Концепция "Мест памяти" Пьера Нора
Вопросы коллективной культурной памяти сегодня принадлежат к модным темам западной историографии. В последнее время во многих европейских странах и в США вышли исследования, посвященные изучению особенностей культурной памяти 1, а так же case studies о политическом культе смерти 2, исторических праздниках 3 и национальных памятниках 4. Такие исследования вышли и в России.
Однако основателем данного направления по праву считается семитомный труд "Les lieux de memoire", опубликованный во Франции в 1980 - 90-х годах под руководством Пьера Нора 5. Идея книги нашла последователей в разных европейских странах, в частности, в Германии 6. Проект Нора - честолюбивая попытка описать топографию коллективной памяти Франции. Его работа - объемное собрание больше ста статей разных авторов, каждая из которых посвящена одному "месту памяти".
"Места памяти" Пьера Нора не являются местами в узком, географическом понимании этого слова. В томах его издания можно найти статьи про французский национальный флаг (Триколор), про Марсельезу, про Жанну д'Арк, французское вино, французскую национальную библиотеку и т.д.
Греческим термином topos можно лишь приблизительно описать то, что здесь имеется в виду под названием lieu. Lieux de memoire Нора определяет как "места, на которых складывается память [сообщества]". 7 Самая главная функция мест памяти - сохранять память группы людей. Местами памяти могут стать люди, события, предметы, здания, книги, песни или географические точки, которые "окружены символической аурой". 8 Их главная роль - символическая. Они призваны создавать представления общества о самом себе и своей истории. Важной характеристикой мест памяти является то, что они могут нести разные значения и что это значение может меняться.
Иными словами, Нора представляет место памяти как самостоятельный, но не независимый феномен. *
Исследователи lieux de memoire изучают не столько материальное или историческое ядро места памяти, сколько его отражение в сознании и формы его восприятия. В статье про Верден в книге Нора, например, описана не знаменитая битва Первой мировой войны, а воспоминания о ней. В центре большинства работ стоит вопрос, когда определенное место памяти получило то или иное символическое значение, и как оно менялось в течение времени. Поэтому даннон направление можно назвать "вторичной историей".
Источниками для изучения мест памяти являются тексты, картины и предметы, которые дают информацию об определенном событии, человеке или идее. Источниками могут стать, например, памятники исторической мысли, газетные статьи об открытии памятников, политические доклады, прочитанные на исторических юбилеях, живопись на исторические сюжеты, предметы повседневной жизни.
Считается, что формирование в сознании "мест памяти" - общий феномен процессов развития "мы-групп". 9 Идея общего героического прошлого принципиально важна, например, для самосознания этнических меньшинств, религиозных групп, городов, регионов и даже классов. Она также играет важную роль в складывании национальной идеологии.
С этой точки зрения места памяти носят философский окрас, так как имеют отношение к работе сознания и отражению в нём историко-социальных реалий. *
С 1980-х гг. исследователи этногенетических процессов все больше занимаются символическим аспектом процесса формирования нации. Ирландский социолог Бенедикт Андерсон предполагает, например, что надо трактовать и изучать нацию в первую очередь не как "естественный феномен", но как "иедально воображаемое сообщество". 10 Нация существует не только как реальная группа людей, живущая в конкретном месте в определенное время, но также как идея, как представление в умах людей, как "символическая реальность". Андерсон подчеркивает, что в таком большом сообществе, как нация, в котором его члены заведомо не могут знать друг друга, особую роль играют представления "мы-группы" о себе и идея общности национальных характеристик.
Национальное самосознание, конечно, очень сложный феномен. Идеальные понятия об общих национальных чертах - положительных и отрицательных - такая же часть самосознания, как представление об общих культурных практиках, как, например, о формах питания или жилья. Мнение нации о географическом пространстве, где живет сообщество, о границах страны так же входят в ансамбль национального самосознания, как трактовка социального и экономического порядка, оценка политического режима и юридических норм. Но особую роль для коллективной идентичности национального сообщества играет представление об общем прошлом. Именно этой частью национального самосознания - историческим сознанием, памятью нации интересуются те исследователи, которые занимаются национальными местами памяти, lieux de memoire нации.
