известно во всем мире. Европарламент проголосовал за введение санкций против всех, кто имел отношение к преследованию юриста, а швейцарские банки арестовали их счета. В ответ российская прокуратура объявила Браудера в розыск. Обе стороны, очевидно, намерены идти до конца.
- Давайте начнем с начала.
- Я начну вообще издалека. Я американец, но у меня немного необычная судьба. Мой дед был профсоюзным активистом, которого в 1927 году пригласили в Россию. Он приехал в Москву, там познакомился с моей бабушкой. Мой отец родился в Москве.
- И его назвали Феликсом.
- Да. Бабушка моя была русской интеллигенткой. Они уехали в Америку спустя пять лет, и в 1932 году дед стал генеральным секретарем Коммунистической партии США. И оставался им до 1945 года, когда его прогнали со скандалом, потому что он недостаточно поддерживал Сталина. Многих его соратников в Восточной Европе убили. А вскорости он попал в жернова «маккартизма» - он провел большую часть пятидесятых годов, давая показания в Конгрессе, в Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. Мой отец тогда как раз заканчивал аспирантуру в Принстоне, он математик, - и из-за своей фамилии не мог найти работу ни в одном американском университете. Его забрали в армию, но, когда там выяснили, что он сын коммуниста, поставили на неважную работу: он работал заправщиком на бензоколонке на военной базе в Северной Каролине. В конце концов все успокоилось, мою семью реабилитировали, мой отец стал крупным математиком. Я родился в 1964 году. В подростковом возрасте, как и положено потомку коммунистов, решил надеть деловой костюм и стать капиталистом. В 1989 году я закончил бизнес-школу. Это был год падения Берлинской стены. И я решил, что раз мой дед был коммунистом в Америке, то я стану капиталистом в Восточной Европе. В том же году я переехал в Лондон.
- Почему в Лондон?
- Потому что в деловом плане Лондон по отношению к Восточной Европе - как Гонконг к Китаю. Я стал заниматься бизнесом в Восточной Европе. Меня очень заинтересовала ваучерная приватизация в России, потому что для того, чтобы в ней участвовать, не надо было иметь никаких специальных связей. Покупаешь ваучеры, меняешь на акции, и эти акции стоят гораздо меньше, чем акции сравнимых компаний в любой другой стране. В конце концов я открыл собственный инвестиционный фонд, Hermitage Capital, и в 1996 году переехал в Москву. В России абсолютно все тогда было недооценено. Инвесторы очень боялись России, им не хватало информации. В результате все, что покупал фонд, стало очень быстро расти в цене.
- Сколько вы купили?
- Первоначальный размер фонда был двадцать пять миллионов долларов. И эти вложения выросли на сотни процентов. Когда у тебя происходит такой рост, твои инвесторы начинают рассказывать о тебе своим друзьям. Со временем мы стали третьим по величине инвестиционным фондом в России. На пике объем наших вложений был равен четырем с половиной миллиардам долларов.
- Это когда?
- В 2005-м. Проблема заключалась в том, что, хоть нам и принадлежали акции компаний, больше нам ничего не принадлежало. Я понял это не сразу, а году в 1998-м.
- Что это значит?
- Если вам принадлежит один процент какой-нибудь американской или французской компании, то вам положен один процент прибыли, вы являетесь владельцем одного процента активов - это и есть ваш экономический интерес в компании. Но в России один процент акций - это запись в реестре акционеров. А вся прибыль и активы, как правило, контролируются другими людьми при помощи той или иной коррупционной схемы.
- Иными словами, акции имело смысл покупать, чтобы перепродать, а держать смысла не было. В каких компаниях это происходило - из тех, в которых вы купили акции?
- В «Газпроме», например, в РАО ЕЭС, в нескольких нефтяных компаниях. Мы решили с этим бороться. Я практически не говорил по-русски, и политических связей у меня никаких не было. Ну то есть я был никто. Но у меня были умные русские сотрудники. И вот эти умные аналитики поставили перед собой задачу - понять, как организовано корпоративное воровство, то есть кто ворует деньги у акционеров и каким именно образом. Знаете, говорят, что Россия непрозрачная, и это правда. Но зато Россия в пять раз более забюрократизирована, чем любая европейская страна. Существуют бесчисленные формы отчетности, которые собирают различные министерства. Их просто нужно было научиться читать.
- То есть если в вашем распоряжении достаточно юристов…
- Необязательно даже юристов. Если у вас есть умные, настойчивые, умеющие логически мыслить аналитики, готовые копаться в бумагах в министерствах и в регистрационных палатах, можно много узнать. Мы начали заниматься так называемыми следственными аудитами. Точнее, мы называли это «аналитикой корпоративного мошенничества». Обнаружилось, что воровство сконцентрировано в руках небольшой группы людей. Говорят еще, что Россия - очень коррумпированная страна. Но все нити коррупции находятся в руках горстки людей. А большинству ничего не перепадает.
