Конкурс
Зачем-то решил поучаствовать в конкурсе
Рассказ (он тут уже был, но ссылка пропала, так что, извините, перепост).
Эспаньола-на-Неве
Это лето никак не хотело заканчиваться. Сентябрь, в несвойственной ему манере, продолжал душить горожан тридцатиградусной жарой. Каждый день казалось должен пройти грандиозный ливень, но ничего подобного не случалось, редко-редко из набежавшего облачка удавалось выжать бесполезный, как плевок в пожар, дождик, после которого солнце, словно опомнившись, принималось печь с удвоенной силой, выпаривая воду из трещин асфальта и крыш.
С. уже жалел, что так поспешно вернулся с дачи, хотя до конца отпуска оставалось еще несколько дней. Каждое утро ругал он себя за то, что не уехал обратно вчера, а теперь вроде и смысла особого нет... И занятия себе никак придумать не мог - то удовольствие от городских прогулок в сентябрьской прохладе, которое он предвкушал и ради которого всегда брал отпуск, захватывая первые дни осени, было совершенно недоступно. Таким он город не любил, да и почти не знал - тяжелый воздух прибивал сознание, теневые стороны улиц были переполнены прохожими, напоминавшими стадо измученных зноем животных, инстинктивно прячущимися от жары. Казалось, что кто-нибудь из них сейчас остановится, поставит на мостовую тяжелые сумки и, подняв голову, протяжно и жалобно замычит.
Еще более удивительный контраст создавали своей бодростью туристы, походившие в этот момент скорее не на иностранцев, а на инопланетян, для которых наличие атмосферы вовсе не являлось обязательным условием жизни, поэтому данный природный казус не создавал им неудобств. Конечно, они же приезжие, они могут запросто вылить на себя сверху двухлитровую бутылку минералки и идти, испаряя ее из волос и белоснежных футболок с рекламой своего туроператора или еще какого-нибудь капиталиста. Они выходят под этот солнечный шквал, прекрасно понимая, что через пару минут их посадят в автобус с кондиционером и повезут дальше к очередному месту, достойному того, что бы сфотографироваться на его фоне.
Всю эту омерзительную картину он пронаблюдал, решившись все-таки съездить в центр в четверг вечером. Да-да, и вечером ничего не изменилось - город оставался безумной химерой. Неузнаваемый, как в дурном сне, он словно бы корчил рожи, привлекая обманным сходством, но вблизи оказываясь фальшивкой, картонной декорацией, бредом.
Испугавшись за свое состояние, пятницу и субботу С. просидел дома. Дел было много, но шевелиться даже под вентилятором было совершенно невозможно. Он просто читал, смотрел телевизор, думал о том, что надо будет сделать на работе сразу после отпуска...
В воскресенье утром он, понимая, что не простит себе бесцельно проведенного последнего дня, решил во что бы то ни стало выйти из дома. Зачем-то засунув в сумку зонт, вернее не зачем-то, а просто инстинктивно - здесь носят с собой зонт, не огладываясь на небо, С. с видом конкистадора, ступающего на землю инков, перешагнул порог своей комнаты. Он уже точно знал, куда пойдет, ибо безумное состояние требовало безумных поступков. Сегодня был еще один «День умышленного выстрела в молоко», когда сделать нечто заведомо не приносящее результат, было всяко лучше, чем полное бездействие.
***
Ничто не останется прежним, таким, как ты помнишь. Все уходит, все меняется с пугающей быстротой. И вот уже чужое, страшное, новое посмеивается, глядя на тебя победителем. Да не просто посмеивается, а так издевательски кривляется, будто силится стать еще гаже и отвратительнее, будто может еще больше изуродовать свое уродство.
Короста вывесок, шелуха витрин, кровоподтеки краски от хулиганских надписей, грыжи надстроек, гнойные прыщи дешевых летних кафешек… О, сколько вас тут - страшных болезней, опухолей и наростов, коверкающих облик города.