Коллективная память всякой "мы-группы" не стабильный феномен, но объект исторического процесса. Всем известно, например, что представление сегодняшних немцев о своем прошлом сильно отличается от того, которое было у их дедов или прадедов. Поскольку коллективная память - основополагающее ядро представлений нации о самой себе, изменения в историческом дискурсе можно также считать показателями изменения национальной идентичности. В той же мере, в которой изменилось историческое самосознание немцев, трансформировалась и их коллективная идентичность.
Можно изучать изменение исторического самосознания и коллективной идентичности на примере смены "мест памяти" нации. Выделяются три вида изменений в ансамбле национальных lieux de memoire. Во-первых, отдельные из них могут быть забыты или вытеснены из памяти. Исторические лица, события или мемориальные памятники, которые раньше вспоминались постоянно, в сегодняшней России постепенно забываются.
Во-вторых, бывает, что забытые "места памяти" заново приобретают свое значение. И этот процесс тоже можно явственно наблюдать в постсоветской России, например, реанимация символики русского дворянства или православной церкви.
Наконец, можно изучать перемены коллективной памяти и в тех lieux de memoire, которые беспрерывно имели и имеют свое место в коллективной памяти нации. Значение, которое сообщество ассоциирует с определенными местами памяти, не обязательно остается неизменным в течение истории. Такое событие, как, например, Октябрьскую Революцию, сегодня в России вспоминают совершенно иначе, чем, скажем, десять или пятнадцать лет назад. Она сохранилась в человеческом сознании как "место памяти", но несет в себе совершенно иное содержание.
Как можно объяснить эти процессы изменения коллективной памяти нации? Здесь надо различать два механизма. Во-первых, играет роль сознательное и активное влияние политических групп, правительства или других организаций на "культуру памяти" нации. Во-вторых, происходят медленные изменения как результат эволюции культурной или социальной основы социума.
Очевидно, что память нации является полем борьбы не только во время главных поворотов исторического процесса страны, во время революции или перемен государственной системы. Разрушение старых и создание новых памятников - только самые очевидные и бросающиеся в глаза примеры данного процесса. Долгое время обладание политической властью обозначало одновременно контроль над коллективной памятью нации.
Надо заметить, что в таких больших сообществах как нации, существует, конечно, не одна коллективная память. Социолог Морис Халбвакс подчеркнул, что есть "столько памятей, сколько групп людей". 11 Так как каждый человек является, одновременно членом разных сообществ (например, семьи, религиозной группы, города, региона, партии, класса, нации и т. д.), он может одновременно находится под влиянием разных концепций коллективной идентичности.
Нередко бывает, что ситуация, когда разные "мы-группы" одновременно декларируют своим одно и тоже место памяти не влечет за собой противоречий и конфликтов. Например, Бранденбургские ворота не только являются символом города Берлина и элементом коллективной памяти города, но и в то же время символом объединенной Германии. Жанна д'Арк - не только одна из важнейших символических фигур французской нации, но и - движения за эмансипацию женщин.
Гораздо труднее описывать и изучать второй механизм перемен коллективной памяти. Предполагается, что коллективная память нации меняется не только потому, что конкретные люди и учреждения влияют на нее, преследуя свои конкретные цели. Она меняется и постольку, поскольку меняется "Zeitgeist". Концепция общего прошлого - не только составная часть целого дискурса о коллективной идентичности сообщества, но идеальные представления об истории сами находятся под влиянием дискурса.