- Так кто входит в эту небольшую группу?
- В случае с «Газпромом» - девять топ-менеджеров компании.
- Это какой год?
- Анализ «Газпрома» мы проводили в 1999 году. Еще мы изучали Сбербанк, там новые акции были размещены по закрытой подписке по низкой цене, что было невыгодно ни для банка, ни для других акционеров. В «Сургутнефтегазе» существовали какие-то безумные схемы владения акциями, позволяющие руководству оставаться на местах бесконечно, не имея в собственности никаких ценных бумаг или почти не имея. Эту информацию мы отдавали журналистам. Нам повезло: в Москве тогда было огромное количество иностранных журналистов, очень заинтересованных в результатах нашего анализа; мы за них сделали львиную долю работы, и все это можно было перепроверить. Так нам удавалось влиять на компании. Информация, которую мы собрали по «Газпрому», попала в New York Times, Financial Times, Wall Street Journal, Businessweek. Когда это появлялось в международной прессе, российская пресса тоже начинала об этом писать. А у этого уже были последствия. И надо сказать, что мы по-настоящему разогнались как раз в то время, когда к власти пришел Путин. Но он стал президентом президентской администрации, а не президентом России.
- В каком смысле?
- У него были десятки тысяч сотрудников в подчинении. Но губернаторы управляли своими регионами, как независимыми государствами. Олигархи платили деньги министрам и депутатам и считали их своими подчиненными. Пресса существовала для влияния на бизнес и политику, а не для объективного освещения событий. В результате у Путина, а до него - у Ельцина не было власти, которая должна быть у главы суверенного государства. Я никогда не встречался с Путиным, но считаю, что у нас были общие интересы: люди, которые воровали деньги у компаний, отбирали у него власть. И он очень положительно реагировал на наши попытки привлечь внимание к воровству.
- В чем выражалась эта положительная реакция?
- Например, нам позвонил Александр Волошин, который тогда был главой администрации президента, и пригласил сделать доклад о том, что мы раскопали о РАО ЕЭС, у которого в тот момент был план за бесценок распродать все активы. Мы все рассказали, и вскорости правительство согласилось вступить в переговоры о реструктуризации компании с миноритарными акционерами. Я считаю, что мы спасли компанию для всех ее акционеров, среди которых было и государство. Когда мы рассказали о том, что происходит в «Газпроме», сняли Рема Вяхирева, на котором лежала ответственность за исчезновение десяти процентов активов. Мне казалось, что Россия движется в верном направлении.
- Но снятие Рема Вяхирева трудно назвать наказанием.
- Конечно. Но нам-то было важно не посадить Вяхирева, а остановить коррупцию в «Газпроме».
- И она остановилась?
- В период с 1996 по 1999 год с баланса «Газпрома» исчезли активы, равные всем активам американской компании Exxon (Exxon Neftegaz Limited, дочернее предприятие крупнейшей в мире негосударственной нефтегазовой компании Exxon Mobile Corporation. - Прим. ред.). Они оказались под контролем девяти членов руководства компании. В 1999 году пришел Алексей Миллер, он пообещал, что активы перестанут покидать компанию.
- То есть крали не прибыль, а именно собственность.
- И это волновало нас больше всего. Потому что, если крадут прибыль, ее хотя бы в следующем году можно получить. А в «Газпроме» разворовывали собственно компанию. В результате недооцененность акций компании была равна 99,7 процента. После снятия Вяхирева цена акций выросла вдвое, затем - еще вдвое. В конечном счете - в сто раз. Это не значит, что воровство совсем прекратилось или что акции стоят столько, сколько должны. Скажем, недооцененность сократилась с девяноста девяти процентов до девяноста.
- А теперь кто ворует?
- Нынешнее руководство. Но уже не собственность, а только прибыль.
- И это лучше.
- И это лучше. Вместо того чтобы украсть месторождение, они, скажем, продают газ на Украину и забирают себе часть прибыли. Или строят трубопровод и тратят на него в три, или в пять, или в десять раз больше, чем он должен стоить, - это откаты. Так вот, мы эту же операцию по вскрытию механизмов хищений повторили с «Газпромом», со Сбербанком, с РАО ЕЭС и так далее. И, в общем, как только мы достигали какого-то успеха, цена акций вырастала. В период с 1999 по 2003 год у нас многое получалось, потому что наши интересы очевидно совпадали с интересами режима Путина. Так что у меня тогда была лучшая в мире работа. Я очень много зарабатывал, и при этом я чувствовал, что делаю историю, меняя Россию к лучшему. И всякий раз, когда наша кампания против кого-нибудь из злодеев заканчивалась каким-нибудь даже небольшим успехом, мы все кричали «ура», и командный дух у нас в компании был таким, какого не бывает, ведь редко кому удается одновременно делать деньги и творить добро. К сожалению, этот золотой период моей карьеры закончился - а я не заметил, что он закончился, - в октябре 2003 года, когда арестовали Ходорковского. Он был одним из тех, с кем мы боролись, и мне тогда казалось, что это очередной шаг к решению проблемы коррупции.
