Манифест Деструктивности
Игра-поэма 1905.
Раз уж я залезла сюда - пускай лежит и отчет.
Как же это ужасно скучно, когда у тебя всё есть.
Боюсь прожить жизнь свою скучно и пошло, утонув в сонном болоте серой толпы…зачем тогда рождалась? Это все ужасно... мне нужно действо, а не рассуждения, мне хочется здесь и сейчас, чувствовать что вот она - я, это я - делаю, это - последствия м о и х действий, я - субъект, а не объект. Хочу сделать что-нибудь глобальное, что разрушит и раскачает этот сонный мещанский корабль, развеет скуку, сковывающую умы и рождающую сон разума...
Террор - это метод. Это поэзия разрушения. Наша участь - разрушать. Разрушить..освободить, встрясти, не дать себе прожить никчёмную жизнь.Будущее России? Без вот этих закостенелых и нафталиновых укладов, патриархальности и православия, никакой мещанской, буржуазной, "рабской" морали. Всему - да. Да - евреям, да - всем религиям, да - всем сословиям, да - всем видам искусства, чего бы они не выражали и к чему бы они не призывали. И вот сейчас у России такая череда событий-обстоятельств, что другого не дано, кроме как террора и расшатывания, добивания уже гниющего и воняющего своей затхлостью организма. К тому же мне интересно и любопытно, а что если это -проткнуть? а это - отрезать?
Это как у Бодлера, в Падали, помните?
И вас, красавица, и вас коснется тленье,
И вы сгниете до костей,
Одетая в цветы под скорбные моленья,
Добыча гробовых гостей.
Скажите же червям, когда начнут, целуя,
Вас пожирать во тьме сырой,
Что тленной красоты - навеки сберегу я
И форму, и бессмертный строй.
Если они все не могут - то можем мы. Я могу. Я не боюсь и мне не страшно. Страшно оказаться безликой в толпе тех, кем руководят, хотят - манипулируют, хотят - гладят, хотят - бьют, страшно прожить скучно и в унынии от того, что не посмел Стать, Быть, а не казаться. А мы будем делать то, что сочтем нужным. И методами - какими сочтем нужным. Сделать что - то великое и не запачкать рук - это все сказки моралистов.
История пишется Любовью, Смертью и Страхом...самые разрушительные силы. Лучше до пепла, чем ползти по жизни, ведомой какими-то предрассудками и навязанными суждениями....не думаю, что мы с вами успеем что-то построить. Это вряд ли, я думаю...на нашу жизнь выпало потрясать.
Может, созидание, это совсем не главное, может разрушение намного важнее?
Из разговора за чашкой чая с Б. Савинковым
Яблочный спас - торжество лицемерия и мещанства. О, господин Савинков, сущая галантность как она есть - прекрасное ощущение прогуливаться под руку с человеком, за которым гоняется вся охранка столицы.
…Политический кружок - какая прелесть. Больше болтовни, господа, больше. Все ваши страхи направить в нужное русло - и взлетит. Вы - фон для наших идей и для меня. Савинков сказал, что надо вычленять из вас наиболее… готовых не только на слова. Но пока вы говорите и кричите, вы хотя бы заметны из толпы, мир хотя бы замечает, что вы есть, что вам есть что сказать, господа студенты, в этом у ж е есть моя победа над вашей смиренностью.
Глеб Морозов несет меня на руках, что бы вернуть в кабак, и проводить собрание студентов там - как хотите, господа студенты, от формы содержание не меняется, но если вам хочется бардака, я вам, как обычно поспособствую его обеспечить. …Крики, тосты, сигаретный дым, жуткое пойло, толпа абсолютно разных людей с разными целями и исходными данными - нам всем весело и задорно - разве не в этом смысл жизни?!
Директор женских курсов ( что он тут забыл, черт подери?) хочет с нами спорить - парочка провокационных вопросов, сбивчивые предположения, разворот подвернувшейся статьи под тему вечного товарищества студентов - и его слова заглушаются разные вопросами, предположениями, возражениями. Больше криков, господа, больше!
…О, прекрасная томная ночь в салоне у Баронессы - дамы наитончайшего вкуса и стиля. И она - с нами. Мы-то знаем, какие потайные двери находятся у нее в стенах, и сколько раз открывается дно воооон того сундука в гостиной.
Пока что пусто, и мы, цвет студенчества, вновь заполняем собой пространство, но уже чинно и благородно, соответственно положению. Миша Рябушнский пьян. Леон со своими чудесными стихами…какая прелесть - один сидит напротив, другой сбоку. Забавно! Леон читает замечательные стихи про любовь, и всем своим видом дает понять публике, к о м у они посвящены, в мою сторону сыплются столь очевидные намеки от гостей, что еще чуть-чуть и я начну находить это пошлым.
Задаю тему вечера - Любовь, и по совпадению, в ответ в дверях появляется Савинков и Евгения Беккер, как всегда, шикарны оба.
Вечер перестает быть томным - сидеть между тремя кавалерами, знаете ли, довольно забавно. Как это всегда и происходит, Борис-Каин заполняет собой все пространство, высказывая совершенно очевидное крамольное мнение по больным вопросам, но как всегда и происходит, господа просто очарованы речами и не понимают, к чему они прислушиваются без всякого отторжения. С ним никогда не хочется спорить - это кажется противоестественным, как отторгать свет звезд. И именно из-за света я с ним. Далекого и холодного…
Мише Рябушинскому достается обещание пули в лоб, если Савинков, вопреки словам первого о триумфальном уходе на фронт увидит его завтра в Петербурге после двух часов по полудни - и почему-то я не сомневаюсь, что так и будет. С легкость решить кого стоит лишить жизни - в его правоте и силе. Бедный Миша, надеюсь, он уедет в Манчжурию - терять такого замечательного оппонента и эмоционального соперника мне хочется меньше всего…
...Далеко за полночь - мы в гостях у Савинкова и Беккер. Чтение стихов, беседы о этом их боге, о значение, о судьбе длятся до бледной петербургской зари, до мерцая последней утренний Звезды.
Но самое главное - это то, что я получаю Признание от него! Приглашение пройти какой-то путь рядом, без надежд на будущее и заверений в вечной любви и верности - кристально чисто и прозрачно, без оскорблений мещанскими обещаниями и пошлыми предложениями, лицемерными клятвами в том, что вообще грех озвучивать и окольцовывать в запреты. Всё так. Именно поэтому - он. Именно поэтому - да!
Я люблю занятия в Университете, и не очень часто их пропускаю, кроме уж совсем тошной скуки. Все привыкли ждать от меня какой-то демонстрации и провоцирующих дискурс реплик - ну что же, мне не трудно им это дать. Но ведь самое смешное то, что, наверняка мало кто догадывается, что мне-то плевать на весь этот, прости господи, социализм, рабочих и крестьянство - последних я и в глаза-то никогда не видела! Но господа студенты считают меня ярым поборников этих свобод, ну а мне ничего не стоит - поддерживаю их мнение. Толковать им об том, как мне противен затхлый мир предрассудков, как я боюсь быть это серой посредственностью и смешаться с толпой черных котелков и павло-посадких платков? Нет...раздвинуть, разрушить, смести рамки. Мы же молодые, мы - будущее! Зачем нам бояться какие-то принципов, которые установлены людьми, отжившими свой век, стоящими одной ногой в могиле, а другой, трясущейся, готовы наступить на горло любому инакомыслию?
Тот, кто так рьяно Тот, ктотак рьяно ключи стерег
Сегодня зубами сорвал замки
"Иди мой милый, иди вперед,
Если можешь бежать - беги!"
…Савинков. Кто-то сдал. Каторга. Но я знаю, что он вернется! Провожаю взглядом на вокзале его прямую спину - окрик «да здравствует партия социалистов-революционеров!» глухнет в руке жандарма, зажимающего его рот…
Пишу письма, много писем. О любви, о том, что мы помним и продолжаем борьбу и ждем - «до встречи». Ничего, это всего лишь временные трудности. Какие-то служащие псы и пара тысяч километров не могут остановить его, мы-то знаем. Я даже сильно не отчаиваюсь - такие как он не оставляют тех, кто соединяет в одном его образе и лидера, и друга, и наставника, и олицетворение воли и силы духа к противостоянию.
Поднимаю шум среди газет - «поэта судили за фальшивый паспорт!», рассказываю друзьям и знакомым, твержу об этом в Университете - резонанс появляется, мы собираемся студенчеством решать проблему «Полицейского произвола». Меня поддерживает столько людей - мне удивительно это наблюдать, ведь я им не сделала ничего хорошего, ни чем не помогла… я вообще этого не заслуживаю, почему же им есть дело до меня и моей боли?...