В той мере, в которой, например в ХIХ веке в разных европейских государствах национальная концепция коллективной идентичности постепенно стала важнее, чем имперская концепция, можно было наблюдать и национализацию коллективной памяти. Этот процесс проявился, например, в адаптации национальной терминологии в книгах по истории страны. Не исключено, что "Zeitgeist" проявился на страницах этих изданий без особого желания автора/историка. Образно выражаясь, этот процесс не знает действующих лиц. Основой для изучения этих перемен культурной памяти нации могут служить те модели анализа дискурса, которые описывал Мишель Фуко.
Проект Пьера Нора хорошо показывает, что исследование коллективной памяти нации имеет смысл тогда, когда читателям дают возможность познакомиться одновременно с разными "местами памяти". Изучение коллективной памяти нации в целом слишком - слишком большой проект для одного историка. Он может только внести свой вклад в него изучением одного или двух объектов. Таким образом, данное исследование очень похоже на работу над большой мозаикой. [1]
***
Процессы трансформации, а иногда и целенаправленного разрушения мест памяти происходят и сейчас. Об одном из самых ярких примеров рассказывает портал svoboda.org:
Шведский фотограф Нильс Акерман и французский журналист Себастьян Гобер. Они отправились на Украину, чтобы разыскать и запечатлеть то, что осталось от ленинских статуй, для своей книги "В поисках Ленина". Книга приурочена к 100-летию большевистской революции. После того, что Акерман увидел на Украине, он иначе посмотрел на снос памятников конфедератам в США: "Эти монументы в чем-то как шрамы - если вы упали с велосипеда и получили большой шрам на ноге, вы не можете притворяться, что его нет. Вы смотрите на него каждый день и вспоминаете о том, как неосторожны вы были". [2]
***
Такие процессы происходят повсеместно. Разрушение мест памяти связано не только со сменой парадигм со стороны правящего режима, но зачастую и обусловлено тем направлением, в котором протекает социальная жизнь. С исчезновением социальных групп, теряют и свое значение связанные с ними места памяти, например, смена малоэтажной городской застройки Москвы времён индустриального периода (1960-е) застройкой многоэтажной повлекла за собой трансформации социального характера: люди перестали знать своих соседей, общение на уровне "двора" практически прекратилось, соответственно, "двор" как место памяти полностью изменил свою как качественную, так и количественную составляющую. Сейчас, если зайти к соседям и попросить соли или яйцо взаймы, можно встретить непонимание или даже агрессию. И двери раньше часто не запирали, в этом просто не было необходимости, все всех знали, а во дворе несли своеобразную службу бабки.*
Свое произведение «Франция-память», П. Нора начинает с достаточно «прискорбной» фразы: «…О памяти столько говорят только потому, что ее больше нет».
Места памяти рождаются и живут благодаря чувству, что спонтанной памяти нет, а значит - нужно создавать архивы, нужно отмечать годовщины, организовывать празднования, произносить надгробные речи, нотариально заверять акты, потому что такие операции не являются естественными.
У П. Нора речь идёт не столько об истории, сколько о том, как предметы и вещи входят в историю. В современном, стремительно меняющемся мире, чтобы не исчезли многие вещи, создаются разнообразные учреждения - «институты памяти» − архивы, музеи, библиотеки, банки данных, и это зеркало нашей идентичности. Решение проблемы поиска и кризис идентичности в контексте коллективной памяти сталкивается со многими опасностями. С одной стороны, общество теряет свою идентичность, и наступает ситуация, когда коллективная память насаждается, культивируется посредством проведения регулярных ритуалов, создания мемориалов и других коммемораций, чтобы легитимизировать различные государственные идеологии. Существует стремление «пригладить» историю. Что касается городской застройки или реставрации памятников, то не исключены воздействия властей на жителей города с целью принятия такой версии прошлого, которая устраивает городские власти.
