Симфонии войны. Интерлюдия.
Шаттл прорвал свинцово-сизые облака и окутался огнём. Пламя танцевало по зеркально-серебристой обшивке, не в силах причинить ей никакого вреда.
С неба падал неаккуратный кирпич. Армейская техника, особенно - сибирская, вообще не отличается изяществом. Угловатое нечто, с видом кирпича, аэродинамикой кирпича, рвало атмосферу, как будто пилот шёл в последний и решительный. Забив большой армейский болт на дополнительные витки в атмосфере, погашение скорости, он стремился к поверхности.
Мог себе позволить.
Сибирская техника может и некрасивая, но живучая, как мамонт. Падать сквозь атмосферу под зенитным огнём - ей не привыкать.
Зенитного огня не было. На планете постоянно проживало двадцать три человека, ещё десяток вахтовали на местном космодроме. Некому, незачем было здесь стрелять.
AR123-21mr, никому не нужная планетка, чуть больше Луны - но на Луне хоть был гелий-3, а эта кроха была бедна, от слова совсем. Единственное достоинство - похожая на земную почва и кислородная атмосфера. Отдавать её под плантации - впустую тратить деньги.
Сибирь вложила сюда миллиарды. Но не для того, что б заселить и растить на скудной почве скудный урожай - для сельского хозяйства у неё хватало мест гораздо лучше.
И все лётчики знали эту планету, как Русский Погост, или Армейский. Цифровой номер остался лишь в памяти учёных.
Сильно удалённый от звезды, Погост словно переживал вечную осень. Здесь не бывало жары. Почти не бывало заморозков. Холмистая, заболоченная местность с единственным материком была промозгло-влажна, откровенно неприятна для жизни.
Но не для смерти. Весь материк занимало кладбище. Тысячи болотистых километров.
И лишь в центре, неаккуратной бетонной плямбой на небольшой равнине, выделялся космодром. Серые, угрюмые здания, на которые падал серебристый кирпич.
Он грянулся о площадку с жутким гулом. От обшивки исходил лютый жар, и подъехавшие роботы заливали его противопожарной пеной. Пилот, кажется, решил, что он и его экипаж бессмертен, и открыл шлюз стразу после приземления. Рампа исходила паром, когда на неё ступил старик.
Выхлоп ещё непогашенных двигателей сдувал с бетонных поверхностей пожухлую, облетевшую листву, трепал выцветший китель, длинные седые волосы. Кленовый багровый лист прибило ветром пожилому мужчине на грудь - словно орден. Других орденов и медалей на кителе не было, хотя их не могло не быть - невозможно дослужиться до полковника, не побыв на передовой, не проявив себя. Старик не счёл нужным их надевать.
Подтянутый, жилистый, он больше напоминал монумент, чем живого человека.
Чётко по уставу развернувшись, он отдал честь пилоту, угнездившемуся где-то в недрах челнока, и строевым шагом спустился на землю. И тут силы будто оставили его - опустились плечи, бледное, желтоватое лицо осунулось. Словно касание этой земли заставило его постареть ещё на пол века.
И сразу стал живым. Пожилым мужчиной, боль которого слишком сильно давит на плечи, смертельно уставшим стариком в чёрном кителе штурмовиков. Он почти не взглянул на юношу, подбежавшего к нему из здания космопорта, жестом отказался от предложенного такси. Медленно, чуть прихрамывая, побрёл на выход с огороженной бетоном площадки.
Его цель была близко.
Старик вышел на широкую аллею. Насыпь возвышалась над заболоченной местностью. Прямая в пару километров - лёгкий путь для юнца, но не для того, кто разменял седьмой десяток лет и близится к восьмому. По бокам от тротуара росли клёны, траву никто не косил, она, желтовато-жухлая, стояла по пояс, а ветер гонял по брусчатке красные листья.