И Сонечку Летову взяли…Но хуже того, что среди нас провокатор. Кто ?
...Я отдаю себе отчет в том, что прижми меня охранка… я бы не выдержала долго. Все бы пообещала выполнить, лишь бы оттуда выйти. Нашим бы, конечно, тоже покаялась…Хуже не может быть, чем тюрьма или каторга…Смерти я не боюсь. Что там - неизвестно, и я не верю, что может быть скучнее, чем здесь.
А вечером бал-маскарад у баронессы. Одеваюсь в шикарное платье, и призрев, конечно же, правила маскарада, являюсь без маски. На ноге в подвязке - пистолет, в сумочке - листовки, а я пьяна от шампанского. Рядом стоит отец, и мы мило беседуем. Бедный рара, он как всегда, ничего не подозревает, и не очень интересуется. Кружусь в вальсе…Фокин, Морозов, еще череда кавалеров…дамы, маски и фужеры…по ноге сползает и неудобно царапается оружие, и мне безумно смешно представить, как пистолет выпадет из-под моего подола в очередном туре. …Как жаль, а меня же сюда приглашал Борис... И я знаю, что у нас впереди еще тысячи вечеров и балов, ресторанов и приемов, триумфа Свободы и Жизни.
Но я здесь, конечно же, не просто так. В дальнем углу сидит наш Сокол - прокурор Кольцов и премило с кем-то флиртует. «Сударь, Вам привет от вашего дядюшки!» - сударь, улыбнувшись кодовой фразе, начинает прощаться с дамой, а я тем временем вижу в толпе скучающих стяжателей Гумилева. Сказать, что он выглядит как труп - не сказать ничего. Шелуха веселья спадает и с меня - Коля похож на человека, потерявшего если не жизнь, то Сердце. Манчжурия…друзья порываются увести его отсюда. Он смотрит абсолютным пустым взглядом и передает мне, что «наш общий знакомый Поэт» держится достойно, сражается храбро, ведет пропаганду… вспоминает меня. А я даже не сомневалась, и ничего иного от Каина не ожидала. Тот, для кого борьба является сущей жизнью, не забывает стоящих рядом плечом к плечу, не прощает и не отчаивается. Никогда.
А дальше начинается самое ужасное воспоминание в моей жизни.
Предавшись после ареста Савинкова паранойе, мы, путем не хитрых выводов и где-то оброненных слухов, начинают подозревать Илью Красовского, по паспорту, как выясняется Евно Азефа, с каким-то жутким непроизносимым отчеством. Решаем с ним поговорить…конечно же, я беру его под руку и мы идем в квартиру нашего прокурора.
И начинается…
Сокол жесток. Он решителен и напорист, ему не возможно противостоять. Мне страшно смотреть ему в глаза. Мы все в разной степени опьянения, но это только подогревает нервы, и обостряет конфликт. Проходит не так много времени, как мы….мы скатываемся в пытки.
Абсолютно подло и единогласно. Оглушенного Илью связываем, сажаем на стул…и Сокол начинает..режет, бьет и чем-то прижигает..потом я перебинтовываю его раз за разом какими-то тряпками, только для того, что бы мучить еще дольше. Это длится долго, безумно долго…Илья вскрикивает, мы говорим шепотом, шарахаемся от каждого шороха - рядом английское посольством, комнаты Витте, суд…на улице гуляют праздные прохожие, слышатся смех и разговоры.
Меня бьет контрастом по сердцу. Я осознаю, что то, о чем я мечтаю - Свобода - за стремление к которой я примкнула к данным людям - фикция. Абсолютное ничто, просто иллюзия в моей глупенькой голове. Я могу оказаться на этом же стуле - связанная и перевязанная, просто потому что близкие мне люди д о п у с т я т возможность, что я могу быть в чем то перед ними виновата. Это рвет мне сердце. Фикция, не мечта. Просто иллюзия. Её нет. Не достичь никогда. Н и к о г д а!!
….Сокол, такое ощущение, не может остановиться. То выгоняет нас, дам, то запускает. Я понимаю, что мы всё равно д о с т о в е р н о не узнаем, предатель ли Илья или нет. На мне все то же красное платье с бала - на нем не видно крови, которая капает у меня с рук при перевязках…
Я где-то на дне ущелья
И страшнее день ото дня
Бессмысленные качели
Раскачивают меня
Под стоны Ильи, я начинаю писать письмо Савинкову, потому что понимаю, то меня сейчас разорвет от всего этого...и только радуюсь тому, что он нас не видит…единомышленники. Товарищи. Друзья….
Илья совсем плох. Он истекает кровью, его пульс почти не прощупывается и он постоянно без сознания.
За коном светает. Нас трясет, и мне кажется, что если сейчас это всё не закончится, я сама кинусь на Сокола. И пусть думает что хочет! Это невыносимо! …
Мы вызываем извозчика и везем бездыханное тело Ильи в госпиталь. Слава богу , он жив! Требуется операция, ничего не понятно, как пойдет дальше…Сокол выкручивается, что он просто напился и подрался, с кем не бывает ? Врач тактично не задает вопросов. А потом договаривается, что за пересмотр дела Вассермана, готов сделать вид, что никого тут не было, благо 6 утра, и свидетелей никаких.
Мы возвращаемся на Знаменку, в дом Сокола. Попутно в предрассветном Петербурге я расклеиваю листовки с призывом к Свободе, понимая, что сама веру в нее потеряла навсегда…
Утро начинается как продолжение кошмара. Я отдаю написанное при всех этих ужасах письмо Гумилеву - он обещал передать его Савинкову. Коля вновь идет на войну - туда где убивают людей враги…а мы вчера вечером…мы…
Я понимаю, что более я не могу провозглашать борьбу ..за что? За свободу. Политическую, социальную...какая разница, если моя жизнь в с е г д а находится в руках других людей? Сижу тихо в университете, ко мне подходят и меня спрашивают, что случилось. Ничего. Ничего….
Учащиеся организуют студенческий совет - они начинают созидать. Я не могу их уже организовать на иное, и не могу учувствовать в этом - они с о з и д а ю т, а мой метод - р а з р у ш е н и е.
Хорошо, что все это контролируют мои друзья-анархисты, и есть надежда, что это будет действенно и результативно в планах на Революции…правда, студентам обещают помощь Университета в тех или иных вопросах, разрешают практически всё! Понимаю, что поднять их против будет еще труднее чем раньше. Если они уже поняли, что все можно добиться переговорами…
Обо мне ходят какие-то нелепые слухи - то, меня закрыли в Охранку и меня совобождали бунтующие рабочие, то я суфражистка, и сама ВК Анастасия Николаевна ищет меня, что бы поговорить о том, насколько я заблуждаюсь. Но мне ничего не стоит сказать ей в лицо, что я борюсь за права ВСЕХ, а не женщин, она кивая, молча пропускает это мимо ушей…
Отец говорит мне, что Миша Рябушинский приходил просить моей руки- а мне он заявляет, что не прочь женится на капитале. Кажется, рара смирился с тем, что не пойду замуж.
Мое общение с господином чиновником особых поручений Абрикосовым приводит к тому, что он уводит меня с Невского на задворки и выдает:
- Варвара, сейчас неспокойное время, я - чиновник особых поручений, у меня к вас есть предложение
- Какое?.. - в шоке выдаю я, думая о том, что как жаль, но видимо, придется стать мне двойным агентом, и что на это скажет Борис…
- Руки и сердца, - в свою очередь удивляется он.
- Я вынуждена Вам отказать! - с радостным сердцем провозглашаю я. Далее г-н Абрикосов начинает лить мне в уши красивые и пафосные слова, а я стою и думаю, что Борис - никогда!-никогда бы не опустился до подобных пошлостей. Вспоминаю, как он однажды за чашкой утреннего кофе он убежал от меня впопыхах по государственным делам, забыв заплатить за угощение… В итоге г-н Абрикосов превосходит сам себя, и самоотверженно заявляет мне, то готов на отношения без брака…
Порт-Артур пал. Говорят, что эвакуируют всех живых, всех гражданских и раненых.. Это значит, что если Каин был ранен, то и его. Не верю, что Российская Империя докатилась до того, что бы оставлять подыхать раненных каторжан на поле боя. Иду на вокзал. Должна быть пара Победоносцева и я готовилась её саботировать., с утра пораскидывала в Университете листовки..Даже удивительно, что он до нее дожил, ведь давно приговорен.