Всвоей работе «Франция-память», П. Нора показывает, что особый интерес для него представляют не события прошлого, а скорее их репрезентации. Место памяти для него - это не только физическое, топографическое место, но и символическое. Нора представляет в качестве мест памяти архивы, французский флаг, праздничные церемонии. Е. Трубина пишет: «П. Нора подчёркивает, что наиболее фундаментальная цель подобных мест - “остановить время, блокировать работу забвения”. Однако места памяти выполняют свою функцию не всегда. Легче помнить славное прошлое, чем прошлое трагическое.[3]
***
Одновременно происходит и насильственное замещение мест памяти другими: вспомним волну судорожных и поспешных переименований улиц Москвы после заката Союза. Тут происходит крайне интересный процесс, когда общество отбрасывает из своего комеморативного багажа негативные воспоминания, но стремится оставить героические. До сих пор тема Второй Мировой не забывается, успехи и достижения Союза остаются "нашими", а неудачи уже "не наши". В этом социум сильно напоминает живой организм, в своих инстинктивных реакциях.*
В архитектуре происходит смена эпох, многоэтажное панельное строительство вытесняет хрущёвские малоэтажки, неузнаваемо изменяется облик районов, обилие транспорта вынуждает городскую архитектуру уступать все большему количеству дорог и развязок, в связи с чем город становится всё менее и менее приспособленным для пешеходов. Массированное монолитное строительство, в свою очередь, теснит панельные кварталы, в исторические панорамы города врываются сверкающие свежей сталью и стеклом небоскрёбы. Это приводит к изменению облика города, а следовательно, к увеличению потребности в комеморации, фиксированию изменений документально. Причём, как справедливо указывает Нора, фиксировать приходится всё без разбору, поскольку неизвестно, что в будущем из этого будет востребовано.*
А.В. Дахин в своей статье "Город как место памятования" обращается к проблемам соразмерного исторической памяти развития города:
Некоторые практические вопросы сохранения материальных «реликтов» от полного распада исследуют современные географические науки, которые определяют их понятием «культурные ландшафты». ...Понятие «культурный ландшафт» указывает на специфический памятник истории культуры и природы, в отношении которого предпринимаются действия, необходимые для сохранения всех основных его элементов: природного (экосистема), культурного (здания, сооружения) и социального (аборигенных сообществ с традиционными формами быта и промысла). Обращает на себя внимание, что и в концепции «мест памяти» П.Нора, и в концепции «культурного ландшафта» речь идёт о ситуации, когда «живые традиции», а точнее, - живые структуры социально-исторического памятования, - угасают, распадаются, оставляя отдельные здания или целые ландшафты на произвол судьбы.
Если памятный объект выпадает из поля самоидентичности городского социума, и если он не находит попечителя в лице туристического бизнеса, государства или чего-либо подобного, - он обрекается на полное исчезновение.
Понимаемый в качестве места действия коллективной социально-исторической памяти городского сообщества, исторический город предстаёт в виде довольно громоздкого и в ряде ключевых своих моментов не видимого невооружённым глазом образования. Поэтому в таком качестве город довольно трудно представить в качестве объекта проектирования, планирования, развития. В России культура социального проектирования сложных систем вообще довольно низкая. Тем не менее, мы убеждены в целесообразности теоретических и прикладных исследований в этом направлении. На первых порах они могут избавить хотя бы от наиболее грубых, нелепых и непоправимых ошибок.
Для этого необходимо увидеть, что неточно подобранная аранжировка исторического ландшафта деформирует, девальвирует и без того ослабленные структуры социально-исторического памятования городского сообщества, наносит невидимый глазом ущерб городской идентичности. Распад городской идентичности превращает ощущение «мой/наш город» в ощущение «ихний город». Вслед за этим город становится беспризорным, «ничейным»: все в нем живут, но никому до него нет дела. Поэтому из-за распада городской идентичности город погружается в мусор, в пыль, в запустение, на фоне которого «потёмкинскими» смотрятся наспех подремонтированные, иногда позолоченные одиноко торчащие предметы гордости властей, бизнесменов или церкви.[4]
__________________
* Астериском обозначены мои комментарии к статьям.
