К 40-летию выхода Мандельштама в Большой серии «Библиотеки поэта»
Шестидесятники - наследники того самого четвертого сословья, которому присягал Мандельштам, - с восторгом и радостью окунулись в мир его стихов. Физики в этом не отличались от лириков: первый мандельштамовский вечер в СССР в МГУ в 1965 году организовали аккурат математики, то есть «физики».
Дефицит свободы, поделенный еще и на трудность миграции внутренней (прописка) и невозможность миграции внешней, преодолевался по-разному: одни искали острых, но свободоносных впечатлений в экстремальном туризме (горы и пещеры, плоты и байдарки), другие шли в диссиденты, а третьи уходили в нечто парадоксальное - в эмиграцию внутреннюю.
Вот как зацепила это явление Светлана Алексиевич, точнее, один из ее собеседников, во «Времени секонд-хэнд»:
…А я из поколения дворников и сторожей. Был такой способ внутренней эмиграции. Ты живешь и не замечаешь того, что вокруг, как пейзаж за окном. Мы с женой окончили философский факультет Петербургского (тогда Ленинградского) университета, она устроилась дворником, а я истопником в котельной.
Работаешь одни сутки, двое - дома. Инженер в то время получал сто тридцать рублей, а я в котельной - девяносто, то есть соглашаешься потерять сорок рублей, но зато получаешь абсолютную свободу. Читали книжки, много читали. Разговаривали. Думали, что производим идеи. Мечтали о революции, но боялись, не дождемся. Закрытую, в общем-то, вели жизнь, ничего не знали о том, что творится в мире. Были «комнатные растения». Все себе придумали, как впоследствии выяснилось, нафантазировали - и Запад, и капитализм, и русский народ. Жили миражами. Такой России, как в книжках и на наших кухнях, никогда не было. Только у нас в голове.
В перестройку все кончилось… Грянул капитализм… Девяносто рублей стали десятью долларами. На них - не прожить. Вышли из кухонь на улицу, и тут выяснилось, что идей у нас нет, мы просто сидели все это время и разговаривали. Откуда-то появились совсем другие люди - молодые ребята в малиновых пиджаках и с золотыми перстнями. И с новыми правилами игры: деньги есть - ты человек, денег нет - ты никто. Кому это интересно, что ты Гегеля всего прочитал? «Гуманитарий» звучало как диагноз. Мол, все, что они умеют, - это держать томик Мандельштама в руках…
И хоть как следует не печатали при советской власти никого, даже Маяковского с Есениным, но тут все же симптоматично, что томик не кого-нибудь, а Мандельштама. Самиздатский или тамиздатский, надо полагать…
«Отечественный» же Мандельштам, впервые объявленный еще в 1956 году, вышел в большой серии «Библиотеки поэта» только в самом конце 1973 года: книгу промурыжили долгих семнадцать лет! Именно сегодня, 18 ноября, исполнилось 40 лет с того момента, как томик Осипа Мандельштама в Большой серии «Библиотеки поэта» был подписан в печать. В самом конце года он из этой печати и поступил туда, куда надо - в закрытые распределители, в «Книжную лавку писателя», книжным барыгам и в магазин «Березка». (Синий советский Мандельштам сразу же стал хитом книжных продаж в этом боновом раю: так что весной 1974 года, а потом еще в 1978 году понадобились допечатки)
Оставим в стороне трудности, связанные с реальной подготовкой этой книги, но не оставим самую главную «трудность» - упорные поиски «правильного» автора для вступительной статьи (Первой среди неправильных была Л.Я. Гинзбург, вторым - А.Т. Македонов), а когда «правильный» был найден (Александр Дымшиц) - начались не менее упорные поиски, уже им, «правильных слов» о столь «неправильном» поэте-декаденте.
Однажды, рецензируя Эренбурга, Дымшиц походя уже лягнул Мандельштама и Цветаеву, противопоставив им Блока и Маяковского: «Ставить талантливого, но все же второстепенного поэта Мандельштама в один ряд с этими гигантами, по-моему, не осмотрительно... Поэты эти - в прошлом». Но не кажется ли вам, что «талантливый, но второстепенный» в шестидесятые - это то же самое, что «изолировать, но сохранить» в тридцатые?
Как очень точно написала о Дымшице Виктория Швейцер: «Для меня Дымшиц как бы и не реальный человек, а обобщенный образ ортодоксально-официального литературоведа, работающего одновременно и политическим флюгером». В 1973 году - году очередного ближневосточного кризиса - флюгер с удвоенной уверенностью показывал: «Внимание, внимание! Время назвать всем известные вещи своими именами еще не пришло! еще не пришло! еще не пришло!.. И время жить, под собою чуя страну, тоже еще не пришло! еще не пришло! еще не пришло!..»
И в результате читатель получил от советской власти такие вот словесные кульбиты. Об аресте 1934 года: «Трудно сложились для поэта и житейские обстоятельства. После кратковременного пребывания в Чердыни-на-Каме он поселился в Воронеже». Или о втором аресте и о гибели в лагере: «В 1937 году оборвался творческий путь Мандельштама. Поэт умер в начале 1938 года».
После того, как автор сознательно идет на такие искажения узловых событий судьбы поэта, неточности в топографии (Чердынь находится отнюдь не на Каме) или хронологии (смерть не в начале, а в конце 1938 года) не имеют уже никакого значения.