Долго ждем поезда…со стороны Университета раздается взрыв - ходят слухи, что подорвали Победосцева. Улыбаюсь. Святополк-Мирский тоже поплатился за свою охранку - к нашей мести прибавилась и личная за Савинкова. Поплатится и Гоц в скором времени - за предательство.
Все пришли встречать Колю Гумилева. Делаю вид, что я - тоже. Выносят раненных, потом выводят тех, кто может ходить…и Савинкова. С охраной под руки, ведут сразу в присутствие, иду следом, как на ниточке - теперь всё будет! Теперь устроить побег - пара пустяков. Главное - здесь и живой. Раны зарастут…Каин не может скончаться от ран - это не его судьба.
Вечером снова бал, а еще я планирую наконец-то попасть в Мариинку, по тем контрамаркам от Аделаиды. Соловушка рассказывает, что Савинков находится под строгим конвоем, раны его не опасны, и передать ему туда что-то можно, но крайней опасно. А еще рассказывает, что он дал кому-то слово, что залечится и вернется на фронт…Мы с Женей Беккер в немом шоке. …Какой Фронт??? Какое Слово? А Мы? А Революция? А Террор?! Что за….нет, это бред. Его, наверное, в голову ранило. Женя намекает, что, возможно, мои слова - о личном, конечно же, - могут возыметь толк. Любовь, насильный брак…ложь чистой воды. Что будет когда она вскроется страшно представить, но мне все равно, если это поможет, в чем я сильно сомневаюсь…но это единственное, что я могу сейчас попробовать. …ладно. Без разницы. Вытащим его оттуда, а потом поговорим. Он не может нас бросить. У него попросту нет такого права.
Театр отменяется из-за партийного собрания оставшихся на свободе и живых эс-эров. Гершуни в ссылке, бедные Летова и Каляев погибли в застенках, ячейка Гершуни почти разгромлена, ячейка Гоца непонятно где, и можно ли ей доверять… Гоц получил свою пулю предателя - спасибо проводнице Дуняше.
Мы обезглавлены. Надежда на Савинкова. Я снова в вечернем туалете и снова кожей ощущаю этот контраст меня и всего вокруг - бедной комнаты на окраине Знаменской площади в опиумной кофейне Сансара, всех остальных, кроме разве что, Беккер и Сокола, выглядящих более естественно, чем я - расфуфыренная дамочка, непонятно что забывшая в этих стенах.
Приходит Соловушка. Савинков убит.
Собрание проходит для меня как во сне. Плачет сбоку Аллочка. Мне хочется только одного - сейчас же выйти на улицу и убить кого-нибудь.
Без разницы кого. Абстрактного врага.
Эта навязчивая мысль не дает мне покоя.
Я. Хочу. Убить.
Они все в одном лице - трусливые подлые твари, добивающие исподтишка тех, кого не смогли взять в честном бою!!
…Мы решаем вопросы, выбираем ЦК и исполнителей, я вызываюсь, но меня не выбирают…что-то говорю, и по привычке шикаю на всех, что бы не орали. Страшный безэмоциональный сон.
…Добит Черной сотней. Как подыхающий зверь в клетке...
Нет, я знаю, что делать.
Месть.
Если ЦК не посчитает нужным отомстить, не поставит это на первое место - я справлюсь сама. Просто убить. Увидеть испуг и замирающую жизнь в глазах этой мрази. Более я ничего не хочу
…Бессмысленно склоняемся с Женей по Невскому. Где-то вдалеке раздаются робкие и тихие куплеты Варшавянки. Люди выходят из Мариинки - живые, веселые и горячие, идут на открытый бал в Университет. Мы просто молчим, и вспоминаем, кто и как пришел в Террор. Меня не покидает смутное ощущение, что после того, как я отомщу за Савинкова, я потеряю их всех.
До нас доходят вести о погроме в Сансаре - убиты Яна, Арина, Лось, Вера Николаевна, еще кто-то..Алла жива…убиты тем же, кто добил Савинкова.
По-моему я даже ничего не почувствовала, кроме сковывающего холода - и кажется, что я сейчас потеряю сознание.
Четверо. Еще четверо.
После этого меня спрашивают, верю ли я в бога. После этого, я должна молча ждать, когда все само образуется? После смерти, которую нам принесли, я должна любить и ждать поблажек от государства? После того, как нас убивают как подзаборных собак - режут, сжигают, добивают - после этого я должна делать что-то иное?!
Молча и абсолютно безучастно продолжаем брести по Невскому с Женей. Рождество. На улице внезапно натыкаюсь…на брата. Неожиданность, хоть отец и говорил, что тот должен на днях вернутся из-за границы. Он что-то мелет, несет чепуху про бога, веру и прочую метафизику - слушаю в пол-уха. Не до того. В голове титрами идут имена тех, кого я потеряла за ближайшие дни. Потом получается разобрать в его словесном потоке, что за границей он познакомился с г-ном Черновым, и тот ему дал контакты на меня..внезапно. Усмехаюсь - мы просто отличные дети своего отца. Валентин тащит меня домой - уж очень ему хочется поговорить с отцом. Мне без разницы.
…Разговор тянется долго. Мы говорим о каких-то нелепых вещах, который каждый должен сам понимать в своем сердце. Валентин постоянно болтает о боге, и мне кажется, что он не эс-эр, а монах. Сдерживаюсь. Без разницы. Отец считает, что на днях будут большие перемены, мир перевернется, и ему не будет там место, он настроен так пессимистично, будто стоит одной ногой в могиле, и просит его не спасать. Господи, как же тошно…
Утро начинается все с той же мыслью о мести. В сансаре у нас сгорел пистолет, потому, мое оружие будет - нож. В половину десятого у нас сбор оставшихся в живых, куда по моей инициативе приглашены и анархисты. Выхожу - и никого не вижу.
Со своего балкона мне машут Блок, Гумилев и Аделаида - последние двое вполне себе счастливы в обретенной любви. Поднимаюсь к ним, завтракаю шампанским, не хватает только ананасов. Аделаида о чем-то радостно щебечет, Саша и Коля приветливы и рады меня видеть, рассказывают как тяжко спать под протекающей крышей. Я стою у них на балконе, по инерции улыбаюсь, и высматриваю своих - наш сбор ровно в беседке под их домом. Никого нет. От одной мысли, что повязали всех остальных, меня бросает в холод.
Начинается шествие рабочих, которых ведет Гапон. Помнится, мы хотели устроить провокацию, что бы хоть как-то встрясти эту сонную толпу обывателей и оторвать их мысли от кошелька и тарелки! Не помню, почему отказались…мне жутко интересно пойти и посмотреть - но неловко оставлять Сашу, Колю и Аду - они так приветливы и искренни со мной в общении.
...Царь удовлетворил большинство требований. Рабочие, радостно смакуя брошенную им кость, разбредаются дальше по своим стяжательским делам.
Мне становится противно, что за этих тупых обывателей умирают такие как Савинков, такие как Каляев, как Соня…
Все тихо и мирно. Раз Сансары больше нет, мы идем во французскую кофейню - эс-эры и анархисты, что бы поговорить, что делать дальше. Просим официантов закрыть её от посетителей, те соглашаются даже без денег. Только мы получаем свои чашки, как врывается охранка и проверяет у нас паспорта, я сбрасываю свой нож под стол - потом заберу. Меня, Беккер и Севу Волина вяжут. С ними рабочий - который мне искренне улыбался, заглядывал в глаза, и которого я хотела обучить грамоте. Тварь. Предатель. Продажная скотина. Я начинаю концерт - скандалю как могу.
Валентин уходит за Валкентин уходит за отцом.
Следователи приводят нас в камеру - прошу открыть окно - душно. Окно широкое и через него можно просто вылезти во двор. Но окно открывается в каземат…пинаю стул, громко возмущаюсь - веселюсь как могу. Демонстративно вываливаю содержимое своей сумочки на пол при обыске - там все равно ничего нет, листовки были расклеены еще вчера. Передо мной сидит тайный агент - Семен Семеныч - еще один предатель из ячейки предателя-Гоца. Несет чепуху - будто я собираю бомбы, вхожу в ЦК, взорвала поезд, на котором ехал Гоц. Еще одна продажная трусливая сволочь.
Требую, что бы меня допросили первой - якобы опаздываю на пары.