Ничто не останется таким, как раньше. Изменится каждый камень в кладке стены, изогнется жесть крыши, вновь надорвется не раз уже штопаное полотно дороги, просто ты этого не заметишь. С тебя хватает исчезающих зданий, раскромсанных новостройками перспектив, измученных разрушительными попытками реставраций, памятников. До всего доберется проворная рука времени, ловко орудующего через своих посредников. Глупцы - первые в их рядах. Глупцы, жаждущие наживы, ибо, что есть жажда наживы, как ни сама глупость.
Ничто не останется таким, каким, как когда-то, весенними вечерами, пахнущими свежими почками на деревьях и сырым асфальтом.
***
Теми самыми главными вечерами, в которые не было снега, дождя, ангины, папиной машины и любых других препятствий к тому, чтобы мой учитель музыки пошел провожать меня на остановку. Потому что именно в эти, как правило, весенние вечера, мне рассказывалось все самое интересно. То, что можно узнать, читая огромные толстые скучные книги. А мне доставалось даром, достаточно было лишь внимательно слушать. Для меня до сих пор над крышами этих домов летают обрывки наших разговоров, наверное, поэтому я так и боюсь, что вместе со старой архитектурой уйдет все то, что было, как однажды ушел его дом.
***
Я шел пешком, повторяя знакомый маршрут. Я был так увлечен своими мыслями, что мне даже не было жарко, а может быть, кто-то там наверху наконец-то посмотрел на календарь и, воскликнув «Ой, блин, уже ж сентябрь!», начал потихонечку переводить рычажок влево.
На этой дороге у меня были места особых примет. Я точно знал, на какой люк надо наступить, а какой непременно обойти, чтобы была удача. А еще в одном месте надо было проехать ладонью по стене.
Улица-улица-мост-улица-набережная-мост-переулок-двор…
***
Дверь ему открыла необычайно веселая женщина. В темноте коридора особенным каким-то бело-желтым пятном сияла ее голова с шарообразной химической завивкой, которая, казалось, не отражает свет далекой лампочки, а сама его излучает. Руки женщины были по локоть в мыльной пене, и создавалось впечатление, что нет в мире более приятного для нее занятия, чем стирка.
С. уже понимал, что пришел совершенно напрасно и мучительное чувство необходимости выпутываться из дурацкой ситуации легкой тошнотой подступало к горлу.
- Извините, - вдруг сама начала женщина сдавленным голосом, видимо силясь согнать с лица улыбку, но, не имея такой возможности. Знаете, есть такой тип людей или типаж лиц, у которых всегда, непременно всегда уголки губ приподняты вверх. - Извините, что вас не предупредили. Похороны на такой жаре - сами понимаете, надо было все как-то быстрее организовывать, так что я никого и оповестить толком не успела... Но... - она вдруг спохватилась и сделала шаг назад, - если вы хотите зайти и взять какую-нибудь вещь на память...
Она еще больше попятилась в темноту, давая ему возможность пройти, не сомневаясь, что он не откажется.
Ощущая себя частью какого-то мистического действия, С. вошел в квартиру, где все было знакомо ему на ощупь, на уровне подсознания, как все, что запоминается в детстве. Заметив его инстинктивное движение, женщина быстро выкрикнула:
- Что вы, что вы! Не разувайтесь! - и добавила снова, как бы извинилась. - Тут такое столпотворение каждый день, что я не успеваю полы помыть.
Все это время она продолжала улыбаться и говорить голосом полным оптимизма, так словно бы здесь проходили не поминки, а веселый праздник.
Он вошел в комнату и от сердца немного отлегло, да-да, это была та самая комната и значит, он пришел куда надо и нет никакого дурацкого недоразумения, с другой стороны - получалось, что приди он неделю назад, еще застал бы старика живым...