- Разве ЮКОС к тому времени не стал образцово-показательной компанией с точки зрения прозрачности, корпоративного управления?
- Стал. Но в 1999 году, когда фонд был одним из крупных акционеров ЮКОСа, их акции были обвалены руководством ЮКОСа и подешевели на 99,5 процента, потому что они занимались тем же, что и все остальные.
-А потом что случилось?
- А потом они исправились, очистились, но мне казалось, что за всю ту боль, которую они нам причинили, за те два года, что мы с ними боролись, они еще должны поплатиться, - в общем, я был все еще зол. Так что я радовался аресту Ходорковского, и я не понимал, что в этот момент Россия бесповоротно изменилась.
- Каким образом?
- Сразу после ареста Ходорковского мы все обсуждали, сколько он пробудет в тюрьме: неделю или две. Потому что все же знают, что в России за деньги можно купить все. Так что если самого богатого человека в России арестовали, то вопрос только в том, сколько ему придется заплатить за освобождение. Прошла неделя. Две недели. Мы думали, он не рассчитал сумму выкупа. Месяц, два месяца. И тогда богатые люди в России задумались о том, правда ли любую проблему можно решить за деньги. Окончательно все стало понятно летом 2004 года, когда начался суд над Ходорковским и в зал суда пустили телекамеры. А ведь в российском суде нет никакой презумпции невиновности - обвиняемого сажают в клетку, как зверя. И когда телекамеры снимают самого богатого человека в России в клетке, это являет собой послание всем остальным богатеям: «Вы тоже можете оказаться в клетке». Думаю, многие олигархи сидели тем летом на своих яхтах, пришвартованных где-нибудь у Антиба, смотрели CNN и чувствовали, что мир рушится.
- Но вы-то по-прежнему думали, что это хорошо?
- Я был антиолигархом, и я ждал, кто станет следующим. Я думал, это настоящая справедливость. А на самом деле, я полагаю, все эти олигархи один за другим сходили к президенту и договорились о том, как им теперь себя вести, чтобы тоже не оказаться в клетке. Так из врагов Путина они превратились в его партнеров. А я продолжал жить в своем идеальном мире, думать, что Путин делает Россию лучше, делает из нее нормальную страну. А он просто подминал под себя олигархов, чтобы стать самым главным олигархом.
- И когда вы это поняли
- Я был идеалистичен и наивен. Я продолжал со своими антикоррупционными кампаниями. В 2004 году мы опубликовали разоблачительные материалы о «Газпроме» - уже не об уводе активов, а о хищениях, связанных со строительством и с продажами. Мы подали в суд на «Сургутнефтегаз», чтобы сделать прозрачной их структуру владения акциями. «Транснефть» не платила дивиденды, и с ними мы тоже боролись. К этому моменту я уже жил в России почти десять лет, я создал крупнейшую инвестиционную компанию с иностранным капиталом. Я летел в Москву из Лондона 13 ноября 2005 года, в воскресенье вечером. Я прибыл в VIP-лаунж в аэропорту Шереметьево-2. Процесс, который в VIP-зоне должен был занять пять минут - штамп в паспорте, ты выходишь, - тянулся необычайно долго. Прошел час, паспорт еще не отдали. Я попросил своего водителя подойти к паспортному контролю. Там начались какие-то крики, и тут вдруг несколько людей в форме зашли в VIP-лаунж, сказали, что в страну меня не пустят, и отвели меня в накопитель, где я провел следующие пятнадцать часов.
- Какие там были условия?
- Ничего особенного. Неудобные пластмассовые кресла. Основная разница в том, что в VIP-зоне дают чай и обращаются с тобой хорошо, а в этом отстойнике с тобой обращаются как с преступником. Что со мной дальше будет, мне никто не сказал. Просто за десять минут до вылета рейса «Аэрофлота» в Лондон в одиннадцать утра за мной пришли, отвели и посадили в самолет. Я был уверен, что это ошибка. Я же так старался для России. Я был уверен, что моя работа против коррупции ценится властью. Мне постоянно звонили от министров и просили дать им копию моих презентаций в формате PowerPoint.
- Ну, вы позвонили министрам?