Приходит отец - мы громко рассуждаем о моей невиновности. После разговора с г-ном Крестовниковым, начальник охранки как-то сразу присмирел. Потом мне рара рассказал, что справлялся у г-на начальника, дорого ли ему его место и желает ли он прокуроской проверки, сказал что ходил к судье давать взятку…
За окном собираются студенты. Слышу крики - «свободу Крестовниковой!». Мое сердце теплеет - вот оно, то студенческое братство, о котором я мечтала. И пусть я этого не заслужила, но то, что они все вместе пришли выручать меня, хотя большинство наверняка догадывается, что я далеко не невиновный агнец, заставляет меня верить, что хоть к чему-то значимому я в своей жизни приложила руку. Если заступаются за меня - будут заступаться и за других. И при случае будут видеть не террористку эсерку, а меня - Варю Крестовникову, которая любила и ненавидела.
На допросе несу всякую чушь, болтаю о делах университетских и возмущаюсь всем, чем можно. Я абсолютно точно знаю, что мне надо выйти - я хочу отомстить. В охранку приносят найденную в кафе мой нож…прискорбно. Где теперь взять оружие? После погрома в Сансаре у нас не ничего лишнего…
Конечно, меня выпускают, начальник охранки извиняется. Пообещав им жаловаться куда-только можно, с триумфом иду на пары. Меня окружают взволнованные студенты, я заверяю их в своей невиновности и продолжаю возмущаться. Ада отводит меня в сторону, и говорит, что её отец - прокурор Корейво, сказал, что в курсе моих дел, и максимум что сможет сделать при случае - заменить расстрел бессрочной каторгой. Милая Ада…ты, конечно, все про меня знаешь, и даже не устаешь заботиться. Я прикидываюсь дурой и горячо благодарю за помощь.
На мосту встречаю нашего прелестного Семен Семеныча и Мишу Рябушинского, мы сцепляемся - я выдаю фразу о том, что меня оторвали от кофе, на что эти двое истерически начинают орать, что кому-то другому оторвало ногу, и вообще героев не судят. Я никак не могу взять в толк - при чем тут их нога и мой кофе? Подходит Саша Блок и Валентин - я оставляю мальчиков ругаться меж собой, благо повод я уже дала.
Спокойно выдохнуть не удается - я обнаруживаю, что паспорт мне не отдали в охранке. Несусь туда - слышу как внутри начинается переполох, все ищут мой документ. Находят. А жаль - знатный бы вышел скандал.
Начальник между прочим сообщает, что Беккер во всем созналась…не принимаю всерьез. Удивляюсь - как, такая барышня воспитанная и вдруг - бомбистка?
Встречаю Гумилева, Коля снова идет на войну. И спрашивает меня. Знаю ли я, что в Сансаре вчера погибла и Маша Профирина, которая только вчера смогла вырваться от своего полоумного отца в Петербург…Это уже становится катализатором - слезы начинаются капать из глаз, как капли из грозовой тучи, и я ничего не могу сказать.
Сколько их, сколько еще должно?! Каин, Соня, Каляев, 4 наших эс-эра вчера, Маша…о, если бы это были трагические случайности. Но нет - это все по воле государства - Черная Сотня спокойно зачищает неугодных её режиму. Это невозможно. Про кого я еще узнаю завтра???
Не успеваю очнуться, как уже все студенты выбегают за мной из аудитории, они возмущены, они обсуждают и порываются действовать, прекратить разгул Черной Сотни, собрать подписи, обратится к Императору…
Мне все равно. Я просто рыдаю на плече у Ани Горенко, и беспрестанно твержу, что все это - всю эту невыносимую бесчестную давящую на умы систему надо разрушить! Растоптать! Взорвать! Снести! Убить! Без разницы - я или кто-то другой. Какой толк в их разговорах, когда погибают люди? М о и люди?! Что мне будет после принятия их реформ и законов, когда очередная кость полетит в голодную пасть обывателей? Вернется мой Каин? Яна, Арина? Лось? Маша, которая провела в Манчжурию столько времени только за то, что попалась на неосторожном слове? Их ЭТО вернет?
Нет. Только месть.
Студенты снова развивают бурную деятельность - собирают подписи для поручительства за Всеволода. Мне рассказывают, как моя однокурсница, девушка, которая его любит, решает выйти за него замуж и уехать с ним на каторгу; все носятся с прошением к ЕИВ с просьбой повлиять на Черную Сотню…ха…нет. Прав был Валентин - надо убивать Самого. Пусть платит за свое равнодушие, которое погубило столько людей.
Мы сидим за Университетом и открываем шампанское - пьем за убийство ВК Сергея Александровича. Пусть эта казнь будет началом череды других. Моя личная жертва еще где-то ходит - я знаю её приметы, и рано или поздно дотянусь. А если повезет, то поднятая мной шумиха, разговор с Абрикосовым и гневные статьи в прессу заставят жандармов быстрее поймать эту мразь. А там я уже что-нибудь придумаю.
Мы готовим покушение на Трепова и Дурново. Маргарите, которая будет исполнителем последнего, я отдаю свой билет в Британию, который мне подарили Тортоны. Переизбираем ЦК - теперь всем заправляют Сокол и Илья, который, бедный, столько натерпелся от нас. Верю в этих двоих - первый жесток как сталь, второй тих, хитр и целеустремленен. Они справятся.
Сокол говорит, что сегодня будет суд на Беккер, суд над убийцей Сонечки Летовой, и суд над убийцей Савинкова и виновника в погроме в Сансаре - его поймали! Я спешно начинаю искать оружие - это же шанс! Все процессы отрыты - я убью его прямо в зале. Я убью его!!
…Отец удивляет меня своей просьбой найти связного с эс-эрами для Вакара - якобы у меня много сомнительных знакомых. Проверяю, что это не провокация...Валентин хочет все рассказать о нас отцу - я против. Валентин не хочет, что бы это была я, как и не хочет, чтобы я была исполнителем любого приговора. Это меня бесит. Мне без разницы, что он хочет, а что нет - как я решу так и будет, пусть дальше уповает на бога, а я позволю себе уповать на себя.
Без пустых препирательств, просто молча иду и признаюсь Вакару, что я - эс-эр, под его честное слово не рассказывать отцу. Тут Вакар падает передо мной на колени- прямо по среди Английской набережной! И начинает просить меня в лице эс-эров прекратить террор! Я просто теряю дар речи от удивления. Адвокат говорит, что мы ведет беспорядочные убийства, что мы убираем либералов, что народ нас не понимает…еще какие то упреки. Я что-то говорю в ответ, и обещаю все передать ЦК, обещаю, что мы подумаем. Но я-то знаю, что мы не свернем с этого пути. Слишком много было потеряно нами.
Идут суды. Я смотрю из зала заседаний на Корейво - отца моей Ады, и мне интересно, видит ли он меня здесь. Смотрю на Сокола читающего обвинительные заключения, и думаю, что он при этом чувствует. Смотрю на Евгению Беккер - мою близкую подругу по злоключениям. Она идет на каторгу. Слушаю её последнее слово - оно переписано нами и ждет своего часа быть услышанными перед рабочими. Знаю, что Женечка обязательно к нам вернется, она нам нужна так же как и мы ей. Начинается дело о погроме в сансаре - на скамье Распутин. А я только что выдала ему сентенцию возле зала заседания, как правильно вести себя с незнакомыми дамами…еще одна язва самодержавия, лицемерная, бесчестная тварь - сверлю его ненавидящим взглядом, в его черных глаза будто встают образы Яна и Арины, Лося и Маши , Веры Николаевны, и он начинает меня крестить. Хочется плюнуть ему в лицо. Отворачиваюсь.
Суд его оправдывает - мы тут же выносим приговор, я добываю оружие у отпущенного под подписку о невыезде Всеволода ( ему вменяли членство в ЦК эс-эров, тупицы!) для Соловушки, и она идет исполнять казнь.
Суд над убийством Савинкова отменяется. Обвиняемый скончался в госпитале.
Чувствую, как внутри меня появляется зияющая пустота, которая спокойно заполняет все пространство вокруг.
Я не знаю отныне что мне делать, и я не вижу смысла во всем дальнейшем.
…В закатном Петербурге толпа движется на выборы долгожданной Думы. Рядом со мной идет Глеб Морозов, и с горечью рассказывает, как он лишился мечты. Я молчу. Я лишилась даже отмщения.
Не мое стучит сердце как поезд,
Проносящийся по пустыне;
Не со мной происходит повесть
О шипучих песках Палестины.
Не ко мне беспокойные дети
Вопросительно тянут руки;
Не меня нарисуют одетой
В шелк и бронзовый перламутр.
Лепят мир из воды и глины
Не со мной разнешерстные звери,
Не мое произносят имя
Умирающие за веру.
