Дневник сельского священника.
Прочитал книгу «Дневник сельского священника» Жоржа Бернаноса. Если бы не пост, то, наверное, эту книгу я бы бросил читать на первых же страницах. Потом вчитался и дальше читал уже на одном дыхании. Молодой человек сразу после семинарии становится священником (кюре) небольшого прихода в сельской глубинке, где сталкивается с неверием и богохульством, кипением нешуточных страстей, недоверием, осуждением, злобой. И только любовь и вера в Бога помогают ему выстоять… и умереть.
Во Франции по этой книге снят фильм.
Ниже избранные места из книги «Дневник сельского священника»:
Язычники со своим хороводом богов были не так уж глупы: им все же удалось дать бедному миру иллюзию примитивной гармонии с незримым. Но сейчас такая штука и гроша ломаного не стоила бы. Вне церкви народ всегда будет народом ублюдков, народом подкидышей. Конечно, он ещё может рассчитывать, что его признает своим сыном сатана. Долгонько им придётся ждать черного рождества! Сколько бы они подставляли к очагу башмаки, дьяволу обрыдло класть туда свои механические игрушки, которые устаревают, не успеют их изобрести, теперь он бросает людям только крохотный пакетик героина, морфия или еще какую-нибудь ничего ему не стоящую дрянь. Бедные люди!
…Гнев божий крепковат для нас, бедняг. Мы от него хмелеем, делаемся хуже скотов. Вот и старик Лютер, сначала заставил трепетать кардиналов… Взгляните только на портрет, который был сделан с него на смертном одре… Никто не узнает прежнего монаха в этом пузатом человечке с надутым ртом. Хотя гнев его и был в принципе справедлив, но мало-помалу он отравил Лютера: обратился в нездоровый жир, вот и всё.
Церковь пролагает свой путь во времени, как воинское соединение через неведомые страны, где невозможно какое бы то ни было нормальное снабжение. Она живет за счет государств и обществ, сменяющих друг друга, как солдаты живут за счёт населения, из дня в день.
Быть может, бунт, который исчерпывает себя в ругани, в богохульстве, не так уж страшен?.. Ненависть к Богу всегда наводит меня на мысль об одержимости. «И вошел в него Сатана (Иуда)». Да, об одержимости, о безумье. Тогда наш затаенный страх перед божественным, это своего рода попытка объехать жизнь по кривой, словно прячась в узкую тень стены, от заливающего все света…
Но что, в конце концов, нам известно о безумии? Что известно нам о похоти? Что известно нам о их скрытой взаимосвязи? Похоть - таинственная рана в лоне рода человеческого. Мало сказать - в лоне! В самом роднике жизни. Смешивать похоть, владеющую человеком, с желанием, сближающем мужчину и женщину, всё равно что называть одним именем опухоль и орган, который она пожирает и форму которого она подчас ужасающе воспроизводит при своем уродливом разрастании. Человечество изо всех сил старается прикрыть эту постыдную рану, используя пленительность искусства.
- Сударыня, - сказал я ей, - существует лишь одна семья - великая человеческая семья, и ее глава - Господь наш.
- Я могу утверждать лишь одно, - нет царства живых и царства мертвых, есть только царство божие, и все мы, живые и мертвые принадлежим ему.
- Ад, - это больше не любить. Пока мы живы, мы можем тешить себя иллюзией, считать, что любим сами по себе, помимо Бога. Но мы подобны безумцам, протягивающим руки к лунному отражению в воде.
- Не заблуждайтесь, - сказал я, - я служитель могущественного властелина и, как священник могу отпустить грех лишь от его имени. …И только одно несчастье непоправимо - предстать пред ликом Всепрощающего не раскаявшись.
- Кюре - он вроде нотариуса. Он должен быть на месте, когда есть надобность. А надоедать не надо.
- Но послушайте, Арсен, нотариус ведь работает на себя, а я на Господа Бога. Люди сами редко обращаются к Богу.
Вне христианского мира на Западе нет места ни для отчизны, ни для солдата…
«Мое сердце с теми, кто на первой линии, мое сердце с теми, кто будет убит». С теми, кто будет убит… С солдатами, миссионерами…
Говорят, что монахи и монахини приемлют смерть не слишком смиренно. Но теперь эти опасения меня больше не мучат. Я хорошо понимаю, что человек, уверенный в себе, в своем мужестве, может желать, чтобы его агония была чем-то совершенным, безупречным. Моя же агония, за неимением лучшего, пусть будет такой, как будет, только и всего.