Ссылки на используемые материалы под цифрами в квадратных скобках.
Однако основателем данного направления по праву считается семитомный труд "Les lieux de memoire", опубликованный во Франции в 1980 - 90-х годах под руководством Пьера Нора 5. Идея книги нашла последователей в разных европейских странах, в частности, в Германии 6. Проект Нора - честолюбивая попытка описать топографию коллективной памяти Франции. Его работа - объемное собрание больше ста статей разных авторов, каждая из которых посвящена одному "месту памяти".
"Места памяти" Пьера Нора не являются местами в узком, географическом понимании этого слова. В томах его издания можно найти статьи про французский национальный флаг (Триколор), про Марсельезу, про Жанну д'Арк, французское вино, французскую национальную библиотеку и т.д.
Греческим термином topos можно лишь приблизительно описать то, что здесь имеется в виду под названием lieu. Lieux de memoire Нора определяет как "места, на которых складывается память [сообщества]". 7 Самая главная функция мест памяти - сохранять память группы людей. Местами памяти могут стать люди, события, предметы, здания, книги, песни или географические точки, которые "окружены символической аурой". 8 Их главная роль - символическая. Они призваны создавать представления общества о самом себе и своей истории. Важной характеристикой мест памяти является то, что они могут нести разные значения и что это значение может меняться.
Иными словами, Нора представляет место памяти как самостоятельный, но не независимый феномен. *
Исследователи lieux de memoire изучают не столько материальное или историческое ядро места памяти, сколько его отражение в сознании и формы его восприятия. В статье про Верден в книге Нора, например, описана не знаменитая битва Первой мировой войны, а воспоминания о ней. В центре большинства работ стоит вопрос, когда определенное место памяти получило то или иное символическое значение, и как оно менялось в течение времени. Поэтому даннон направление можно назвать "вторичной историей".
Источниками для изучения мест памяти являются тексты, картины и предметы, которые дают информацию об определенном событии, человеке или идее. Источниками могут стать, например, памятники исторической мысли, газетные статьи об открытии памятников, политические доклады, прочитанные на исторических юбилеях, живопись на исторические сюжеты, предметы повседневной жизни.
Считается, что формирование в сознании "мест памяти" - общий феномен процессов развития "мы-групп". 9 Идея общего героического прошлого принципиально важна, например, для самосознания этнических меньшинств, религиозных групп, городов, регионов и даже классов. Она также играет важную роль в складывании национальной идеологии.
С этой точки зрения места памяти носят философский окрас, так как имеют отношение к работе сознания и отражению в нём историко-социальных реалий. *
С 1980-х гг. исследователи этногенетических процессов все больше занимаются символическим аспектом процесса формирования нации. Ирландский социолог Бенедикт Андерсон предполагает, например, что надо трактовать и изучать нацию в первую очередь не как "естественный феномен", но как "иедально воображаемое сообщество". 10 Нация существует не только как реальная группа людей, живущая в конкретном месте в определенное время, но также как идея, как представление в умах людей, как "символическая реальность". Андерсон подчеркивает, что в таком большом сообществе, как нация, в котором его члены заведомо не могут знать друг друга, особую роль играют представления "мы-группы" о себе и идея общности национальных характеристик.
Национальное самосознание, конечно, очень сложный феномен. Идеальные понятия об общих национальных чертах - положительных и отрицательных - такая же часть самосознания, как представление об общих культурных практиках, как, например, о формах питания или жилья. Мнение нации о географическом пространстве, где живет сообщество, о границах страны так же входят в ансамбль национального самосознания, как трактовка социального и экономического порядка, оценка политического режима и юридических норм. Но особую роль для коллективной идентичности национального сообщества играет представление об общем прошлом. Именно этой частью национального самосознания - историческим сознанием, памятью нации интересуются те исследователи, которые занимаются национальными местами памяти, lieux de memoire нации.