Я где-то на дне ущелья -
И страшнее день ото дня,
Бессмысленные качели
Раскачивают меня
Раз уж я залезла сюда - пускай лежит и отчет.
Как же это ужасно скучно, когда у тебя всё есть.
Боюсь прожить жизнь свою скучно и пошло, утонув в сонном болоте серой толпы…зачем тогда рождалась? Это все ужасно... мне нужно действо, а не рассуждения, мне хочется здесь и сейчас, чувствовать что вот она - я, это я - делаю, это - последствия м о и х действий, я - субъект, а не объект. Хочу сделать что-нибудь глобальное, что разрушит и раскачает этот сонный мещанский корабль, развеет скуку, сковывающую умы и рождающую сон разума...
Террор - это метод. Это поэзия разрушения. Наша участь - разрушать. Разрушить..освободить, встрясти, не дать себе прожить никчёмную жизнь.Будущее России? Без вот этих закостенелых и нафталиновых укладов, патриархальности и православия, никакой мещанской, буржуазной, "рабской" морали. Всему - да. Да - евреям, да - всем религиям, да - всем сословиям, да - всем видам искусства, чего бы они не выражали и к чему бы они не призывали. И вот сейчас у России такая череда событий-обстоятельств, что другого не дано, кроме как террора и расшатывания, добивания уже гниющего и воняющего своей затхлостью организма. К тому же мне интересно и любопытно, а что если это -проткнуть? а это - отрезать?
Это как у Бодлера, в Падали, помните?
И вас, красавица, и вас коснется тленье,
И вы сгниете до костей,
Одетая в цветы под скорбные моленья,
Добыча гробовых гостей.
Скажите же червям, когда начнут, целуя,
Вас пожирать во тьме сырой,
Что тленной красоты - навеки сберегу я
И форму, и бессмертный строй.
Если они все не могут - то можем мы. Я могу. Я не боюсь и мне не страшно. Страшно оказаться безликой в толпе тех, кем руководят, хотят - манипулируют, хотят - гладят, хотят - бьют, страшно прожить скучно и в унынии от того, что не посмел Стать, Быть, а не казаться. А мы будем делать то, что сочтем нужным. И методами - какими сочтем нужным. Сделать что - то великое и не запачкать рук - это все сказки моралистов.
История пишется Любовью, Смертью и Страхом...самые разрушительные силы. Лучше до пепла, чем ползти по жизни, ведомой какими-то предрассудками и навязанными суждениями....не думаю, что мы с вами успеем что-то построить. Это вряд ли, я думаю...на нашу жизнь выпало потрясать.
Может, созидание, это совсем не главное, может разрушение намного важнее?
Из разговора за чашкой чая с Б. Савинковым
Яблочный спас - торжество лицемерия и мещанства. О, господин Савинков, сущая галантность как она есть - прекрасное ощущение прогуливаться под руку с человеком, за которым гоняется вся охранка столицы.
…Политический кружок - какая прелесть. Больше болтовни, господа, больше. Все ваши страхи направить в нужное русло - и взлетит. Вы - фон для наших идей и для меня. Савинков сказал, что надо вычленять из вас наиболее… готовых не только на слова. Но пока вы говорите и кричите, вы хотя бы заметны из толпы, мир хотя бы замечает, что вы есть, что вам есть что сказать, господа студенты, в этом у ж е есть моя победа над вашей смиренностью.
Глеб Морозов несет меня на руках, что бы вернуть в кабак, и проводить собрание студентов там - как хотите, господа студенты, от формы содержание не меняется, но если вам хочется бардака, я вам, как обычно поспособствую его обеспечить. …Крики, тосты, сигаретный дым, жуткое пойло, толпа абсолютно разных людей с разными целями и исходными данными - нам всем весело и задорно - разве не в этом смысл жизни?!
Директор женских курсов ( что он тут забыл, черт подери?) хочет с нами спорить - парочка провокационных вопросов, сбивчивые предположения, разворот подвернувшейся статьи под тему вечного товарищества студентов - и его слова заглушаются разные вопросами, предположениями, возражениями. Больше криков, господа, больше!
…О, прекрасная томная ночь в салоне у Баронессы - дамы наитончайшего вкуса и стиля. И она - с нами. Мы-то знаем, какие потайные двери находятся у нее в стенах, и сколько раз открывается дно воооон того сундука в гостиной.
Пока что пусто, и мы, цвет студенчества, вновь заполняем собой пространство, но уже чинно и благородно, соответственно положению. Миша Рябушнский пьян. Леон со своими чудесными стихами…какая прелесть - один сидит напротив, другой сбоку. Забавно! Леон читает замечательные стихи про любовь, и всем своим видом дает понять публике, к о м у они посвящены, в мою сторону сыплются столь очевидные намеки от гостей, что еще чуть-чуть и я начну находить это пошлым.
Задаю тему вечера - Любовь, и по совпадению, в ответ в дверях появляется Савинков и Евгения Беккер, как всегда, шикарны оба.
Вечер перестает быть томным - сидеть между тремя кавалерами, знаете ли, довольно забавно. Как это всегда и происходит, Борис-Каин заполняет собой все пространство, высказывая совершенно очевидное крамольное мнение по больным вопросам, но как всегда и происходит, господа просто очарованы речами и не понимают, к чему они прислушиваются без всякого отторжения. С ним никогда не хочется спорить - это кажется противоестественным, как отторгать свет звезд. И именно из-за света я с ним. Далекого и холодного…
Мише Рябушинскому достается обещание пули в лоб, если Савинков, вопреки словам первого о триумфальном уходе на фронт увидит его завтра в Петербурге после двух часов по полудни - и почему-то я не сомневаюсь, что так и будет. С легкость решить кого стоит лишить жизни - в его правоте и силе. Бедный Миша, надеюсь, он уедет в Манчжурию - терять такого замечательного оппонента и эмоционального соперника мне хочется меньше всего…
...Далеко за полночь - мы в гостях у Савинкова и Беккер. Чтение стихов, беседы о этом их боге, о значение, о судьбе длятся до бледной петербургской зари, до мерцая последней утренний Звезды.
Но самое главное - это то, что я получаю Признание от него! Приглашение пройти какой-то путь рядом, без надежд на будущее и заверений в вечной любви и верности - кристально чисто и прозрачно, без оскорблений мещанскими обещаниями и пошлыми предложениями, лицемерными клятвами в том, что вообще грех озвучивать и окольцовывать в запреты. Всё так. Именно поэтому - он. Именно поэтому - да!
Я люблю занятия в Университете, и не очень часто их пропускаю, кроме уж совсем тошной скуки. Все привыкли ждать от меня какой-то демонстрации и провоцирующих дискурс реплик - ну что же, мне не трудно им это дать. Но ведь самое смешное то, что, наверняка мало кто догадывается, что мне-то плевать на весь этот, прости господи, социализм, рабочих и крестьянство - последних я и в глаза-то никогда не видела! Но господа студенты считают меня ярым поборников этих свобод, ну а мне ничего не стоит - поддерживаю их мнение. Толковать им об том, как мне противен затхлый мир предрассудков, как я боюсь быть это серой посредственностью и смешаться с толпой черных котелков и павло-посадких платков? Нет...раздвинуть, разрушить, смести рамки. Мы же молодые, мы - будущее! Зачем нам бояться какие-то принципов, которые установлены людьми, отжившими свой век, стоящими одной ногой в могиле, а другой, трясущейся, готовы наступить на горло любому инакомыслию?
Тот, кто так рьяно Тот, ктотак рьяно ключи стерег
Сегодня зубами сорвал замки
"Иди мой милый, иди вперед,
Если можешь бежать - беги!"
…Савинков. Кто-то сдал. Каторга. Но я знаю, что он вернется! Провожаю взглядом на вокзале его прямую спину - окрик «да здравствует партия социалистов-революционеров!» глухнет в руке жандарма, зажимающего его рот…
Пишу письма, много писем. О любви, о том, что мы помним и продолжаем борьбу и ждем - «до встречи». Ничего, это всего лишь временные трудности. Какие-то служащие псы и пара тысяч километров не могут остановить его, мы-то знаем. Я даже сильно не отчаиваюсь - такие как он не оставляют тех, кто соединяет в одном его образе и лидера, и друга, и наставника, и олицетворение воли и силы духа к противостоянию.
Поднимаю шум среди газет - «поэта судили за фальшивый паспорт!», рассказываю друзьям и знакомым, твержу об этом в Университете - резонанс появляется, мы собираемся студенчеством решать проблему «Полицейского произвола». Меня поддерживает столько людей - мне удивительно это наблюдать, ведь я им не сделала ничего хорошего, ни чем не помогла… я вообще этого не заслуживаю, почему же им есть дело до меня и моей боли?...