По обе стороны аллеи, вдоль дороги, высились статуи. Мрачная, тёмная бронза. Ровный строй фигур в человеческий рост. Древнерусские ратники, Новгородские ушкуйники, казаки и гусары, гвардейцы и ополченцы. Солдаты первой мировой, гражданской, великой отечественной, афганской и чеченской компаний. Бойцы первой Русской Весны и первой корпоративной войны. Нависали массивной угрозой штурмовики в военных экзоскелетах третьей мировой. Следом за ними - расхристанные, лихие пилоты второй и третьей корпоративной войн. Артиллеристы, военные моряки, снайперы и сапёры, все рода войск стояли в одном строю. Вслед за бойцами давно минувших лет стояли солдаты Сибири - их тоже было уже немало. Две-три статуи на каждую войну...
Задолго до конца аллеи строй обрывался. Лишь пустые постаменты продолжали путь из прошлого в вечность. А там, в конце пути, устремлялась к суровым, непроглядно серым небесам величественная стела из тёмно-красного гранита. Монумент, у подножия которого горел вечный огонь, словно пронзал небо. Там, на недостижимой вышине, на острие этого каменного копья, даже в самый сумрачный день или в глухую ночь, сверкала серебром медвежья голова, увенчанная короной.
Звенели по брусчатке подкованные сапоги. Старик шёл неторопливо, но уверенно. Шуршала под ногами листва. Моросило. Китель, давно поблёкший за пережитые годы, набух от влаги, почернел. Мелкие капли оседали на лице человека, сливались друг с другом, струились по щекам, сглаживая морщины.
Снова происходила метаморфоза. Из низин расползался клочьями туман, скрадывая окружающее, водяная взвесь ломала перспективу, и казалось, не старец уже идёт сквозь строй, а крепкий, сорокалетний офицер. Словно время по волшебству отмоталось на тридцать лет назад. Словно не было тяжёлого ранения, списания в запас, почётной пенсии. И лишь усталость и грусть всё так же просматривались в этой мрачной фигуре.
Мужчина дошёл до огня. Медленно, очень медленно опустился на правое колено, ничуть не заботясь о том, что брусчатку покрывает грязь. Монумент довлел над всем окружающим, отсветы огня плясали на граните, окрашивая в его оттенки цвета крови. Из динамиков, установленных по широкому периметру вокруг стелы, тихо звучал похоронный марш. Древний, почти забытый, написанный задолго до эры экспансии, задолго до первого космического полёта. Резким, рваным движением, совершенно неуместным для старика, полковник вскинул руку в воинском салюте, принятом в Сибири. Жилистый костлявый кулак правой руки встретился с левым плечом - да так и застыл.
Застыл и мужчина. Коленопреклонённый, низко опустивший седую голову, под всё усиливающимся дождём.
Музыка доиграла и началась по-новой.
Офицер распрямил спину, поднял голову. С явно видимым усилием поднялся, небрежно отряхнул колено. Чуть заметно кивнул монументу, отвернулся, свернул налево, где вниз по насыпи спускалась лестница. Первые шаги давались натужно, отзывались застарелой болью, отчего лицо старика периодически искривлялось в странной ухмылке. Затем сустав разработался, и по ступеням вниз он сходил уже с каменно-холодным, непроницаемым для эмоций лицом.
В низине туман был гуще. Мощёная тропка петляла меж крестов, памятников, надгробий. Под осыпавшейся мокрой листвой практически не было видно брусчатки, форменные сапоги по щиколотку утопали в мокром и неприятно пахнущем тлением ковре. Но он знал дорогу, нашёл бы её и с закрытыми глазами.
Из сизой дымки проступила необычная архитектурная композиция - в белый искусственный мрамор был вмурован кусок брони десантного бота. Изогнутый, рваный, оплавившийся по краям. Кто-то заботливо и аккуратно счистил нагар с самого целого куска этой брони, отполировал его и выгравировал групповое фото. Двадцать четыре человека - молодых и зрелых, - в штурмовой броне, пилот в лёгком скафандре без шлема - сбоку... И контуры того самого сбитого бота за заднем фоне.
