Век Цветаевой и век Мандельштама
В октябре 1922 года Мандельштам написал эти стихи:
Век
Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?
Кровь-строительница хлещет
Горлом из земных вещей,
Захребетник лишь трепещет
На пороге новых дней.
Тварь, покуда жизнь хватает,
Донести хребет должна,
И невидимым играет
Позвоночником волна.
Словно нежный хрящ ребенка
Век младенческой земли -
Снова в жертву, как ягненка,
Темя жизни принесли.
Чтобы вырвать век из плена,
Чтобы новый мир начать,
Узловатых дней колена
Нужно флейтою связать.
Это век волну колышет
Человеческой тоской,
И в траве гадюка дышит
Мерой века золотой.
И еще набухнут почки,
Брызнет зелени побег,
Но разбит твой позвоночник,
Мой прекрасный жалкий век!
И с бессмысленной улыбкой
Вспять глядишь, жесток и слаб,
Словно зверь когда-то гибкий,
На следы своих же лап.
Кровь-строительница хлещет
Горлом из земных вещей,
И горящей рыбой мещет
В берег теплый хрящ морей.
И с высокой сетки птичьей,
От лазурных влажных глыб
Льется, льется безразличье
На смертельный твой ушиб.
В следующем, 1923 году, Мандельштам засел за прозу - ту самую, которую он назовет «Шумом времени» и которая выйдет в середине апреля 1925 года отдельной книжкой - и, между прочим, в издательстве «Время».
Одна из главок («Комиссаржевская») начинается так: «Мне хочется говорить не о себе, а следить за веком, за шумом и прорастанием времени. Память моя враждебна всему личному. Если бы от меня зависело, я бы только морщился, припоминая прошлое. Никогда я не мог понять Толстых и Аксаковых, Багровых внуков, влюбленных в семейственные архивы с эпическими домашними воспоминаниями. Повторяю - память моя не любовна, а враждебна, и работает она не над воспроизведением, а над отстранением прошлого».
Из стихотворения «Век» можно взять наугад любое двустишие, и каждое смогло бы стать если не эпиграфом, то своеобразным скрипичным ключом к этой прозе, окрашивая ее при этом всякий раз несколько иначе и по-новому.
Откликов на «Шум времени» было немало - от чрезвычайно восторженных до весьма критических. Но самый критический голос - голос Марины Цветаевой - тогда и вовсе не прозвучал. В марте 1926 года, в Лондоне, где она гостила у Д.П. Святополк-Мирского, ей попался на глаза «Шум времени». И тогда же, очевидно, она написала статью «Мой ответ Осипу Мандельштаму», резче которой о Мандельштаме, наверное, вообще никто и никогда всерьез не писал.
Реакция Цветаевой была вызвана «эстетским», по ее мнению, и недопустимым, предательским по отношению к Добровольчеству описанием Крыма времен Гражданской войны. Она писала, в частности, что не надо судить о Белой Армии по ОСВАГу, как и о Красной - по ЧК: «Ваша книга - nature morte, и если знак времени, то не нашего».
Статья предполагалась к печатанию в пражском журнале «Воля России», но Сергей Эфрон (муж Цветаевой) и другие члены редколлегии убедили ее воздержаться от публикации, сочтя ее незаслуженно резкой.
Статья не была опубликована, но забыть или «простить» Мандельштаму его «Шум времени» Цветаева так и не смогла. В стихотворении, написанном в сентябре 1934 года (возможно, что в это время до нее дошла весть об аресте Мандельштама) и явно рассчитанном на перекличку с мандельштамовским «Веком», она писала:
О поэте не подумал
Век - и мне не до него.
Бог с ним, с громом, Бог с ним, с шумом
Времени не моего!
Если веку не до предков -
Не до правнуков мне: стад.
Век мой - яд мой, век мой - вред мой,
Век мой - враг мой, век мой - ад.
Вот так закончилась житейская и поэтическая перекличка двух некогда влюбленных друг в друга поэтов, познакомившихся в Крыму и «раззнакомившихся» в нем же. Каждый - и особенно Цветаева - вобрал в себя за жизнь столько трагедии и горя, столько яда и столько ада, что это их историософское противостояние (о котором Мандельштам скорее всего и не догадывался) - могло бы показаться им на закате дней ничего не значащим эпизодом.
Впервые «Ответ Осипу Мандельштаму» опубликовали только в начале 1990-х гг., когда ни автора, ни адресата более чем по полвека не было в живых…
Век
Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?