В память, а точнее, в напоминание о той «брежневской» эпохе в мандельштамоведении стоит послушать то, как он читает мандельштамовские стихи:
Был бы счастлив познакомиться со спичрайтером Леонида Ильича, а покамест:
«Под знаменем великого Бродского - вперед, к победе Мандельштама!»
Дефицит свободы, поделенный еще и на трудность миграции внутренней (прописка) и невозможность миграции внешней, преодолевался по-разному: одни искали острых, но свободоносных впечатлений в экстремальном туризме (горы и пещеры, плоты и байдарки), другие шли в диссиденты, а третьи уходили в нечто парадоксальное - в эмиграцию внутреннюю.
Вот как зацепила это явление Светлана Алексиевич, точнее, один из ее собеседников, во «Времени секонд-хэнд»:
…А я из поколения дворников и сторожей. Был такой способ внутренней эмиграции. Ты живешь и не замечаешь того, что вокруг, как пейзаж за окном. Мы с женой окончили философский факультет Петербургского (тогда Ленинградского) университета, она устроилась дворником, а я истопником в котельной.
Работаешь одни сутки, двое - дома. Инженер в то время получал сто тридцать рублей, а я в котельной - девяносто, то есть соглашаешься потерять сорок рублей, но зато получаешь абсолютную свободу. Читали книжки, много читали. Разговаривали. Думали, что производим идеи. Мечтали о революции, но боялись, не дождемся. Закрытую, в общем-то, вели жизнь, ничего не знали о том, что творится в мире. Были «комнатные растения». Все себе придумали, как впоследствии выяснилось, нафантазировали - и Запад, и капитализм, и русский народ. Жили миражами. Такой России, как в книжках и на наших кухнях, никогда не было. Только у нас в голове.
В перестройку все кончилось… Грянул капитализм… Девяносто рублей стали десятью долларами. На них - не прожить. Вышли из кухонь на улицу, и тут выяснилось, что идей у нас нет, мы просто сидели все это время и разговаривали. Откуда-то появились совсем другие люди - молодые ребята в малиновых пиджаках и с золотыми перстнями. И с новыми правилами игры: деньги есть - ты человек, денег нет - ты никто. Кому это интересно, что ты Гегеля всего прочитал? «Гуманитарий» звучало как диагноз. Мол, все, что они умеют, - это держать томик Мандельштама в руках…
И хоть как следует не печатали при советской власти никого, даже Маяковского с Есениным, но тут все же симптоматично, что томик не кого-нибудь, а Мандельштама. Самиздатский или тамиздатский, надо полагать…
«Отечественный» же Мандельштам, впервые объявленный еще в 1956 году, вышел в большой серии «Библиотеки поэта» только в самом конце 1973 года: книгу промурыжили долгих семнадцать лет! Именно сегодня, 18 ноября, исполнилось 40 лет с того момента, как томик Осипа Мандельштама в Большой серии «Библиотеки поэта» был подписан в печать. В самом конце года он из этой печати и поступил туда, куда надо - в закрытые распределители, в «Книжную лавку писателя», книжным барыгам и в магазин «Березка». (Синий советский Мандельштам сразу же стал хитом книжных продаж в этом боновом раю: так что весной 1974 года, а потом еще в 1978 году понадобились допечатки)
Оставим в стороне трудности, связанные с реальной подготовкой этой книги, но не оставим самую главную «трудность» - упорные поиски «правильного» автора для вступительной статьи (Первой среди неправильных была Л.Я. Гинзбург, вторым - А.Т. Македонов), а когда «правильный» был найден (Александр Дымшиц) - начались не менее упорные поиски, уже им, «правильных слов» о столь «неправильном» поэте-декаденте.
Однажды, рецензируя Эренбурга, Дымшиц походя уже лягнул Мандельштама и Цветаеву, противопоставив им Блока и Маяковского: «Ставить талантливого, но все же второстепенного поэта Мандельштама в один ряд с этими гигантами, по-моему, не осмотрительно... Поэты эти - в прошлом». Но не кажется ли вам, что «талантливый, но второстепенный» в шестидесятые - это то же самое, что «изолировать, но сохранить» в тридцатые?
Как очень точно написала о Дымшице Виктория Швейцер: «Для меня Дымшиц как бы и не реальный человек, а обобщенный образ ортодоксально-официального литературоведа, работающего одновременно и политическим флюгером». В 1973 году - году очередного ближневосточного кризиса - флюгер с удвоенной уверенностью показывал: «Внимание, внимание! Время назвать всем известные вещи своими именами еще не пришло! еще не пришло! еще не пришло!.. И время жить, под собою чуя страну, тоже еще не пришло! еще не пришло! еще не пришло!..»
И в результате читатель получил от советской власти такие вот словесные кульбиты. Об аресте 1934 года: «Трудно сложились для поэта и житейские обстоятельства. После кратковременного пребывания в Чердыни-на-Каме он поселился в Воронеже». Или о втором аресте и о гибели в лагере: «В 1937 году оборвался творческий путь Мандельштама. Поэт умер в начале 1938 года».
После того, как автор сознательно идет на такие искажения узловых событий судьбы поэта, неточности в топографии (Чердынь находится отнюдь не на Каме) или хронологии (смерть не в начале, а в конце 1938 года) не имеют уже никакого значения.
В память, а точнее, в напоминание о той «брежневской» эпохе в мандельштамоведении стоит послушать то, как он читает мандельштамовские стихи:
Click to viewБыл бы счастлив познакомиться со спичрайтером Леонида Ильича, а покамест:
«Под знаменем великого Бродского - вперед, к победе Мандельштама!»