Братская могила, но без тел. Суровые условия войн нашего времени оставляли мало шансов найти и захоронить друзей и близких. Вспышка пламени от сдетонировавшего реактора, и даже самая крепкая броня испаряется на атомы в доли секунды. Чего уж говорить о телах. Бой в космосе - не лучше. Космос безбрежен, и шансы, что твой труп когда-либо отыщут, невелики.
Старик подошёл вплотную к памятнику, долго всматривался в лица на фотографии. Опёрся о него рукой. Молчал. Дождь всё усиливался. Если б он сейчас и заплакал, никто б из случайных зрителей не смог этого понять - вода струилась по щекам сплошным потоком, лилась за высокий ворот, промочила седые волосы, отчего те потемнели и закудрявились.
Но зрителей не было.
Не в традициях этого места - лезть в чужое горе.
Своего хватает.
Прошло много времени, прежде чем полковник отступил от пустующего захоронения. Китель промок насквозь, и даже в сапогах, кажется, уже хлюпало. Стылый ветер пробирался не то что под рубаху - кажется, он пронизывал насквозь всё тело, до самого сердца и дальше. Старик не обращал на это внимания. Уверенным жестом вытащив из кармана гражданский комм, парой кликов вызвал автоматическое аэротакси. Маленькое и изящное, такое неуместное среди этого царства печали, оно тихо и плавно опустилось на свободный пятачок земли. Так же мягко, забрав пассажира, устремилось в космопорт.
А уже через пол часа, ревя движками и сверкая обшивкой, шаттл снова рвал на форсаже атмосферу, устремившись к большому армейскому крейсеру, зависшему на орбите.
Крейсер, вообще-то, числился на учениях, и в данной точке пространства прибывать никак не имел права. Ни по одному армейскому закону - не имел. Но это ж русские, сибиряки, что с них взять. Так что он висел на орбите, ждал единственного пассажира, и, дождавшись его, хрюкнул разгонными двигателями, озарил пространство вспышкой и лёг на обратный курс.
Когда ты молодой капитан здорового крейсера, отправленного на пару месяцев на учения, и с тобой внезапно связываются из штаба, и на личном комме появляется добрая пожилая морда при генеральских погонах, и очень-очень вежливо просит решить маленькую проблему - тут уж ничего не поделаешь. Надо проявлять армейскую смекалку, зачастую граничащую между попыткой самоубийства и военным трибуналом.
Сделать небольшую петлю на предельном ускорении, прежде чем прибыть в место дислокации - задача простая. Просто ещё один фактор учений. Даже переживать не о чем.
Через двое суток полковник снова ступил на поверхность планеты, но уже совсем другой. В космопорту его встречала бурная жизнь - кто-то улетал, кто-то приземлялся, суетилась таможня, мелькала реклама торговых центров. Тут не было такой сутолоки и суматохи, как на столичных планетах, но по сравнению с Погостом здесь бурлила жизнь. Старик предъявил документы, кивнул знакомому офицеру, удобно устроился в аэротакси, отвернулся к окну. За бортом проплывали рощи, огромные зелёные поля и сады. Всё цвело, в этой части материка только-только начиналось лето. Городов внизу было мало, и те были компактными, тихими, без всяких претензий на роскошную жизнь.
Четыре часа полёта - и вот он, дом, милый дом...
Такси, лишь чуть больше размером, чем обычная гражданская машина, с тихим шипением опустилось перед высоким кованым забором. Пиликнул датчик, фиксируя приём оплаты. Полковник вышел, оправил форму. Уверенно распахнул узкую калитку, сразу за которой начинался буйно разросшийся сад. Неторопливо пошёл по извилистой, укрытой кустами дорожке.
Местное время давно перевалило за полдень. Было тепло, даже чуточку душно. Лениво стрекотали кузнечики, в кронах огромных яблонь перекрикивались птицы. Невдалеке раздавался звонкий детский смех.
Старик улыбался.
Сначала на него свалилась девочка. Свалилась в прямом смысле, с нависшей над дорожкой крупной ветви. Светловолосая, лет четырёх, растрёпанная, с ободранными локтями и коленками. Он подхватил ребёнка одной рукой, уверенным, привычным жестом. Малышка сразу же обвила шею мужчины маленькими ручками, огласила округу весёлым криком.