- Я прилетел в Лондон и позвонил всем, кого я знаю. Грефу, Кудрину, Шувалову, Вьюгину (Герман Греф - на тот момент министр экономического развития и торговли РФ, в настоящее время председатель правления Сбербанка, Алексей Кудрин - министр финансов, Игорь Шувалов - первый заместитель председателя правительства РФ, Олег Вьюгин - до 2007 года руководитель Федеральной службы по финансовым рынкам, сейчас председатель совета директоров МДМ-банка. - Прим. ред.). Они все сказали, что ничего не знают.
- Вы им верите?
- Думаю, они действительно не знали. Думаю, решение принималось кем-то очень высоко, и причем в ФСБ.
- Кем?
- Непосредственным исполнителем решения был человек по имени Виктор Воронин (генерал-майор Виктор Воронин, заместитель главы департамента ФСБ по борьбе с экономическими преступлениями. - Прим. ред.). Я британский гражданин. Посол Великобритании отправил письмо министру иностранных дел России с вопросом, почему меня не пускают. Пришел ответ, что мне отказано во въезде на основании статьи 27 федерального закона о въезде и выезде. Эта статья позволяет отказать во въезде из соображений национальной безопасности.
- А почему, кстати, вы британский гражданин?
- Я приехал сюда в 1989 году, женился, обустроился. Здесь мой дом уже двадцать два года. Вот я и получил гражданство.
- Но от американского не отказались?
- Отказался, надо было выбрать. В общем, Джек Строу, тогдашний министр иностранных дел, стал регулярно упоминать о моем деле в разговорах с Сергеем Лавровым. Лавров всякий раз делал вид, что он не знает, в чем дело.
- Вы ему не верите?
- Нет, конечно.
- Почему?
- Думаю, после первого упоминания он навел бы справки. Министр иностранных дел Великобритании три раза спрашивает его, почему человеку отказано в визе, а он всякий раз отвечает, что не знает, - значит, он врет. А я не хотел разделить судьбу Ходорковского - ни деловую, ни личную. Так что я сделал две вещи: обезопасил людей и капиталы. Во-первых, я попросил всех своих сотрудников переехать в Великобританию.
- Это сколько человек?
- Около двадцати человек сотрудников с семьями.
- Такая была маленькая компания?
- Маленькая, да. Во-вторых, фонд продал акции в российских компаниях или перевел их в другие финансовые инструменты. Это было сделано тихо, без привлечения к себе внимания.
- Как можно продать такое количество акций, не привлекая к себе внимания?
- Продажа акций - это не продажа компании. Если фонду принадлежал один процент компании, а акции высоколиквидны, вы можете продать их в разные дни, через разных брокеров. Таким образом мы ликвидировали вложений на четыре с половиной миллиарда долларов за лето 2006 года, и никто этого не заметил.
- И что вы сказали своим инвесторам?
- Фонд вернул им деньги.
Когда меня выгнали из России, многие из них потеряли желание туда вкладывать. Так что мы основали новый бизнес, стали вкладывать в другие страны, и я думал, что эта глава моей жизни, связанная с Россией, интересная и страшная, закончилась. Если бы так оно и было, это бы так и осталось интересной историей.
- Слегка душераздирающей.
- Душераздирающей, да, но всего лишь историей. А вот то, что произошло потом, будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь. 27 января 2007 года я был на Всемирном экономическом форуме в Давосе. Там был так называемый русский ужин, организованный не Россией, а Всемирным экономическим форумом, поэтому я и был приглашен. Присутствовал Дмитрий Медведев, тогда он был первым вице-премьером, но уже метил в преемники. Он сказал какую-то пустую речь, все перешли к десерту, а он сидел один, тоже ел десерт. И я подумал: а подойду-ка я к нему и попрошу восстановить мою визу. Я подошел, и как раз в тот момент, когда я начинал говорить, все присутствующие вдруг спохватились, что есть возможность поговорить с будущим президентом России. И многие повставали со своих мест и окружили нас. Включая нескольких журналистов. Как раз когда они все подтянулись, я дошел до сути своего обращения, то есть до просьбы восстановить визу. Не знаю, что он думал в этот момент, но он принял, как мне кажется, очень политически верное решение, а именно, будучи окруженным западными журналистами и имея перед собой вызывающего симпатию западного человека, который просит вернуть ему визу, правильно сказать: «Я сделаю, что смогу». Так он и сказал. Он попросил меня дать ему копию моего заявления на визу и пообещал подать его с собственной положительной рекомендацией.
- Он знал, кто вы?
- Он прекрасно знал, кто я, потому что он был членом совета директоров «Газпрома», когда мы занимались «Газпромом», и в 2005 году мы с ним встречались лично. ( ОКОНЧАНИЕ ЗДЕСЬ)
Маша Гессен, 25.05.11, СНОБ