Женщина ушла, оставив его одного в комнате, оглядываться по сторонам и вылавливать взглядом каждую знакомую и незнакомую мелочь. За несколько секунд к нему вернулось то волнение, которое он испытывал перед началом занятия, та робость - вдруг не удастся сыграть так, как следует, вдруг что-то не получится и старик расстроится... Конечно, он узнавал и запах этого дома, немного измененный, но все же тот самый. Почти все было на своих местах также, как при нем, как в тот последний день.
***
Я помню, что обшаривал глазами стены, надеясь запомнить как можно больше. Помню это чувство, словно проглотил туго скатанный ватный шарик. А надо было сказать, что я больше не приду. Мне казалось, что он огорчится, хотя и не очень. Как музыкант я был не то слово, что нулевой, а скорее отрицательный, как источник дохода со своими вечными ангинами и поездками к бабушке в Павловск, весьма сомнительный. Скорее всего, я просто занимаю чье-то место, и скоро сюда придет мальчик или девочка, хотя мне бы хотелось, чтобы мальчик, которому учитель откроет дорогу в мир музыки. Мне казалось, что он не будет сильно расстраиваться в отличие от меня. Он и сделал вид, что не расстроен. Теперь я понимаю, что он был больше привязан к каждому из нас, чем мне тогда казалось. Я привез ему в подарок модель парусника. Сам клеил. Вез аккуратно, в коробке из-под торта.
***
С. открыл створку серванта, стекло в дверце дзынькнуло, и он непроизвольно вздрогнул. Потом какое-то время просто стоял и успокаивал дыхание, глядя на корешки изданий по истории и теории музыки. В книжном воинстве уже имелись прорехи, и по проталинам на слое пыли, можно было понять, что атака была совсем недавно. Хотя, почему так агрессивно? Скорее всего, этих бойцов спасли от помойки. А вот и его самодельная модель.
Улыбнувшись, С. протянул обе руки к порядком подрасклеившейся раскоряке. А ведь все указывает на то, что ему она когда-то мнилась Колумбовой «Санта Марией». И дело даже не в том, что точных чертежей ее не сохранилось настолько, что никто даже не знает, была она караккой или все-таки каравеллой, а в том, что здоровенных крестов на парусах для идентификации судна тогда казалось вполне достаточным.
С., боясь даже дыхнуть, извлек на ладонях кораблик и переставил его на стол. Потом, придерживая стекло, закрыл дверцу. Трофей обретен, и можно было уже уходить, но он медлил, понимая, что прощаться навсегда второй раз надо не так поспешно. Он сел в кресло и, предаваясь скорее философским размышлениям, чем душещипательным воспоминаниям, вероятно все-таки задремал.
***
Я проснулся от звонка в дверь. Веселая женщина прошаркала по коридору открывать, а я занялся поисками коробки, в которую можно было бы уложить кошмар Колумба, пока кто-нибудь не застал меня в обнимку с этим историческим позором.
- Теть Маш, я вспомнила! Мне очень-очень нужна одна вещь! - в комнату влетела девушка на вид чуть помладше меня и замерла перед сервантом, как такса в охотничьей стойке. Вдруг лицо ее сделалось почти беспомощным, она оглянулась на любительницу стирки.
- Парусник, - как-то на вдохе, как будто ей не хватало кислорода, прошептала девушка. - Теть Маш, тут был парусник. Я ЕГО хотела взять.
Тетя Маша, прикладывая нечеловеческие усилия, попыталась изобразить сочувствие и привычно-извиняющися тоном проныла:
- Юль, ну, ты ж знаешь, сколько тут народу ходят. По мне пусть хоть все разберут, чтоб не на мусорку нести. Чтоб хоть у кого-то память о нем была.
На глаза у обеих дам навернулись слезы, подбородки дрогнули, и я ощутил острую необходимость проявить свои джентльменские качества.
- Парусник хотел прикарманить я.
***
Юля и С. шли по улице. В ее руках покоилась коробка из-под торта, а он нес на плече тяжеленный рюкзак с книгами.