- Деда! Деда вернулся!
Тут же на звук из зарослей смородины, с топотом, хрустом веток и треском рвущейся ткани выбежал мальчишка. Такой же расхристанный, расцарапавший о ветки щёку, он был на год старше. Он подбежал молча, обхватил дедушку чуть выше коленей, уткнулся носом в мужчину с очень серьёзным выражением лица.
Девочка щебетала, оглашая всю округу звонким детским голосом, торопясь, проглатывая слоги, кипя эмоциями.
- Деда, а мы сегодня оттакенного жука видели! Зелёного! А под старой беседкой ёж! А Муся, пока тебя не было, котяток принесла, там такой рыжий миленький! А Сашка белку ловил, но не догнал! Она по дереву быстрей, чем он, скачет!
Парнишка тихо пыхтел снизу.
Старик тихо-тихо рассмеялся. Так хрустит подмороженная первыми холодами листва в лесу, когда в неё впечатываешь сапог. Звук был неприятный, но дети явно к нему привыкли. Затем кашлянул, и произнёс.
Нет, даже не произнёс - молвил; в этом тихом и спокойном голосе было столько власти и силы, что не только дети успокоились, но казалось, и птицы стали петь тише, и ветерок приутих.
- Тихо, пострелята. Домой пошли. Я устал с дороги.
Он аккуратно ссадил с себя девочку, протянул ей свою узкую ладонь с длинными, узловатыми пальцами, в которую малышка вцепилась с обожанием и восторгом. Мальчик, Саша, пристроился чуть позади, с важным видом оглядывая всё вокруг.
Наконец, среди зелени показался дом. Небольшой, но добротный, в два этажа, с огромной беседкой-пристроем. В беседке стоял длинный, явно рассчитанный на большую семью, массивный деревянный стол, вокруг которого суетилась миниатюрная старушка.
- Мстиша! Ну наконец-то, заждались, ребятишки распоясались уже. Ты вовремя, только-только чай поспел.
Полковник отстранился от внуков, оглядел беседку, жену. Фыркнул, искривил в усмешке узкие, почти бесцветные губы.
- Ну да, так я и поверил. Любовников разогнала? Ну тогда подавай чай, чего б и нет. Наверняка десятый раз греешь.
Мстислав прокатил по гортани комок, словно хотел сплюнуть, но из последних сил удержался. Снова фыркнул.
- Разучилась молодёжь летать!
Хотя его хриплый голос был ворчлив, но смотрел он на свою жену с такой нежностью и любовью, словно видел всю ту же двадцатилетнюю девочку, которой отдал давным-давно своё сердце. Выцветшие, некогда почти янтарные, а теперь серо-жёлтые глаза лучились теплом. Полковник расстегнул пару верхних пуговиц на кителе, уселся во главе стола. В тот же момент ему в руку была всунута здоровая, пузатая, ярко раскрашенная кружка с ароматным чаем, а рядышком на столе появилась широкая тарелка с блинами. Внучата взгромоздились на стулья по обе стороны от дедушки, и уже тянули руки к вазочкам с вареньем. Исходящие паром кружки стояли и перед ними, а старушка уселась чуть в отдалении, опёршись подбородком на руки.
- А ты?
- Да ты что, я уже пока готовила, напробовалась!
Стопки блинов таяли быстро, кружки пустели. Девочка рассказывала всем и никому о своих приключениях. Старик щурился на солнце и неторопливо прихлёбывал чай. Кружка с цветочками смотрелась в его руке одновременно несуразно и очень гармонично.
- Деда, а деда?
Мальчишка впервые подал голос.
- А расскажи про войну?
Старушка тихо оборвала Сашу, глянула сурово, едва заметно шлёпнув ладонью по столу.
- Тихо! Не сейчас, видишь, он притомился с дороги.
И вправду, старик отставил чашку, прикрыл глаза, и, кажется, задремал.