Коллективная память всякой "мы-группы" не стабильный феномен, но объект исторического процесса. Всем известно, например, что представление сегодняшних немцев о своем прошлом сильно отличается от того, которое было у их дедов или прадедов. Поскольку коллективная память - основополагающее ядро представлений нации о самой себе, изменения в историческом дискурсе можно также считать показателями изменения национальной идентичности. В той же мере, в которой изменилось историческое самосознание немцев, трансформировалась и их коллективная идентичность.
Можно изучать изменение исторического самосознания и коллективной идентичности на примере смены "мест памяти" нации. Выделяются три вида изменений в ансамбле национальных lieux de memoire. Во-первых, отдельные из них могут быть забыты или вытеснены из памяти. Исторические лица, события или мемориальные памятники, которые раньше вспоминались постоянно, в сегодняшней России постепенно забываются.
Во-вторых, бывает, что забытые "места памяти" заново приобретают свое значение. И этот процесс тоже можно явственно наблюдать в постсоветской России, например, реанимация символики русского дворянства или православной церкви.
Наконец, можно изучать перемены коллективной памяти и в тех lieux de memoire, которые беспрерывно имели и имеют свое место в коллективной памяти нации. Значение, которое сообщество ассоциирует с определенными местами памяти, не обязательно остается неизменным в течение истории. Такое событие, как, например, Октябрьскую Революцию, сегодня в России вспоминают совершенно иначе, чем, скажем, десять или пятнадцать лет назад. Она сохранилась в человеческом сознании как "место памяти", но несет в себе совершенно иное содержание.
Как можно объяснить эти процессы изменения коллективной памяти нации? Здесь надо различать два механизма. Во-первых, играет роль сознательное и активное влияние политических групп, правительства или других организаций на "культуру памяти" нации. Во-вторых, происходят медленные изменения как результат эволюции культурной или социальной основы социума.
Очевидно, что память нации является полем борьбы не только во время главных поворотов исторического процесса страны, во время революции или перемен государственной системы. Разрушение старых и создание новых памятников - только самые очевидные и бросающиеся в глаза примеры данного процесса. Долгое время обладание политической властью обозначало одновременно контроль над коллективной памятью нации.
Надо заметить, что в таких больших сообществах как нации, существует, конечно, не одна коллективная память. Социолог Морис Халбвакс подчеркнул, что есть "столько памятей, сколько групп людей". 11 Так как каждый человек является, одновременно членом разных сообществ (например, семьи, религиозной группы, города, региона, партии, класса, нации и т. д.), он может одновременно находится под влиянием разных концепций коллективной идентичности.
Нередко бывает, что ситуация, когда разные "мы-группы" одновременно декларируют своим одно и тоже место памяти не влечет за собой противоречий и конфликтов. Например, Бранденбургские ворота не только являются символом города Берлина и элементом коллективной памяти города, но и в то же время символом объединенной Германии. Жанна д'Арк - не только одна из важнейших символических фигур французской нации, но и - движения за эмансипацию женщин.
Гораздо труднее описывать и изучать второй механизм перемен коллективной памяти. Предполагается, что коллективная память нации меняется не только потому, что конкретные люди и учреждения влияют на нее, преследуя свои конкретные цели. Она меняется и постольку, поскольку меняется "Zeitgeist". Концепция общего прошлого - не только составная часть целого дискурса о коллективной идентичности сообщества, но идеальные представления об истории сами находятся под влиянием дискурса.
В той мере, в которой, например в ХIХ веке в разных европейских государствах национальная концепция коллективной идентичности постепенно стала важнее, чем имперская концепция, можно было наблюдать и национализацию коллективной памяти. Этот процесс проявился, например, в адаптации национальной терминологии в книгах по истории страны. Не исключено, что "Zeitgeist" проявился на страницах этих изданий без особого желания автора/историка. Образно выражаясь, этот процесс не знает действующих лиц. Основой для изучения этих перемен культурной памяти нации могут служить те модели анализа дискурса, которые описывал Мишель Фуко.