- Ну, у него же была дочь. Тетя Маша вот эта. Она отдельно жила, но когда Александр Никитич уже совсем заболел, к нему переехала. Я уже тогда не занималась, да он вообще уроков не давал, просто заходила навестить, узнать, может лекарств каких надо… Я, наверное, одна из учеников все время ходила к нему и на похоронах была. Его многие любили и помнили, просто у всех своя жизнь, я ж понимаю…
- Мне казалось, что он забыл меня, - как бы оправдываясь сказал С. - Я ведь сбежал, как дезертир. После очередной ангины, перешедшей в воспаление легких, отец устроил маме с бабушкой разнос, и меня записали на плаванье. Так что я был один из немногих его учеников, кто бросил музыку.
- Его уговорили меня взять мамины знакомые. Он долго отказывался, а потом вдруг согласился. Когда я пришла, то первое, что увидела - этот парусник. Александр Никитич переставил его со стола в сервант и сказал загадочно: «Уплыл». И сам усмехнулся. Этот корабль был моей мечтой. Знаешь, бывает, влюбишься во что-то в детстве. Я как-то спросила старика, а он ответил: «Если б не этот корабль, ты бы сюда не ходила». Мне показалось, он намекает, что я такая плохая ученица и прихожу только на парусник поглазеть. Обиделась.
***
Мы прошли по Университетской набережной, потом, не сговариваясь, стали спускаться к Неве. Я поставил на парапет свою сумку и Юлин рюкзак, а она опустила коробку с раритетом. Мы вместе достали корабль и вдвоем поднесли его вниз. Парусник, оказавшись в воде, вдруг перестал выглядеть таким жалким, а наоборот приосанился и поймал неизвестно откуда взявшийся ветер. Вместе с ветром реки коснулись первые капли дождя.
***
Ливень начался, едва С. успел раскрыть зонт. Юля оказалась не столь предусмотрительной, поэтому они бежали, прижавшись, друг к другу, прекрасно понимая, что даже под зонтом успеют вымокнуть насквозь прежде, чем поймают машину. Они не оглядывались, чтобы не видеть, как в Невских водах тонет гордая «Санта Мария».
Эпилог.
Мы с Юлей приходили в квартиру учителя еще один раз. Когда узнали, что в ней теперь открыт обувной магазин. Тетя Маша продала непригодное для жизни и ремонта жилье в центре и купила себе отличную квартиру где-то в новостройке, кажется на Озерках. Мы понурые и молчаливые, как заговорщики, бродили по ставшему торговым залом дому, и не в силах были уйти парализованные отчаяньем и болью. Охранник уже недобро смотрел на нас, и я вытащил всхлипывающую Юльку на улицу.
***
Ничто не останется прежним. Но ты все так же бескорыстно любишь этот город, где дождь длиною в жизнь идет за тобой по пятам с пеленок, для того чтобы выстучать марш на крышке твоего гроба. Где упругая жесть его крыш, ржавчиной впивается тебе в подошвы, предотвращая возможность съехать вниз. Где плывут по Неве и по всем каналам призрачные «Санта Марии» чьих-то Колумбовых надежд.
Рассказ (он тут уже был, но ссылка пропала, так что, извините, перепост).
Эспаньола-на-Неве
Это лето никак не хотело заканчиваться. Сентябрь, в несвойственной ему манере, продолжал душить горожан тридцатиградусной жарой. Каждый день казалось должен пройти грандиозный ливень, но ничего подобного не случалось, редко-редко из набежавшего облачка удавалось выжать бесполезный, как плевок в пожар, дождик, после которого солнце, словно опомнившись, принималось печь с удвоенной силой, выпаривая воду из трещин асфальта и крыш.