Кровь-строительница хлещет
Горлом из земных вещей,
Захребетник лишь трепещет
На пороге новых дней.
Тварь, покуда жизнь хватает,
Донести хребет должна,
И невидимым играет
Позвоночником волна.
Словно нежный хрящ ребенка
Век младенческой земли -
Снова в жертву, как ягненка,
Темя жизни принесли.
Чтобы вырвать век из плена,
Чтобы новый мир начать,
Узловатых дней колена
Нужно флейтою связать.
Это век волну колышет
Человеческой тоской,
И в траве гадюка дышит
Мерой века золотой.
И еще набухнут почки,
Брызнет зелени побег,
Но разбит твой позвоночник,
Мой прекрасный жалкий век!
И с бессмысленной улыбкой
Вспять глядишь, жесток и слаб,
Словно зверь когда-то гибкий,
На следы своих же лап.
Кровь-строительница хлещет
Горлом из земных вещей,
И горящей рыбой мещет
В берег теплый хрящ морей.
И с высокой сетки птичьей,
От лазурных влажных глыб
Льется, льется безразличье
На смертельный твой ушиб.
В следующем, 1923 году, Мандельштам засел за прозу - ту самую, которую он назовет «Шумом времени» и которая выйдет в середине апреля 1925 года отдельной книжкой - и, между прочим, в издательстве «Время».
Одна из главок («Комиссаржевская») начинается так: «Мне хочется говорить не о себе, а следить за веком, за шумом и прорастанием времени. Память моя враждебна всему личному. Если бы от меня зависело, я бы только морщился, припоминая прошлое. Никогда я не мог понять Толстых и Аксаковых, Багровых внуков, влюбленных в семейственные архивы с эпическими домашними воспоминаниями. Повторяю - память моя не любовна, а враждебна, и работает она не над воспроизведением, а над отстранением прошлого».
Из стихотворения «Век» можно взять наугад любое двустишие, и каждое смогло бы стать если не эпиграфом, то своеобразным скрипичным ключом к этой прозе, окрашивая ее при этом всякий раз несколько иначе и по-новому.
Откликов на «Шум времени» было немало - от чрезвычайно восторженных до весьма критических. Но самый критический голос - голос Марины Цветаевой - тогда и вовсе не прозвучал. В марте 1926 года, в Лондоне, где она гостила у Д.П. Святополк-Мирского, ей попался на глаза «Шум времени». И тогда же, очевидно, она написала статью «Мой ответ Осипу Мандельштаму», резче которой о Мандельштаме, наверное, вообще никто и никогда всерьез не писал.
Реакция Цветаевой была вызвана «эстетским», по ее мнению, и недопустимым, предательским по отношению к Добровольчеству описанием Крыма времен Гражданской войны. Она писала, в частности, что не надо судить о Белой Армии по ОСВАГу, как и о Красной - по ЧК: «Ваша книга - nature morte, и если знак времени, то не нашего».
Статья предполагалась к печатанию в пражском журнале «Воля России», но Сергей Эфрон (муж Цветаевой) и другие члены редколлегии убедили ее воздержаться от публикации, сочтя ее незаслуженно резкой.
Статья не была опубликована, но забыть или «простить» Мандельштаму его «Шум времени» Цветаева так и не смогла. В стихотворении, написанном в сентябре 1934 года (возможно, что в это время до нее дошла весть об аресте Мандельштама) и явно рассчитанном на перекличку с мандельштамовским «Веком», она писала:
О поэте не подумал
Век - и мне не до него.
Бог с ним, с громом, Бог с ним, с шумом
Времени не моего!
Если веку не до предков -
Не до правнуков мне: стад.
Век мой - яд мой, век мой - вред мой,
Век мой - враг мой, век мой - ад.
Вот так закончилась житейская и поэтическая перекличка двух некогда влюбленных друг в друга поэтов, познакомившихся в Крыму и «раззнакомившихся» в нем же. Каждый - и особенно Цветаева - вобрал в себя за жизнь столько трагедии и горя, столько яда и столько ада, что это их историософское противостояние (о котором Мандельштам скорее всего и не догадывался) - могло бы показаться им на закате дней ничего не значащим эпизодом.
Впервые «Ответ Осипу Мандельштаму» опубликовали только в начале 1990-х гг., когда ни автора, ни адресата более чем по полвека не было в живых…