Проект Пьера Нора хорошо показывает, что исследование коллективной памяти нации имеет смысл тогда, когда читателям дают возможность познакомиться одновременно с разными "местами памяти". Изучение коллективной памяти нации в целом слишком - слишком большой проект для одного историка. Он может только внести свой вклад в него изучением одного или двух объектов. Таким образом, данное исследование очень похоже на работу над большой мозаикой. [1]
***
Процессы трансформации, а иногда и целенаправленного разрушения мест памяти происходят и сейчас. Об одном из самых ярких примеров рассказывает портал svoboda.org:
Шведский фотограф Нильс Акерман и французский журналист Себастьян Гобер. Они отправились на Украину, чтобы разыскать и запечатлеть то, что осталось от ленинских статуй, для своей книги "В поисках Ленина". Книга приурочена к 100-летию большевистской революции. После того, что Акерман увидел на Украине, он иначе посмотрел на снос памятников конфедератам в США: "Эти монументы в чем-то как шрамы - если вы упали с велосипеда и получили большой шрам на ноге, вы не можете притворяться, что его нет. Вы смотрите на него каждый день и вспоминаете о том, как неосторожны вы были". [2]
***
Такие процессы происходят повсеместно. Разрушение мест памяти связано не только со сменой парадигм со стороны правящего режима, но зачастую и обусловлено тем направлением, в котором протекает социальная жизнь. С исчезновением социальных групп, теряют и свое значение связанные с ними места памяти, например, смена малоэтажной городской застройки Москвы времён индустриального периода (1960-е) застройкой многоэтажной повлекла за собой трансформации социального характера: люди перестали знать своих соседей, общение на уровне "двора" практически прекратилось, соответственно, "двор" как место памяти полностью изменил свою как качественную, так и количественную составляющую. Сейчас, если зайти к соседям и попросить соли или яйцо взаймы, можно встретить непонимание или даже агрессию. И двери раньше часто не запирали, в этом просто не было необходимости, все всех знали, а во дворе несли своеобразную службу бабки.*
Свое произведение «Франция-память», П. Нора начинает с достаточно «прискорбной» фразы: «…О памяти столько говорят только потому, что ее больше нет».
Места памяти рождаются и живут благодаря чувству, что спонтанной памяти нет, а значит - нужно создавать архивы, нужно отмечать годовщины, организовывать празднования, произносить надгробные речи, нотариально заверять акты, потому что такие операции не являются естественными.
У П. Нора речь идёт не столько об истории, сколько о том, как предметы и вещи входят в историю. В современном, стремительно меняющемся мире, чтобы не исчезли многие вещи, создаются разнообразные учреждения - «институты памяти» − архивы, музеи, библиотеки, банки данных, и это зеркало нашей идентичности. Решение проблемы поиска и кризис идентичности в контексте коллективной памяти сталкивается со многими опасностями. С одной стороны, общество теряет свою идентичность, и наступает ситуация, когда коллективная память насаждается, культивируется посредством проведения регулярных ритуалов, создания мемориалов и других коммемораций, чтобы легитимизировать различные государственные идеологии. Существует стремление «пригладить» историю. Что касается городской застройки или реставрации памятников, то не исключены воздействия властей на жителей города с целью принятия такой версии прошлого, которая устраивает городские власти.