И Сонечку Летову взяли…Но хуже того, что среди нас провокатор. Кто ?
...Я отдаю себе отчет в том, что прижми меня охранка… я бы не выдержала долго. Все бы пообещала выполнить, лишь бы оттуда выйти. Нашим бы, конечно, тоже покаялась…Хуже не может быть, чем тюрьма или каторга…Смерти я не боюсь. Что там - неизвестно, и я не верю, что может быть скучнее, чем здесь.
А вечером бал-маскарад у баронессы. Одеваюсь в шикарное платье, и призрев, конечно же, правила маскарада, являюсь без маски. На ноге в подвязке - пистолет, в сумочке - листовки, а я пьяна от шампанского. Рядом стоит отец, и мы мило беседуем. Бедный рара, он как всегда, ничего не подозревает, и не очень интересуется. Кружусь в вальсе…Фокин, Морозов, еще череда кавалеров…дамы, маски и фужеры…по ноге сползает и неудобно царапается оружие, и мне безумно смешно представить, как пистолет выпадет из-под моего подола в очередном туре. …Как жаль, а меня же сюда приглашал Борис... И я знаю, что у нас впереди еще тысячи вечеров и балов, ресторанов и приемов, триумфа Свободы и Жизни.
Но я здесь, конечно же, не просто так. В дальнем углу сидит наш Сокол - прокурор Кольцов и премило с кем-то флиртует. «Сударь, Вам привет от вашего дядюшки!» - сударь, улыбнувшись кодовой фразе, начинает прощаться с дамой, а я тем временем вижу в толпе скучающих стяжателей Гумилева. Сказать, что он выглядит как труп - не сказать ничего. Шелуха веселья спадает и с меня - Коля похож на человека, потерявшего если не жизнь, то Сердце. Манчжурия…друзья порываются увести его отсюда. Он смотрит абсолютным пустым взглядом и передает мне, что «наш общий знакомый Поэт» держится достойно, сражается храбро, ведет пропаганду… вспоминает меня. А я даже не сомневалась, и ничего иного от Каина не ожидала. Тот, для кого борьба является сущей жизнью, не забывает стоящих рядом плечом к плечу, не прощает и не отчаивается. Никогда.
А дальше начинается самое ужасное воспоминание в моей жизни.
Предавшись после ареста Савинкова паранойе, мы, путем не хитрых выводов и где-то оброненных слухов, начинают подозревать Илью Красовского, по паспорту, как выясняется Евно Азефа, с каким-то жутким непроизносимым отчеством. Решаем с ним поговорить…конечно же, я беру его под руку и мы идем в квартиру нашего прокурора.
И начинается…
Сокол жесток. Он решителен и напорист, ему не возможно противостоять. Мне страшно смотреть ему в глаза. Мы все в разной степени опьянения, но это только подогревает нервы, и обостряет конфликт. Проходит не так много времени, как мы….мы скатываемся в пытки.
Абсолютно подло и единогласно. Оглушенного Илью связываем, сажаем на стул…и Сокол начинает..режет, бьет и чем-то прижигает..потом я перебинтовываю его раз за разом какими-то тряпками, только для того, что бы мучить еще дольше. Это длится долго, безумно долго…Илья вскрикивает, мы говорим шепотом, шарахаемся от каждого шороха - рядом английское посольством, комнаты Витте, суд…на улице гуляют праздные прохожие, слышатся смех и разговоры.
Меня бьет контрастом по сердцу. Я осознаю, что то, о чем я мечтаю - Свобода - за стремление к которой я примкнула к данным людям - фикция. Абсолютное ничто, просто иллюзия в моей глупенькой голове. Я могу оказаться на этом же стуле - связанная и перевязанная, просто потому что близкие мне люди д о п у с т я т возможность, что я могу быть в чем то перед ними виновата. Это рвет мне сердце. Фикция, не мечта. Просто иллюзия. Её нет. Не достичь никогда. Н и к о г д а!!
….Сокол, такое ощущение, не может остановиться. То выгоняет нас, дам, то запускает. Я понимаю, что мы всё равно д о с т о в е р н о не узнаем, предатель ли Илья или нет. На мне все то же красное платье с бала - на нем не видно крови, которая капает у меня с рук при перевязках…
Я где-то на дне ущелья
И страшнее день ото дня
Бессмысленные качели
Раскачивают меня
Под стоны Ильи, я начинаю писать письмо Савинкову, потому что понимаю, то меня сейчас разорвет от всего этого...и только радуюсь тому, что он нас не видит…единомышленники. Товарищи. Друзья….
Илья совсем плох. Он истекает кровью, его пульс почти не прощупывается и он постоянно без сознания.
За коном светает. Нас трясет, и мне кажется, что если сейчас это всё не закончится, я сама кинусь на Сокола. И пусть думает что хочет! Это невыносимо! …
Мы вызываем извозчика и везем бездыханное тело Ильи в госпиталь. Слава богу , он жив! Требуется операция, ничего не понятно, как пойдет дальше…Сокол выкручивается, что он просто напился и подрался, с кем не бывает ? Врач тактично не задает вопросов. А потом договаривается, что за пересмотр дела Вассермана, готов сделать вид, что никого тут не было, благо 6 утра, и свидетелей никаких.
Мы возвращаемся на Знаменку, в дом Сокола. Попутно в предрассветном Петербурге я расклеиваю листовки с призывом к Свободе, понимая, что сама веру в нее потеряла навсегда…
Утро начинается как продолжение кошмара. Я отдаю написанное при всех этих ужасах письмо Гумилеву - он обещал передать его Савинкову. Коля вновь идет на войну - туда где убивают людей враги…а мы вчера вечером…мы…
Я понимаю, что более я не могу провозглашать борьбу ..за что? За свободу. Политическую, социальную...какая разница, если моя жизнь в с е г д а находится в руках других людей? Сижу тихо в университете, ко мне подходят и меня спрашивают, что случилось. Ничего. Ничего….
Учащиеся организуют студенческий совет - они начинают созидать. Я не могу их уже организовать на иное, и не могу учувствовать в этом - они с о з и д а ю т, а мой метод - р а з р у ш е н и е.
Хорошо, что все это контролируют мои друзья-анархисты, и есть надежда, что это будет действенно и результативно в планах на Революции…правда, студентам обещают помощь Университета в тех или иных вопросах, разрешают практически всё! Понимаю, что поднять их против будет еще труднее чем раньше. Если они уже поняли, что все можно добиться переговорами…
Обо мне ходят какие-то нелепые слухи - то, меня закрыли в Охранку и меня совобождали бунтующие рабочие, то я суфражистка, и сама ВК Анастасия Николаевна ищет меня, что бы поговорить о том, насколько я заблуждаюсь. Но мне ничего не стоит сказать ей в лицо, что я борюсь за права ВСЕХ, а не женщин, она кивая, молча пропускает это мимо ушей…
Отец говорит мне, что Миша Рябушинский приходил просить моей руки- а мне он заявляет, что не прочь женится на капитале. Кажется, рара смирился с тем, что не пойду замуж.
Мое общение с господином чиновником особых поручений Абрикосовым приводит к тому, что он уводит меня с Невского на задворки и выдает:
- Варвара, сейчас неспокойное время, я - чиновник особых поручений, у меня к вас есть предложение
- Какое?.. - в шоке выдаю я, думая о том, что как жаль, но видимо, придется стать мне двойным агентом, и что на это скажет Борис…
- Руки и сердца, - в свою очередь удивляется он.
- Я вынуждена Вам отказать! - с радостным сердцем провозглашаю я. Далее г-н Абрикосов начинает лить мне в уши красивые и пафосные слова, а я стою и думаю, что Борис - никогда!-никогда бы не опустился до подобных пошлостей. Вспоминаю, как он однажды за чашкой утреннего кофе он убежал от меня впопыхах по государственным делам, забыв заплатить за угощение… В итоге г-н Абрикосов превосходит сам себя, и самоотверженно заявляет мне, то готов на отношения без брака…
Порт-Артур пал. Говорят, что эвакуируют всех живых, всех гражданских и раненых.. Это значит, что если Каин был ранен, то и его. Не верю, что Российская Империя докатилась до того, что бы оставлять подыхать раненных каторжан на поле боя. Иду на вокзал. Должна быть пара Победоносцева и я готовилась её саботировать., с утра пораскидывала в Университете листовки..Даже удивительно, что он до нее дожил, ведь давно приговорен.
