Следствие с Христофорычем
Твоим узким плечам под бичами краснеть...
О. Мандельштам
Уже на следующий день после того, как Мандельштама арестовали и доставили на Лубянку, начались допросы.
Толковому следователю для того, чтобы состряпать дело, оперативные данные на подследственного не так уж и нужны: вполне достаточно было самого подследственного, а на худой конец - обойтись можно было и без него.
А следователь Осипу Эмильевичу достался как раз «толковый» - молодой (на семь лет младше поэта), но уже с десятилетним стажем в органах.
Был Николай Христофорович Шиваров болгарским коммунистом-подпольщиком, от преследований бежавшим в СССР. Красавец чуть ли не двухметрового роста, невероятно сильный физически: орехи пальцами щелкал. По прежней профессии - журналист, творческий человек, в душе театрал, а по призванию, даром что из литературного отделения, чекист: в близком кругу (а дружил он, например, с Фадеевым и Павленко), впрочем, любил посетовать, что службой в ОГПУ тяготится, но - раз партия велела…
Жил он на Арбате, в доме 49. Хорошо задокументированы и дружеские отношения Шиварова с Луговскими и Слонимскими: с первыми его познакомил Фадеев, со вторыми - Павленко. В 1933 году Фадеев привел «Николая» к Катанянам, жившим, как и Шиваров, на Арбате. Трогательная история: болгарин Шиваров даже на колени упал перед хозяйкой от восторга при виды толмы - блюда, общего для болгар и армян.
В 1934 году Шиваров, как и Вепринцев, был оперуполномоченным 4-го отделения Секретно-политического отдела Главного управления госбезопасности ОГПУ и специализировался в том числе и даже прежде всего на писателях. Именно он - еще в 1920-е годы - вел досье на Максима Горького (и был на связи с П.П. Крючковым, его секретарем). Мандельштам был у него «не первый» и «не последний»: в 1931 году он вел первое дело Ивана Приблудного, в 1932 - контролировал А. Довженко, а в 1933 - разрабатывал Андрея Платонова и, осенью, Николая Эрдмана. В феврале-марте 1934 года он вел дело Н. Клюева. И после ареста О.М. не покидал своего поприща: в 1935 году - вел дело П. Васильева, в октябре 1936 - поэта И. Поступальского (хорошего знакомого О.М., однодельца В. Нарбута, П. Шлеймана (Карабана), Б. Навроцкого и П. Зенкевича), в 1937 - вел дело Пильняка.
Возможно, что дела Пильняка и Нарбута с подельниками стали его последними на Лубянке, поскольку в декабре 1936 года Шиваров попал в опалу: его перевели в Свердловск. Знакомым он привирал, что едет по журналистсткой части, на самом же деле - помощником начальника 4 отдела Управления госбезопасности УНКВД по Свердловской области. Арестовали его через год - 27 декабря 1937 года, причем как «перебежчика-шпиона». Арестовали в Москве, куда он приехал из Свердловска, поняв что арест неминуем. При этом он говорил: «Если бы я только мог понять, что происходит!..» - слова, на которые он не имел никакого права!..
4 июня 1938 года Особое совещание НКВД приговорило его, как спустя два месяца и О.М., к пяти годам ИТЛ. Отбывал он их в лагере около Вандыша, деревни в Коношском районе Архангельской области.
Весной 1940 года стали приходить его письма, передаваемые с оказиями, через вольнонаемных лагеря (в основном, женщин). О чем же писал и просит «Николай»?
«Купите для меня сотню хороших папирос, немного сладкого - ох, шоколаду бы, а? - пару носков любого качества, любого же качества (но не любой расцветки, предпочтительно голубой или серой), сорочку № 42/43, два-три десятка лезвий (это в зону-то! - П.Н.) для безопасной бритвы, мыльного порошку, 1-2 куска туалетного мыла и наконец - книги». Но главная просьба Шиварова - люминал: снотворное и орудие вынашиваемого самоубийства.
А в июне 1940 года Галина Катанян получает с оказией от него письмо, можно сказать, с того света. Вот его текст:
Галюша, мой последний день на исходе. И я думаю о тех, кого помянул бы в своей последней молитве, если бы у меня был хоть какой-нибудь божишко.
Я думаю и о Вас - забывающей, почти забывшей меня.
И, как всегда, я обращаюсь к Вам с просьбой. И даже с несколькими.
Во-первых, приложенное письмо передать Люси.
Во-вторых, возможно, что через 3-4 недели Вам напишут, будут интересоваться моей судьбой. Расскажите или напишите - что, мол, известно очень немногое: учинил кражу со взломом, достал яд, и только. Остального-то и я не знаю. Кражу со взломом пришлось учинить, чтоб не подводить врача, выписавшую люминал (Бочкову), которым первоначально намеревался воспользоваться.
Хотя бы был гнусный, осенний какой-нибудь день, а то белая ночь. Из-за одной такой ночи стоило бы жить. Но не надо жалких слов и восклицаний, правда. Раз не дают жить, так не будем и существовать.
Если остался кто-либо поминающий меня добрым словом, - прощальный привет.
Нежнейше обнимаю Вас
Николай.
3.VI.40. Вандыш
И перед лицом смерти Шиваров не может - совершенно машинально - не заложить и называет по имени врача Бочкову, выписавшую самоубийце орудие суицида…
Определением Военного трибунала Московского военного округа от 27 июня 1957 года приговор, вынесенный в свое время Шиварову, был отменен за отсутствием состава преступления, а самого его реабилитировали! Шпионом, конечно же, он не был, но разве не был и не остался он навсегда преступником другого рода - непосредственным палачом русской литературы?..