Жизнь на облаке (рассказ)
Мы с котом любим смотреть на облака. Он входит и сразу без китайских церемоний забирается на подоконник. С тех пор как наступил май, ни резиновый мячик, ни провода, ни работающий принтер, ни даже коробка с надписью «архив», вся испещрённая клинописью его мелких зубов, - ничто отныне не способно развлечь его. Торчит себе у окна маленьким буддой и лишь временами вертит чёрной крепкой круглой, как у зека головой.
Облака!
И я смотрю вместе с котом. Окно большое, в полстены, и я могу делать это, не вставая с дивана.
В детстве они казались мне островами: если взять длинный шест, то можно перепрыгнуть с одного облака на другое. Или уйти и целый день, робинзоном, пробродить в его глубине, где, наверное, есть свои мягкие каньоны и долины. Можно забраться на самую вершину, туда, где капли росы на сбитых кедах превращаются в лёд, а потом просто лечь на ватном склоне, заложив руки за голову и безмятежно плыть на облаке - куда? Уж, верно, в те края, где жизнь поинтереснее, чем наша.
- А что ты думал об облаках в детстве?
- А у меня детство, между прочим, ещё не закончилось!
И ведь правда: его принесли в мою квартиру всего полгода назад. Когда пищащего котёнка вынули из-за пазухи и опустили на паркет, он замолчал, с непонимающим видом огляделся, сел на пятую точку и дружелюбно чихнул. А я подумал: «У всех породистых котов такие пышные имена. Но ведь мой, бракованный, ничуть не хуже. Подумаешь - задние лапы немного короче! Надо придумать ему имя подлиннее». В одной старой книге я нашёл имя римского консула 169 года. Полностью оно звучало так: Квинт Помпей Сенецион Росций Мурена Секст Юлий Фронтин Силий Дециан Гай Юлий Еврит Геркуланий Луций Вибулий Пий Августин Альпин Беллиций Соллерт Юлий Апр Дуцений Прокул Рутилиан Руфин Силий Валент Валерий Нигер Клавдий Фуск Сакса Урутиан Сосий Приск.
Чтобы не забыть, я пришпилил имя к обоям, а полного тёзку покойного консула стал звать коротко и просто - Приск.
Когда стоит пасмурная погода, мы с Приском можем уделить внимание и полёту голубей, и сирене убегающей пожарной машины и даже колготне таких незначительных животных, как комары. Но, всё-таки, на облака смотреть куда приятнее. И хотя я ненавижу физический труд, в мае я поднялся с дивана и тщательно вымыл окно.
- Смотри, какая туча. Как крона гигантского баобаба!
- Бао-что?
- Это дерево такое. Оно в Африке растёт.
- Н-н-нет. Как ядерный взрыв.
- Ты то, что в этом понимаешь, балда?
- Вчера показывали по телеку.
- А эта похоже на наковальню.
- На шапочку… китайского… апельсина?
- Мандарина.
- А какая разница?
- Откуда ты вообще знаешь, как выглядит китайский мандарин?!
- Ну как… Видел у тебя в альбоме.
Это было уже слишком! Даже домашние коты не должны формировать представление об окружающей нас действительности по книгам и телевидению. И взяв с собой Приска, я отправился в Царицыно, чтобы наконец показать своему компаньону реальный мир.
После двухчасовой тряски в метро, - кот, надо сказать, перенёс её стойко, как настоящий республиканец, - мы выбрались наружу и обогнув псевдоготическое творение Баженова, наводящее на приятные мысли о замках Луары и самодурстве старухи Екатерины, разбили бивуак на Большой дворцовой поляне. У далёкого фонтана журчала музыка. Рядом звякали струны бадминтонных ракеток и кричали маленькие дети: кто-то запустил в небо змея. От крон молодых дубов на изумрудную землю ложились лёгкие мышастые тени. Я с наслаждением снял туфли и опустил ноги в холодный клевер, а перед запуском кота в открытый космос благоразумно нацепил на него ошейник.
Коротконогий осторожно вылез из спортивной сумки и изумлённо осмотрелся по сторонам. Затем прыгнул, покосился на меня, - а я уже намотал на руку поводок в ожидании штурма соседнего дерева или сафари на воробьёв, - но вдруг в позе восточной одалиски развалился на траве и задрал морду. Над котом проплывало облако. Приск лежал почти неподвижно, буравя небеса своими жёлтыми выпуклыми немигающими глазами. Я пожал плечами, съел бутерброд, выпил вина, и тоже откинулся на траву.