Но голос внука он ещё слышал.
Перед глазами вставали картины прошлого.
С неба падал неаккуратный кирпич. Армейская техника, особенно - сибирская, вообще не отличается изяществом. Угловатое нечто, с видом кирпича, аэродинамикой кирпича, рвало атмосферу, как будто пилот шёл в последний и решительный. Забив большой армейский болт на дополнительные витки в атмосфере, погашение скорости, он стремился к поверхности.
Мог себе позволить.
Сибирская техника может и некрасивая, но живучая, как мамонт. Падать сквозь атмосферу под зенитным огнём - ей не привыкать.
Зенитного огня не было. На планете постоянно проживало двадцать три человека, ещё десяток вахтовали на местном космодроме. Некому, незачем было здесь стрелять.
AR123-21mr, никому не нужная планетка, чуть больше Луны - но на Луне хоть был гелий-3, а эта кроха была бедна, от слова совсем. Единственное достоинство - похожая на земную почва и кислородная атмосфера. Отдавать её под плантации - впустую тратить деньги.
Сибирь вложила сюда миллиарды. Но не для того, что б заселить и растить на скудной почве скудный урожай - для сельского хозяйства у неё хватало мест гораздо лучше.
И все лётчики знали эту планету, как Русский Погост, или Армейский. Цифровой номер остался лишь в памяти учёных.
Сильно удалённый от звезды, Погост словно переживал вечную осень. Здесь не бывало жары. Почти не бывало заморозков. Холмистая, заболоченная местность с единственным материком была промозгло-влажна, откровенно неприятна для жизни.
Но не для смерти. Весь материк занимало кладбище. Тысячи болотистых километров.
И лишь в центре, неаккуратной бетонной плямбой на небольшой равнине, выделялся космодром. Серые, угрюмые здания, на которые падал серебристый кирпич.
Он грянулся о площадку с жутким гулом. От обшивки исходил лютый жар, и подъехавшие роботы заливали его противопожарной пеной. Пилот, кажется, решил, что он и его экипаж бессмертен, и открыл шлюз стразу после приземления. Рампа исходила паром, когда на неё ступил старик.
Выхлоп ещё непогашенных двигателей сдувал с бетонных поверхностей пожухлую, облетевшую листву, трепал выцветший китель, длинные седые волосы. Кленовый багровый лист прибило ветром пожилому мужчине на грудь - словно орден. Других орденов и медалей на кителе не было, хотя их не могло не быть - невозможно дослужиться до полковника, не побыв на передовой, не проявив себя. Старик не счёл нужным их надевать.
Подтянутый, жилистый, он больше напоминал монумент, чем живого человека.
Чётко по уставу развернувшись, он отдал честь пилоту, угнездившемуся где-то в недрах челнока, и строевым шагом спустился на землю. И тут силы будто оставили его - опустились плечи, бледное, желтоватое лицо осунулось. Словно касание этой земли заставило его постареть ещё на пол века.
И сразу стал живым. Пожилым мужчиной, боль которого слишком сильно давит на плечи, смертельно уставшим стариком в чёрном кителе штурмовиков. Он почти не взглянул на юношу, подбежавшего к нему из здания космопорта, жестом отказался от предложенного такси. Медленно, чуть прихрамывая, побрёл на выход с огороженной бетоном площадки.
Его цель была близко.
Старик вышел на широкую аллею. Насыпь возвышалась над заболоченной местностью. Прямая в пару километров - лёгкий путь для юнца, но не для того, кто разменял седьмой десяток лет и близится к восьмому. По бокам от тротуара росли клёны, траву никто не косил, она, желтовато-жухлая, стояла по пояс, а ветер гонял по брусчатке красные листья.