Долго ждем поезда…со стороны Университета раздается взрыв - ходят слухи, что подорвали Победосцева. Улыбаюсь. Святополк-Мирский тоже поплатился за свою охранку - к нашей мести прибавилась и личная за Савинкова. Поплатится и Гоц в скором времени - за предательство.
Все пришли встречать Колю Гумилева. Делаю вид, что я - тоже. Выносят раненных, потом выводят тех, кто может ходить…и Савинкова. С охраной под руки, ведут сразу в присутствие, иду следом, как на ниточке - теперь всё будет! Теперь устроить побег - пара пустяков. Главное - здесь и живой. Раны зарастут…Каин не может скончаться от ран - это не его судьба.
Вечером снова бал, а еще я планирую наконец-то попасть в Мариинку, по тем контрамаркам от Аделаиды. Соловушка рассказывает, что Савинков находится под строгим конвоем, раны его не опасны, и передать ему туда что-то можно, но крайней опасно. А еще рассказывает, что он дал кому-то слово, что залечится и вернется на фронт…Мы с Женей Беккер в немом шоке. …Какой Фронт??? Какое Слово? А Мы? А Революция? А Террор?! Что за….нет, это бред. Его, наверное, в голову ранило. Женя намекает, что, возможно, мои слова - о личном, конечно же, - могут возыметь толк. Любовь, насильный брак…ложь чистой воды. Что будет когда она вскроется страшно представить, но мне все равно, если это поможет, в чем я сильно сомневаюсь…но это единственное, что я могу сейчас попробовать. …ладно. Без разницы. Вытащим его оттуда, а потом поговорим. Он не может нас бросить. У него попросту нет такого права.
Театр отменяется из-за партийного собрания оставшихся на свободе и живых эс-эров. Гершуни в ссылке, бедные Летова и Каляев погибли в застенках, ячейка Гершуни почти разгромлена, ячейка Гоца непонятно где, и можно ли ей доверять… Гоц получил свою пулю предателя - спасибо проводнице Дуняше.
Мы обезглавлены. Надежда на Савинкова. Я снова в вечернем туалете и снова кожей ощущаю этот контраст меня и всего вокруг - бедной комнаты на окраине Знаменской площади в опиумной кофейне Сансара, всех остальных, кроме разве что, Беккер и Сокола, выглядящих более естественно, чем я - расфуфыренная дамочка, непонятно что забывшая в этих стенах.
Приходит Соловушка. Савинков убит.
Собрание проходит для меня как во сне. Плачет сбоку Аллочка. Мне хочется только одного - сейчас же выйти на улицу и убить кого-нибудь.
Без разницы кого. Абстрактного врага.
Эта навязчивая мысль не дает мне покоя.
Я. Хочу. Убить.
Они все в одном лице - трусливые подлые твари, добивающие исподтишка тех, кого не смогли взять в честном бою!!
…Мы решаем вопросы, выбираем ЦК и исполнителей, я вызываюсь, но меня не выбирают…что-то говорю, и по привычке шикаю на всех, что бы не орали. Страшный безэмоциональный сон.
…Добит Черной сотней. Как подыхающий зверь в клетке...
Нет, я знаю, что делать.
Месть.
Если ЦК не посчитает нужным отомстить, не поставит это на первое место - я справлюсь сама. Просто убить. Увидеть испуг и замирающую жизнь в глазах этой мрази. Более я ничего не хочу
…Бессмысленно склоняемся с Женей по Невскому. Где-то вдалеке раздаются робкие и тихие куплеты Варшавянки. Люди выходят из Мариинки - живые, веселые и горячие, идут на открытый бал в Университет. Мы просто молчим, и вспоминаем, кто и как пришел в Террор. Меня не покидает смутное ощущение, что после того, как я отомщу за Савинкова, я потеряю их всех.
До нас доходят вести о погроме в Сансаре - убиты Яна, Арина, Лось, Вера Николаевна, еще кто-то..Алла жива…убиты тем же, кто добил Савинкова.
По-моему я даже ничего не почувствовала, кроме сковывающего холода - и кажется, что я сейчас потеряю сознание.
Четверо. Еще четверо.
После этого меня спрашивают, верю ли я в бога. После этого, я должна молча ждать, когда все само образуется? После смерти, которую нам принесли, я должна любить и ждать поблажек от государства? После того, как нас убивают как подзаборных собак - режут, сжигают, добивают - после этого я должна делать что-то иное?!
Молча и абсолютно безучастно продолжаем брести по Невскому с Женей. Рождество. На улице внезапно натыкаюсь…на брата. Неожиданность, хоть отец и говорил, что тот должен на днях вернутся из-за границы. Он что-то мелет, несет чепуху про бога, веру и прочую метафизику - слушаю в пол-уха. Не до того. В голове титрами идут имена тех, кого я потеряла за ближайшие дни. Потом получается разобрать в его словесном потоке, что за границей он познакомился с г-ном Черновым, и тот ему дал контакты на меня..внезапно. Усмехаюсь - мы просто отличные дети своего отца. Валентин тащит меня домой - уж очень ему хочется поговорить с отцом. Мне без разницы.
…Разговор тянется долго. Мы говорим о каких-то нелепых вещах, который каждый должен сам понимать в своем сердце. Валентин постоянно болтает о боге, и мне кажется, что он не эс-эр, а монах. Сдерживаюсь. Без разницы. Отец считает, что на днях будут большие перемены, мир перевернется, и ему не будет там место, он настроен так пессимистично, будто стоит одной ногой в могиле, и просит его не спасать. Господи, как же тошно…
Утро начинается все с той же мыслью о мести. В сансаре у нас сгорел пистолет, потому, мое оружие будет - нож. В половину десятого у нас сбор оставшихся в живых, куда по моей инициативе приглашены и анархисты. Выхожу - и никого не вижу.
Со своего балкона мне машут Блок, Гумилев и Аделаида - последние двое вполне себе счастливы в обретенной любви. Поднимаюсь к ним, завтракаю шампанским, не хватает только ананасов. Аделаида о чем-то радостно щебечет, Саша и Коля приветливы и рады меня видеть, рассказывают как тяжко спать под протекающей крышей. Я стою у них на балконе, по инерции улыбаюсь, и высматриваю своих - наш сбор ровно в беседке под их домом. Никого нет. От одной мысли, что повязали всех остальных, меня бросает в холод.
Начинается шествие рабочих, которых ведет Гапон. Помнится, мы хотели устроить провокацию, что бы хоть как-то встрясти эту сонную толпу обывателей и оторвать их мысли от кошелька и тарелки! Не помню, почему отказались…мне жутко интересно пойти и посмотреть - но неловко оставлять Сашу, Колю и Аду - они так приветливы и искренни со мной в общении.
...Царь удовлетворил большинство требований. Рабочие, радостно смакуя брошенную им кость, разбредаются дальше по своим стяжательским делам.
Мне становится противно, что за этих тупых обывателей умирают такие как Савинков, такие как Каляев, как Соня…
Все тихо и мирно. Раз Сансары больше нет, мы идем во французскую кофейню - эс-эры и анархисты, что бы поговорить, что делать дальше. Просим официантов закрыть её от посетителей, те соглашаются даже без денег. Только мы получаем свои чашки, как врывается охранка и проверяет у нас паспорта, я сбрасываю свой нож под стол - потом заберу. Меня, Беккер и Севу Волина вяжут. С ними рабочий - который мне искренне улыбался, заглядывал в глаза, и которого я хотела обучить грамоте. Тварь. Предатель. Продажная скотина. Я начинаю концерт - скандалю как могу.
Валентин уходит за Валкентин уходит за отцом.
Следователи приводят нас в камеру - прошу открыть окно - душно. Окно широкое и через него можно просто вылезти во двор. Но окно открывается в каземат…пинаю стул, громко возмущаюсь - веселюсь как могу. Демонстративно вываливаю содержимое своей сумочки на пол при обыске - там все равно ничего нет, листовки были расклеены еще вчера. Передо мной сидит тайный агент - Семен Семеныч - еще один предатель из ячейки предателя-Гоца. Несет чепуху - будто я собираю бомбы, вхожу в ЦК, взорвала поезд, на котором ехал Гоц. Еще одна продажная трусливая сволочь.
Требую, что бы меня допросили первой - якобы опаздываю на пары.