- Смотри, это похоже на буддийскую пагоду. Или на Эйфелеву башню.
- А это на селёдку с картошкой.
- А это на триумфальную арку.
- А это на свиную котлету на косточке. А чегой-то ты там ешь?
- Копчёную колбасу. Будешь?
-У меня же от неё живот болит!
- Не хочешь - не бери.
- О себе-то позаботился. А ещё хозяин называется. Ладно, давай сюда свою отраву…
…
- Это облако похоже на касатку.
- А вон то на космический скафандр.
Больше мы с котом никуда не выезжали. Зачем? На облака можно смотреть и дома, не выходя из комнаты.
Мы с Приском стали отъявленными облакофилами. Он мог часами лежать на раскрытой географической энциклопедии и разглядывать иллюстрации к разделу «Метеорология». Мы изучали классификацию облаков, условия их образования, состав. Их названия: перламутровые, слоисто-дождевые, туманообразные звучали для нас как музыка. «Облака восходящего скольжения» - разве в этом нет поэзии? Мне больше всего нравились кучевые - огромные и плотные, похожие на застывшую пену для бритья. Приск же путал их с кучево-грозовыми, ливневыми, особенно с «Cumulonimbus capillatus» - эти «волосатые», предвещали шквал и град, а поскольку грома он боялся и всякий раз во время грозы прятался за диван, то предпочитал облака перистые - нежные и миролюбивые.
Старой советской энциклопедии было мало, и я стал скупать в книжных магазинах всю литературу, которую мог найти об облаках. Мы даже вступили с котом в британское «Общество любителей облаков». Нам очень нравился его манифест:
«Мы считаем, что облака незаслуженно очернены, что без них жизнь стала бы гораздо беднее.
Мы думаем, что из всех её форм облака являются наиболее яркими выразителями идеи равенства: любоваться их фантастическим видом может каждый.
Мы обязуемся сражаться против идеи «безоблачного неба» во всех её проявлениях. Жизнь станет скучной, если мы будем день за днем наблюдать за небом без облаков…»
К счастью для того, чтобы вступить в это общество, нам не нужно было ехать в Лондон. Достаточно пару раз кликнуть «мышкой» на экране компьютера.
- Я чувствую себя настоящим британцем, - лучась от наивного самодовольства, заявил мой кот учёный. Тем же днём Приск на радостях стянул из раковины говяжью печёнку и сожрал её целиком. Вечером его, дрожа от отвращения, вырвало на коврик в прихожей, а я, запеленав кота в одеяло, насильно капал ему из пипетки в рот горькое неприятное лекарство. Говяжья печень, которую я, кстати сказать, очень любил, с тех пор оказалась в нашем доме под запретом. Ну, что ж, «тот, кто любит, должен разделять участь тех, кого он любит».
И всё-таки для того, чтобы смотреть на облака из окон своей квартиры, нужно было платить в ней за свет, отопление и холодную воду. Мне пришлось устроиться на работу. На самом верхнем этаже московского небоскрёба находился просторный офис, своими стеклянными стенами напоминавший аквариум. В нём за широким пустым столом сидел бледный молодой человек в дорогом костюме, майке с портретом Че Гевары и гладким набриолиненным пеньком волос, стянутым резинкой на затылке. Развалившись в кресле, босс снисходительно смотрел на мир с мысков своих великолепных рыжих ботинок, надетых прямо на босу ногу. Пока я демонстрировал портфолио и даже главный предмет своей гордости- логотип всем известного молочного пакета, он только улыбался, менял ногу, вздыхал и молчал. Я говорил, объяснял, расшаркивался, но все мои слова, как целлулоидные шарики отскакивали от загадочного молодого человека, с начала нашей встречи, не проронившего ни слова. Наконец, я выдохся.
- Скажите..., - наконец промурлыкал мой будущий работодатель, - как вы считаете, что является орудием труда графического дизайнера?
- Компьютер, - вежливо ответил я.
- Не торопитесь, - сладко улыбнулся молодой человек. - Подумайте.
- «Фэтпейнт»? «Инскейп»? Воображение?
Тень сомнения пробежала по бледному лицу начальника.
- Хорошо, - сказал он. - Какое орудие труда у уборщицы?
- Швабра.
Мой ответ почему-то поставил его в тупик.
- Хорошо, - сказал он, - попробуем зайти с другой стороны.