По обе стороны аллеи, вдоль дороги, высились статуи. Мрачная, тёмная бронза. Ровный строй фигур в человеческий рост. Древнерусские ратники, Новгородские ушкуйники, казаки и гусары, гвардейцы и ополченцы. Солдаты первой мировой, гражданской, великой отечественной, афганской и чеченской компаний. Бойцы первой Русской Весны и первой корпоративной войны. Нависали массивной угрозой штурмовики в военных экзоскелетах третьей мировой. Следом за ними - расхристанные, лихие пилоты второй и третьей корпоративной войн. Артиллеристы, военные моряки, снайперы и сапёры, все рода войск стояли в одном строю. Вслед за бойцами давно минувших лет стояли солдаты Сибири - их тоже было уже немало. Две-три статуи на каждую войну...
Задолго до конца аллеи строй обрывался. Лишь пустые постаменты продолжали путь из прошлого в вечность. А там, в конце пути, устремлялась к суровым, непроглядно серым небесам величественная стела из тёмно-красного гранита. Монумент, у подножия которого горел вечный огонь, словно пронзал небо. Там, на недостижимой вышине, на острие этого каменного копья, даже в самый сумрачный день или в глухую ночь, сверкала серебром медвежья голова, увенчанная короной.
Звенели по брусчатке подкованные сапоги. Старик шёл неторопливо, но уверенно. Шуршала под ногами листва. Моросило. Китель, давно поблёкший за пережитые годы, набух от влаги, почернел. Мелкие капли оседали на лице человека, сливались друг с другом, струились по щекам, сглаживая морщины.
Снова происходила метаморфоза. Из низин расползался клочьями туман, скрадывая окружающее, водяная взвесь ломала перспективу, и казалось, не старец уже идёт сквозь строй, а крепкий, сорокалетний офицер. Словно время по волшебству отмоталось на тридцать лет назад. Словно не было тяжёлого ранения, списания в запас, почётной пенсии. И лишь усталость и грусть всё так же просматривались в этой мрачной фигуре.
Мужчина дошёл до огня. Медленно, очень медленно опустился на правое колено, ничуть не заботясь о том, что брусчатку покрывает грязь. Монумент довлел над всем окружающим, отсветы огня плясали на граните, окрашивая в его оттенки цвета крови. Из динамиков, установленных по широкому периметру вокруг стелы, тихо звучал похоронный марш. Древний, почти забытый, написанный задолго до эры экспансии, задолго до первого космического полёта. Резким, рваным движением, совершенно неуместным для старика, полковник вскинул руку в воинском салюте, принятом в Сибири. Жилистый костлявый кулак правой руки встретился с левым плечом - да так и застыл.
Застыл и мужчина. Коленопреклонённый, низко опустивший седую голову, под всё усиливающимся дождём.
Музыка доиграла и началась по-новой.
Офицер распрямил спину, поднял голову. С явно видимым усилием поднялся, небрежно отряхнул колено. Чуть заметно кивнул монументу, отвернулся, свернул налево, где вниз по насыпи спускалась лестница. Первые шаги давались натужно, отзывались застарелой болью, отчего лицо старика периодически искривлялось в странной ухмылке. Затем сустав разработался, и по ступеням вниз он сходил уже с каменно-холодным, непроницаемым для эмоций лицом.
В низине туман был гуще. Мощёная тропка петляла меж крестов, памятников, надгробий. Под осыпавшейся мокрой листвой практически не было видно брусчатки, форменные сапоги по щиколотку утопали в мокром и неприятно пахнущем тлением ковре. Но он знал дорогу, нашёл бы её и с закрытыми глазами.
Из сизой дымки проступила необычная архитектурная композиция - в белый искусственный мрамор был вмурован кусок брони десантного бота. Изогнутый, рваный, оплавившийся по краям. Кто-то заботливо и аккуратно счистил нагар с самого целого куска этой брони, отполировал его и выгравировал групповое фото. Двадцать четыре человека - молодых и зрелых, - в штурмовой броне, пилот в лёгком скафандре без шлема - сбоку... И контуры того самого сбитого бота за заднем фоне.
Братская могила, но без тел. Суровые условия войн нашего времени оставляли мало шансов найти и захоронить друзей и близких. Вспышка пламени от сдетонировавшего реактора, и даже самая крепкая броня испаряется на атомы в доли секунды. Чего уж говорить о телах. Бой в космосе - не лучше. Космос безбрежен, и шансы, что твой труп когда-либо отыщут, невелики.