С. уже жалел, что так поспешно вернулся с дачи, хотя до конца отпуска оставалось еще несколько дней. Каждое утро ругал он себя за то, что не уехал обратно вчера, а теперь вроде и смысла особого нет... И занятия себе никак придумать не мог - то удовольствие от городских прогулок в сентябрьской прохладе, которое он предвкушал и ради которого всегда брал отпуск, захватывая первые дни осени, было совершенно недоступно. Таким он город не любил, да и почти не знал - тяжелый воздух прибивал сознание, теневые стороны улиц были переполнены прохожими, напоминавшими стадо измученных зноем животных, инстинктивно прячущимися от жары. Казалось, что кто-нибудь из них сейчас остановится, поставит на мостовую тяжелые сумки и, подняв голову, протяжно и жалобно замычит.
Еще более удивительный контраст создавали своей бодростью туристы, походившие в этот момент скорее не на иностранцев, а на инопланетян, для которых наличие атмосферы вовсе не являлось обязательным условием жизни, поэтому данный природный казус не создавал им неудобств. Конечно, они же приезжие, они могут запросто вылить на себя сверху двухлитровую бутылку минералки и идти, испаряя ее из волос и белоснежных футболок с рекламой своего туроператора или еще какого-нибудь капиталиста. Они выходят под этот солнечный шквал, прекрасно понимая, что через пару минут их посадят в автобус с кондиционером и повезут дальше к очередному месту, достойному того, что бы сфотографироваться на его фоне.
Всю эту омерзительную картину он пронаблюдал, решившись все-таки съездить в центр в четверг вечером. Да-да, и вечером ничего не изменилось - город оставался безумной химерой. Неузнаваемый, как в дурном сне, он словно бы корчил рожи, привлекая обманным сходством, но вблизи оказываясь фальшивкой, картонной декорацией, бредом.
Испугавшись за свое состояние, пятницу и субботу С. просидел дома. Дел было много, но шевелиться даже под вентилятором было совершенно невозможно. Он просто читал, смотрел телевизор, думал о том, что надо будет сделать на работе сразу после отпуска...
В воскресенье утром он, понимая, что не простит себе бесцельно проведенного последнего дня, решил во что бы то ни стало выйти из дома. Зачем-то засунув в сумку зонт, вернее не зачем-то, а просто инстинктивно - здесь носят с собой зонт, не огладываясь на небо, С. с видом конкистадора, ступающего на землю инков, перешагнул порог своей комнаты. Он уже точно знал, куда пойдет, ибо безумное состояние требовало безумных поступков. Сегодня был еще один «День умышленного выстрела в молоко», когда сделать нечто заведомо не приносящее результат, было всяко лучше, чем полное бездействие.
***
Ничто не останется прежним, таким, как ты помнишь. Все уходит, все меняется с пугающей быстротой. И вот уже чужое, страшное, новое посмеивается, глядя на тебя победителем. Да не просто посмеивается, а так издевательски кривляется, будто силится стать еще гаже и отвратительнее, будто может еще больше изуродовать свое уродство.
Короста вывесок, шелуха витрин, кровоподтеки краски от хулиганских надписей, грыжи надстроек, гнойные прыщи дешевых летних кафешек… О, сколько вас тут - страшных болезней, опухолей и наростов, коверкающих облик города.
Ничто не останется таким, как раньше. Изменится каждый камень в кладке стены, изогнется жесть крыши, вновь надорвется не раз уже штопаное полотно дороги, просто ты этого не заметишь. С тебя хватает исчезающих зданий, раскромсанных новостройками перспектив, измученных разрушительными попытками реставраций, памятников. До всего доберется проворная рука времени, ловко орудующего через своих посредников. Глупцы - первые в их рядах. Глупцы, жаждущие наживы, ибо, что есть жажда наживы, как ни сама глупость.
Ничто не останется таким, каким, как когда-то, весенними вечерами, пахнущими свежими почками на деревьях и сырым асфальтом.
***
Теми самыми главными вечерами, в которые не было снега, дождя, ангины, папиной машины и любых других препятствий к тому, чтобы мой учитель музыки пошел провожать меня на остановку. Потому что именно в эти, как правило, весенние вечера, мне рассказывалось все самое интересно. То, что можно узнать, читая огромные толстые скучные книги. А мне доставалось даром, достаточно было лишь внимательно слушать. Для меня до сих пор над крышами этих домов летают обрывки наших разговоров, наверное, поэтому я так и боюсь, что вместе со старой архитектурой уйдет все то, что было, как однажды ушел его дом.