Всвоей работе «Франция-память», П. Нора показывает, что особый интерес для него представляют не события прошлого, а скорее их репрезентации. Место памяти для него - это не только физическое, топографическое место, но и символическое. Нора представляет в качестве мест памяти архивы, французский флаг, праздничные церемонии. Е. Трубина пишет: «П. Нора подчёркивает, что наиболее фундаментальная цель подобных мест - “остановить время, блокировать работу забвения”. Однако места памяти выполняют свою функцию не всегда. Легче помнить славное прошлое, чем прошлое трагическое.[3]
***
Одновременно происходит и насильственное замещение мест памяти другими: вспомним волну судорожных и поспешных переименований улиц Москвы после заката Союза. Тут происходит крайне интересный процесс, когда общество отбрасывает из своего комеморативного багажа негативные воспоминания, но стремится оставить героические. До сих пор тема Второй Мировой не забывается, успехи и достижения Союза остаются "нашими", а неудачи уже "не наши". В этом социум сильно напоминает живой организм, в своих инстинктивных реакциях.*
В архитектуре происходит смена эпох, многоэтажное панельное строительство вытесняет хрущёвские малоэтажки, неузнаваемо изменяется облик районов, обилие транспорта вынуждает городскую архитектуру уступать все большему количеству дорог и развязок, в связи с чем город становится всё менее и менее приспособленным для пешеходов. Массированное монолитное строительство, в свою очередь, теснит панельные кварталы, в исторические панорамы города врываются сверкающие свежей сталью и стеклом небоскрёбы. Это приводит к изменению облика города, а следовательно, к увеличению потребности в комеморации, фиксированию изменений документально. Причём, как справедливо указывает Нора, фиксировать приходится всё без разбору, поскольку неизвестно, что в будущем из этого будет востребовано.*
А.В. Дахин в своей статье "Город как место памятования" обращается к проблемам соразмерного исторической памяти развития города:
Некоторые практические вопросы сохранения материальных «реликтов» от полного распада исследуют современные географические науки, которые определяют их понятием «культурные ландшафты». ...Понятие «культурный ландшафт» указывает на специфический памятник истории культуры и природы, в отношении которого предпринимаются действия, необходимые для сохранения всех основных его элементов: природного (экосистема), культурного (здания, сооружения) и социального (аборигенных сообществ с традиционными формами быта и промысла). Обращает на себя внимание, что и в концепции «мест памяти» П.Нора, и в концепции «культурного ландшафта» речь идёт о ситуации, когда «живые традиции», а точнее, - живые структуры социально-исторического памятования, - угасают, распадаются, оставляя отдельные здания или целые ландшафты на произвол судьбы.
Если памятный объект выпадает из поля самоидентичности городского социума, и если он не находит попечителя в лице туристического бизнеса, государства или чего-либо подобного, - он обрекается на полное исчезновение.
Понимаемый в качестве места действия коллективной социально-исторической памяти городского сообщества, исторический город предстаёт в виде довольно громоздкого и в ряде ключевых своих моментов не видимого невооружённым глазом образования. Поэтому в таком качестве город довольно трудно представить в качестве объекта проектирования, планирования, развития. В России культура социального проектирования сложных систем вообще довольно низкая. Тем не менее, мы убеждены в целесообразности теоретических и прикладных исследований в этом направлении. На первых порах они могут избавить хотя бы от наиболее грубых, нелепых и непоправимых ошибок.
Для этого необходимо увидеть, что неточно подобранная аранжировка исторического ландшафта деформирует, девальвирует и без того ослабленные структуры социально-исторического памятования городского сообщества, наносит невидимый глазом ущерб городской идентичности. Распад городской идентичности превращает ощущение «мой/наш город» в ощущение «ихний город». Вслед за этим город становится беспризорным, «ничейным»: все в нем живут, но никому до него нет дела. Поэтому из-за распада городской идентичности город погружается в мусор, в пыль, в запустение, на фоне которого «потёмкинскими» смотрятся наспех подремонтированные, иногда позолоченные одиноко торчащие предметы гордости властей, бизнесменов или церкви.[4]
__________________
* Астериском обозначены мои комментарии к статьям.
Ссылки на используемые материалы под цифрами в квадратных скобках.