Приходит отец - мы громко рассуждаем о моей невиновности. После разговора с г-ном Крестовниковым, начальник охранки как-то сразу присмирел. Потом мне рара рассказал, что справлялся у г-на начальника, дорого ли ему его место и желает ли он прокуроской проверки, сказал что ходил к судье давать взятку…
За окном собираются студенты. Слышу крики - «свободу Крестовниковой!». Мое сердце теплеет - вот оно, то студенческое братство, о котором я мечтала. И пусть я этого не заслужила, но то, что они все вместе пришли выручать меня, хотя большинство наверняка догадывается, что я далеко не невиновный агнец, заставляет меня верить, что хоть к чему-то значимому я в своей жизни приложила руку. Если заступаются за меня - будут заступаться и за других. И при случае будут видеть не террористку эсерку, а меня - Варю Крестовникову, которая любила и ненавидела.
На допросе несу всякую чушь, болтаю о делах университетских и возмущаюсь всем, чем можно. Я абсолютно точно знаю, что мне надо выйти - я хочу отомстить. В охранку приносят найденную в кафе мой нож…прискорбно. Где теперь взять оружие? После погрома в Сансаре у нас не ничего лишнего…
Конечно, меня выпускают, начальник охранки извиняется. Пообещав им жаловаться куда-только можно, с триумфом иду на пары. Меня окружают взволнованные студенты, я заверяю их в своей невиновности и продолжаю возмущаться. Ада отводит меня в сторону, и говорит, что её отец - прокурор Корейво, сказал, что в курсе моих дел, и максимум что сможет сделать при случае - заменить расстрел бессрочной каторгой. Милая Ада…ты, конечно, все про меня знаешь, и даже не устаешь заботиться. Я прикидываюсь дурой и горячо благодарю за помощь.
На мосту встречаю нашего прелестного Семен Семеныча и Мишу Рябушинского, мы сцепляемся - я выдаю фразу о том, что меня оторвали от кофе, на что эти двое истерически начинают орать, что кому-то другому оторвало ногу, и вообще героев не судят. Я никак не могу взять в толк - при чем тут их нога и мой кофе? Подходит Саша Блок и Валентин - я оставляю мальчиков ругаться меж собой, благо повод я уже дала.
Спокойно выдохнуть не удается - я обнаруживаю, что паспорт мне не отдали в охранке. Несусь туда - слышу как внутри начинается переполох, все ищут мой документ. Находят. А жаль - знатный бы вышел скандал.
Начальник между прочим сообщает, что Беккер во всем созналась…не принимаю всерьез. Удивляюсь - как, такая барышня воспитанная и вдруг - бомбистка?
Встречаю Гумилева, Коля снова идет на войну. И спрашивает меня. Знаю ли я, что в Сансаре вчера погибла и Маша Профирина, которая только вчера смогла вырваться от своего полоумного отца в Петербург…Это уже становится катализатором - слезы начинаются капать из глаз, как капли из грозовой тучи, и я ничего не могу сказать.
Сколько их, сколько еще должно?! Каин, Соня, Каляев, 4 наших эс-эра вчера, Маша…о, если бы это были трагические случайности. Но нет - это все по воле государства - Черная Сотня спокойно зачищает неугодных её режиму. Это невозможно. Про кого я еще узнаю завтра???
Не успеваю очнуться, как уже все студенты выбегают за мной из аудитории, они возмущены, они обсуждают и порываются действовать, прекратить разгул Черной Сотни, собрать подписи, обратится к Императору…
Мне все равно. Я просто рыдаю на плече у Ани Горенко, и беспрестанно твержу, что все это - всю эту невыносимую бесчестную давящую на умы систему надо разрушить! Растоптать! Взорвать! Снести! Убить! Без разницы - я или кто-то другой. Какой толк в их разговорах, когда погибают люди? М о и люди?! Что мне будет после принятия их реформ и законов, когда очередная кость полетит в голодную пасть обывателей? Вернется мой Каин? Яна, Арина? Лось? Маша, которая провела в Манчжурию столько времени только за то, что попалась на неосторожном слове? Их ЭТО вернет?
Нет. Только месть.
Студенты снова развивают бурную деятельность - собирают подписи для поручительства за Всеволода. Мне рассказывают, как моя однокурсница, девушка, которая его любит, решает выйти за него замуж и уехать с ним на каторгу; все носятся с прошением к ЕИВ с просьбой повлиять на Черную Сотню…ха…нет. Прав был Валентин - надо убивать Самого. Пусть платит за свое равнодушие, которое погубило столько людей.
Мы сидим за Университетом и открываем шампанское - пьем за убийство ВК Сергея Александровича. Пусть эта казнь будет началом череды других. Моя личная жертва еще где-то ходит - я знаю её приметы, и рано или поздно дотянусь. А если повезет, то поднятая мной шумиха, разговор с Абрикосовым и гневные статьи в прессу заставят жандармов быстрее поймать эту мразь. А там я уже что-нибудь придумаю.
Мы готовим покушение на Трепова и Дурново. Маргарите, которая будет исполнителем последнего, я отдаю свой билет в Британию, который мне подарили Тортоны. Переизбираем ЦК - теперь всем заправляют Сокол и Илья, который, бедный, столько натерпелся от нас. Верю в этих двоих - первый жесток как сталь, второй тих, хитр и целеустремленен. Они справятся.
Сокол говорит, что сегодня будет суд на Беккер, суд над убийцей Сонечки Летовой, и суд над убийцей Савинкова и виновника в погроме в Сансаре - его поймали! Я спешно начинаю искать оружие - это же шанс! Все процессы отрыты - я убью его прямо в зале. Я убью его!!
…Отец удивляет меня своей просьбой найти связного с эс-эрами для Вакара - якобы у меня много сомнительных знакомых. Проверяю, что это не провокация...Валентин хочет все рассказать о нас отцу - я против. Валентин не хочет, что бы это была я, как и не хочет, чтобы я была исполнителем любого приговора. Это меня бесит. Мне без разницы, что он хочет, а что нет - как я решу так и будет, пусть дальше уповает на бога, а я позволю себе уповать на себя.
Без пустых препирательств, просто молча иду и признаюсь Вакару, что я - эс-эр, под его честное слово не рассказывать отцу. Тут Вакар падает передо мной на колени- прямо по среди Английской набережной! И начинает просить меня в лице эс-эров прекратить террор! Я просто теряю дар речи от удивления. Адвокат говорит, что мы ведет беспорядочные убийства, что мы убираем либералов, что народ нас не понимает…еще какие то упреки. Я что-то говорю в ответ, и обещаю все передать ЦК, обещаю, что мы подумаем. Но я-то знаю, что мы не свернем с этого пути. Слишком много было потеряно нами.
Идут суды. Я смотрю из зала заседаний на Корейво - отца моей Ады, и мне интересно, видит ли он меня здесь. Смотрю на Сокола читающего обвинительные заключения, и думаю, что он при этом чувствует. Смотрю на Евгению Беккер - мою близкую подругу по злоключениям. Она идет на каторгу. Слушаю её последнее слово - оно переписано нами и ждет своего часа быть услышанными перед рабочими. Знаю, что Женечка обязательно к нам вернется, она нам нужна так же как и мы ей. Начинается дело о погроме в сансаре - на скамье Распутин. А я только что выдала ему сентенцию возле зала заседания, как правильно вести себя с незнакомыми дамами…еще одна язва самодержавия, лицемерная, бесчестная тварь - сверлю его ненавидящим взглядом, в его черных глаза будто встают образы Яна и Арины, Лося и Маши , Веры Николаевны, и он начинает меня крестить. Хочется плюнуть ему в лицо. Отворачиваюсь.
Суд его оправдывает - мы тут же выносим приговор, я добываю оружие у отпущенного под подписку о невыезде Всеволода ( ему вменяли членство в ЦК эс-эров, тупицы!) для Соловушки, и она идет исполнять казнь.
Суд над убийством Савинкова отменяется. Обвиняемый скончался в госпитале.
Чувствую, как внутри меня появляется зияющая пустота, которая спокойно заполняет все пространство вокруг.
Я не знаю отныне что мне делать, и я не вижу смысла во всем дальнейшем.
…В закатном Петербурге толпа движется на выборы долгожданной Думы. Рядом со мной идет Глеб Морозов, и с горечью рассказывает, как он лишился мечты. Я молчу. Я лишилась даже отмщения.
Не мое стучит сердце как поезд,
Проносящийся по пустыне;
Не со мной происходит повесть
О шипучих песках Палестины.
Не ко мне беспокойные дети
Вопросительно тянут руки;
Не меня нарисуют одетой
В шелк и бронзовый перламутр.
Лепят мир из воды и глины
Не со мной разнешерстные звери,
Не мое произносят имя
Умирающие за веру.
Я где-то на дне ущелья -
И страшнее день ото дня,
Бессмысленные качели
Раскачивают меня