Старик подошёл вплотную к памятнику, долго всматривался в лица на фотографии. Опёрся о него рукой. Молчал. Дождь всё усиливался. Если б он сейчас и заплакал, никто б из случайных зрителей не смог этого понять - вода струилась по щекам сплошным потоком, лилась за высокий ворот, промочила седые волосы, отчего те потемнели и закудрявились.
Но зрителей не было.
Не в традициях этого места - лезть в чужое горе.
Своего хватает.
Прошло много времени, прежде чем полковник отступил от пустующего захоронения. Китель промок насквозь, и даже в сапогах, кажется, уже хлюпало. Стылый ветер пробирался не то что под рубаху - кажется, он пронизывал насквозь всё тело, до самого сердца и дальше. Старик не обращал на это внимания. Уверенным жестом вытащив из кармана гражданский комм, парой кликов вызвал автоматическое аэротакси. Маленькое и изящное, такое неуместное среди этого царства печали, оно тихо и плавно опустилось на свободный пятачок земли. Так же мягко, забрав пассажира, устремилось в космопорт.
А уже через пол часа, ревя движками и сверкая обшивкой, шаттл снова рвал на форсаже атмосферу, устремившись к большому армейскому крейсеру, зависшему на орбите.
Крейсер, вообще-то, числился на учениях, и в данной точке пространства прибывать никак не имел права. Ни по одному армейскому закону - не имел. Но это ж русские, сибиряки, что с них взять. Так что он висел на орбите, ждал единственного пассажира, и, дождавшись его, хрюкнул разгонными двигателями, озарил пространство вспышкой и лёг на обратный курс.
Когда ты молодой капитан здорового крейсера, отправленного на пару месяцев на учения, и с тобой внезапно связываются из штаба, и на личном комме появляется добрая пожилая морда при генеральских погонах, и очень-очень вежливо просит решить маленькую проблему - тут уж ничего не поделаешь. Надо проявлять армейскую смекалку, зачастую граничащую между попыткой самоубийства и военным трибуналом.
Сделать небольшую петлю на предельном ускорении, прежде чем прибыть в место дислокации - задача простая. Просто ещё один фактор учений. Даже переживать не о чем.
Через двое суток полковник снова ступил на поверхность планеты, но уже совсем другой. В космопорту его встречала бурная жизнь - кто-то улетал, кто-то приземлялся, суетилась таможня, мелькала реклама торговых центров. Тут не было такой сутолоки и суматохи, как на столичных планетах, но по сравнению с Погостом здесь бурлила жизнь. Старик предъявил документы, кивнул знакомому офицеру, удобно устроился в аэротакси, отвернулся к окну. За бортом проплывали рощи, огромные зелёные поля и сады. Всё цвело, в этой части материка только-только начиналось лето. Городов внизу было мало, и те были компактными, тихими, без всяких претензий на роскошную жизнь.
Четыре часа полёта - и вот он, дом, милый дом...
Такси, лишь чуть больше размером, чем обычная гражданская машина, с тихим шипением опустилось перед высоким кованым забором. Пиликнул датчик, фиксируя приём оплаты. Полковник вышел, оправил форму. Уверенно распахнул узкую калитку, сразу за которой начинался буйно разросшийся сад. Неторопливо пошёл по извилистой, укрытой кустами дорожке.
Местное время давно перевалило за полдень. Было тепло, даже чуточку душно. Лениво стрекотали кузнечики, в кронах огромных яблонь перекрикивались птицы. Невдалеке раздавался звонкий детский смех.
Старик улыбался.
Сначала на него свалилась девочка. Свалилась в прямом смысле, с нависшей над дорожкой крупной ветви. Светловолосая, лет четырёх, растрёпанная, с ободранными локтями и коленками. Он подхватил ребёнка одной рукой, уверенным, привычным жестом. Малышка сразу же обвила шею мужчины маленькими ручками, огласила округу весёлым криком.