Я начал злиться. Чего он хотел от меня, этот счастливый обладатель пустого стола и рыжих перфорированных ботинок? Но в этот момент мимо стеклянной стены пронеслась заплатка из грязноватого пара с серыми рваными краями. Никогда в жизни я не видел облака так близко! Туча на лету меняла свою форму, словно огромная мёртвая медуза, которую несло прибоем. Она распадалась на неопрятные сгустки и лохмы, но, как бороду Черномора, продолжала волочить за собой длинную грязную бахрому.
Это зрелище отталкивало на уровне физиологии. Мгновение и облако унесло порывом ветра. Впрочем, тут же появилось новое, ещё более гадкое, чем предыдущее.
- Карандаш может являться орудием труда? - настырно допытывался молодой человек, тряся передо мной новеньким остро отточенным карандашом.
- Да х… его знает! Для уборщицы вряд ли.
Пленник стеклянного офиса немигающими глазами, - я вспомнил своего кота! - посмотрел на меня.
- Спасибо, мы вам перезвоним.
- Спасибо, - я засунул свой ноутбук в рюкзак, - но, лучше, не надо.
С тех пор я больше не пытался устроиться на постоянную работу, предпочитая трудиться на удалёнке, хотя и сильно проигрывал при этом в деньгах. Пришлось отказаться от некоторых дорогих мне привычек. Зато не нужно было каждый день ездить в офис и трястись вместе с остальными бедолагами в переполненном метро. И каждый день передо мной было моё окно. Мои облака. Всё-таки лучше смотреть на них издали, чем вблизи.
Шло время. Коротконогий окончательно превратился в барина. Созерцательная жизнь и кастрация сделала его толстым и гладким. Раньше я развлекался тем, что, лёжа на диване, бросал в коридор разноцветные поролоновые мячики. Кот черной молнией, сбивая коврик, бросался в прихожую и в зубах приносил их обратно. Теперь он провожал порхающие бирюльки взглядом пресыщенного гедониста. Однако на окно всё равно взлетал, словно и вовсе был лишён веса. А затем грациозно, как балерина, ступал среди немытых стаканов, тарелок, будильника, портмоне, фляжки в которой ещё можно было почувствовать запах коньяка… И блестящей звезды на тяжёлой подставке из толстого оргстекла, с надписью на своих позолоченных лучах: «Гран-при» - моего единственного трофея на престижном конкурсе графического дизайна. За тот самый молочный пакет. Обнаружив свободный участок, Приск тут же занимал место, словно в кинотеатре, и смотрел в окно. Наши разговоры с ним теперь звучали приблизительно так:
- Cirrocumulus undulatus.
- Cirrocumulus floccus.
- Никакие это не «floccus»! Гладкая сигарообразная поверхность, истончается на концах - значит «чечевицеобразные» - Cirrocumulus… эээ…lenticularis.
- Castellanus!
- Да ладно! Где?!
- Я пошутил.
Однажды кот среди ночи разбудил меня. Вскочив на кровать, он возбуждённо бродил по одеялу и осторожно трогал мягкими лапами моё лицо: «Вставай! Вставай!»
-Да в чём дело-то?! - я недовольно потянулся к телефону - на часах было без двадцати четыре.
- Ты всё проспишь!
Кот убежал и тут же взгромоздился на подоконник. Шатаясь спросонья, будто пьяный, я поднялся и подошёл к окну. Уже светало. С нашего шестнадцатого этажа отрывался вид на лес по другую сторону пустынного шоссе - угрюмую хвойную стену, окаймлённую редкой рябиной и осинником. От него тянуло холодом. Где-то вдалеке, за беспросветным массивом деревьев виднелись маковки церкви с крестом, горящим ослепительно, как вольфрамовая дуга. Я зевнул, поёжился и хотел уже высказать Приску всё, что думаю по поводу его безобразной выходки, как вдруг… Над верхушками сосен парила странная бесформенная структура - то ли сеть, то ли вуаль, непонятно. Поначалу я даже подумал, что это обман зрения: она казалась живой - дышала, и сама приходила в движение от своего дыхания. Невесомое нечто плыло по предрассветному небу царственно и небрежно, как глубоководная манта, а его мерцание, - словно на посеребрённом листе лениво пересыпали перламутровый песок, - было полно невыносимой колдовской прелести. Нет никакого сомнения: нам явились северные пилигримы - столь редкие в наших широтах серебристые облака. У меня перехватило горло от открывшейся мне красоты природы и сладкая мучительная тоска отчего-то пригвоздила сердце к сумраку квартиры, как бабочку к деревянной рейке.