- Деда! Деда вернулся!
Тут же на звук из зарослей смородины, с топотом, хрустом веток и треском рвущейся ткани выбежал мальчишка. Такой же расхристанный, расцарапавший о ветки щёку, он был на год старше. Он подбежал молча, обхватил дедушку чуть выше коленей, уткнулся носом в мужчину с очень серьёзным выражением лица.
Девочка щебетала, оглашая всю округу звонким детским голосом, торопясь, проглатывая слоги, кипя эмоциями.
- Деда, а мы сегодня оттакенного жука видели! Зелёного! А под старой беседкой ёж! А Муся, пока тебя не было, котяток принесла, там такой рыжий миленький! А Сашка белку ловил, но не догнал! Она по дереву быстрей, чем он, скачет!
Парнишка тихо пыхтел снизу.
Старик тихо-тихо рассмеялся. Так хрустит подмороженная первыми холодами листва в лесу, когда в неё впечатываешь сапог. Звук был неприятный, но дети явно к нему привыкли. Затем кашлянул, и произнёс.
Нет, даже не произнёс - молвил; в этом тихом и спокойном голосе было столько власти и силы, что не только дети успокоились, но казалось, и птицы стали петь тише, и ветерок приутих.
- Тихо, пострелята. Домой пошли. Я устал с дороги.
Он аккуратно ссадил с себя девочку, протянул ей свою узкую ладонь с длинными, узловатыми пальцами, в которую малышка вцепилась с обожанием и восторгом. Мальчик, Саша, пристроился чуть позади, с важным видом оглядывая всё вокруг.
Наконец, среди зелени показался дом. Небольшой, но добротный, в два этажа, с огромной беседкой-пристроем. В беседке стоял длинный, явно рассчитанный на большую семью, массивный деревянный стол, вокруг которого суетилась миниатюрная старушка.
- Мстиша! Ну наконец-то, заждались, ребятишки распоясались уже. Ты вовремя, только-только чай поспел.
Полковник отстранился от внуков, оглядел беседку, жену. Фыркнул, искривил в усмешке узкие, почти бесцветные губы.
- Ну да, так я и поверил. Любовников разогнала? Ну тогда подавай чай, чего б и нет. Наверняка десятый раз греешь.
Мстислав прокатил по гортани комок, словно хотел сплюнуть, но из последних сил удержался. Снова фыркнул.
- Разучилась молодёжь летать!
Хотя его хриплый голос был ворчлив, но смотрел он на свою жену с такой нежностью и любовью, словно видел всю ту же двадцатилетнюю девочку, которой отдал давным-давно своё сердце. Выцветшие, некогда почти янтарные, а теперь серо-жёлтые глаза лучились теплом. Полковник расстегнул пару верхних пуговиц на кителе, уселся во главе стола. В тот же момент ему в руку была всунута здоровая, пузатая, ярко раскрашенная кружка с ароматным чаем, а рядышком на столе появилась широкая тарелка с блинами. Внучата взгромоздились на стулья по обе стороны от дедушки, и уже тянули руки к вазочкам с вареньем. Исходящие паром кружки стояли и перед ними, а старушка уселась чуть в отдалении, опёршись подбородком на руки.
- А ты?
- Да ты что, я уже пока готовила, напробовалась!
Стопки блинов таяли быстро, кружки пустели. Девочка рассказывала всем и никому о своих приключениях. Старик щурился на солнце и неторопливо прихлёбывал чай. Кружка с цветочками смотрелась в его руке одновременно несуразно и очень гармонично.
- Деда, а деда?
Мальчишка впервые подал голос.
- А расскажи про войну?
Старушка тихо оборвала Сашу, глянула сурово, едва заметно шлёпнув ладонью по столу.
- Тихо! Не сейчас, видишь, он притомился с дороги.
И вправду, старик отставил чашку, прикрыл глаза, и, кажется, задремал.
Но голос внука он ещё слышал.
Перед глазами вставали картины прошлого.