- Как красиво, - сказал Приск.
Я бросился к фотоаппарату. Остаток ночи мы провели у окна, пока чудесные странники не испарились, а безжалостный городской день ревом грузовиков и шипением автобусов не заявил о своих правах.
У меня есть все основания считать, что мы с Приском были друзьями, но иногда кот и человек уставали в компании друг друга. И тогда Коротконогий прятался и не отзывался на мой голос, а я начинал искать иного общения. Я даже завёл анкету на сайте знакомств. Стал ездить на рандеву. Правда очень скоро эти свидания мне осточертели. Все мои случайные знакомые казались похожими друг на друга: по-московски саркастичные, расчётливые, все безудержно болтливые и зацикленные на себе. Но самое ужасное, они совершенно не интересовалась облаками. Когда я пытался рассказать им о главном интересе своей жизни, то встречал в глазах этих женщин брезгливое недоумение. Они смотрели на меня, как на помешенного. Одна даже так и написала в смс: «Ты просто лузер». Наверное потому, что в мои тридцать шесть лет у меня не было ни постоянной работы, ни машины.
Но однажды мне повезло. Время от времени я размещал фотографии облаков в Instagram. И вот под одной из них, с теми самыми, редкими, серебристыми, оставила свой комментарий девушка. И комментарий был неглупый и девушка хороша собой - между нами завязалась переписка. Лена училась в институте на дизайнера мебели, но больше всего любила рисовать акварелью. Она и сама была такая, акварельная: с тонкими запястьями, почти прозрачной кожей и пухлой нижней губой. Даже на фотографиях на её ушных раковинах был заметен нежный бесцветный пух, какой бывает на плодах и листьях - знак принадлежности, скорее, к царству растений и эльфов, чем к миру людей. В ней чувствовался особый блазн юности: свежесть чистой сорочки, блеск новенького, только что сошедшего с конвейера автомобиля, невинность первой страницы блокнота с которого нетерпеливые руки сорвали полиэтиленовую обёртку. Мы договорились о встрече. Как ни странно, собираясь, я очень волновался. Едва не пролил кофе на лэптоп. В поисках остатков одеколона, умудрился порезать палец листом бумаги. Приск сидел на кухонном столе и пил остывший сладкий чай из моей кружки - нахальная мода, от которой я так и не смог его отучить. В его глазах я читал иронию.
-Шнурки не забудь погладить, - фыркнул он. Я швырнул в него скомканное полотенце.
Впопыхах приняв душ и побрившись, я достал из особого конверта с надписью «Экстренный случай» две тысячные банкноты и занялся подбором одежды. И вдруг, стоя перед шифоньером в одних трусах, впервые за долгое время внимательно рассмотрел себя в зеркале. Высокие люди полнеют некрасиво: моя фигура, и без того небезупречная, теперь напоминала грушу на двух тоненьких ножках. В тёмных волосах маячила седина. Нижние веки по-совиному набрякли, с левой стороны при улыбке бросалось в глаза отсутствие коренного зуба. На лбу обозначились морщины. Мой внешний вид так неприятно поразил меня, что я сел на диван. Диван был продавлен. Я обвёл взглядом гостиную и подивился её убожеству. Выщербленный паркет. Отставшие по углам обои, в подтёках и жирных пятнах, которые я собирался переклеить вот уже десять лет. Отломанная дверная ручка. Покосившийся, заваленный всякой всячиной, газетный столик. Пыльная люстра, к которой тряпка не прикасалась с прошлой зимы. И посреди всего этого торжества хаоса и энтропии - сияющее, чисто вымытое окно.
Лене едва исполнилось 20. Я вспомнил её свежесть и чистоту, её мечтательную блуждающую улыбку и ужаснулся: как я могу привести девушку с такими тонкими запястьями в эту ужасную гостиную?! Как я вообще мог надеяться, что она сможет увлечься мной? Что я могу ей дать? Рядом с весенней Леной я сам себе показался неповоротливой уродливой зимней корягой. В дверях появился кот. Он посмотрел на меня с сочувствием.
- Вот такие дела, брат, - вздохнул я. - Мне время тлеть, а ей цвести.
На свидание я так и не пошёл, отписавшись от Instagram, и больше, кажется, не предпринимал попыток реанимировать свою полумёртвую личную жизнь. Слишком нервно и хлопотно. Опять же - деньги. Ну её к лешему! Поэт был неправ только в одном: покой и воля - это и есть счастье. Всё остальное чепуха.
(окончание следует)