***
Я шел пешком, повторяя знакомый маршрут. Я был так увлечен своими мыслями, что мне даже не было жарко, а может быть, кто-то там наверху наконец-то посмотрел на календарь и, воскликнув «Ой, блин, уже ж сентябрь!», начал потихонечку переводить рычажок влево.
На этой дороге у меня были места особых примет. Я точно знал, на какой люк надо наступить, а какой непременно обойти, чтобы была удача. А еще в одном месте надо было проехать ладонью по стене.
Улица-улица-мост-улица-набережная-мост-переулок-двор…
***
Дверь ему открыла необычайно веселая женщина. В темноте коридора особенным каким-то бело-желтым пятном сияла ее голова с шарообразной химической завивкой, которая, казалось, не отражает свет далекой лампочки, а сама его излучает. Руки женщины были по локоть в мыльной пене, и создавалось впечатление, что нет в мире более приятного для нее занятия, чем стирка.
С. уже понимал, что пришел совершенно напрасно и мучительное чувство необходимости выпутываться из дурацкой ситуации легкой тошнотой подступало к горлу.
- Извините, - вдруг сама начала женщина сдавленным голосом, видимо силясь согнать с лица улыбку, но, не имея такой возможности. Знаете, есть такой тип людей или типаж лиц, у которых всегда, непременно всегда уголки губ приподняты вверх. - Извините, что вас не предупредили. Похороны на такой жаре - сами понимаете, надо было все как-то быстрее организовывать, так что я никого и оповестить толком не успела... Но... - она вдруг спохватилась и сделала шаг назад, - если вы хотите зайти и взять какую-нибудь вещь на память...
Она еще больше попятилась в темноту, давая ему возможность пройти, не сомневаясь, что он не откажется.
Ощущая себя частью какого-то мистического действия, С. вошел в квартиру, где все было знакомо ему на ощупь, на уровне подсознания, как все, что запоминается в детстве. Заметив его инстинктивное движение, женщина быстро выкрикнула:
- Что вы, что вы! Не разувайтесь! - и добавила снова, как бы извинилась. - Тут такое столпотворение каждый день, что я не успеваю полы помыть.
Все это время она продолжала улыбаться и говорить голосом полным оптимизма, так словно бы здесь проходили не поминки, а веселый праздник.
Он вошел в комнату и от сердца немного отлегло, да-да, это была та самая комната и значит, он пришел куда надо и нет никакого дурацкого недоразумения, с другой стороны - получалось, что приди он неделю назад, еще застал бы старика живым...
Женщина ушла, оставив его одного в комнате, оглядываться по сторонам и вылавливать взглядом каждую знакомую и незнакомую мелочь. За несколько секунд к нему вернулось то волнение, которое он испытывал перед началом занятия, та робость - вдруг не удастся сыграть так, как следует, вдруг что-то не получится и старик расстроится... Конечно, он узнавал и запах этого дома, немного измененный, но все же тот самый. Почти все было на своих местах также, как при нем, как в тот последний день.
***
Я помню, что обшаривал глазами стены, надеясь запомнить как можно больше. Помню это чувство, словно проглотил туго скатанный ватный шарик. А надо было сказать, что я больше не приду. Мне казалось, что он огорчится, хотя и не очень. Как музыкант я был не то слово, что нулевой, а скорее отрицательный, как источник дохода со своими вечными ангинами и поездками к бабушке в Павловск, весьма сомнительный. Скорее всего, я просто занимаю чье-то место, и скоро сюда придет мальчик или девочка, хотя мне бы хотелось, чтобы мальчик, которому учитель откроет дорогу в мир музыки. Мне казалось, что он не будет сильно расстраиваться в отличие от меня. Он и сделал вид, что не расстроен. Теперь я понимаю, что он был больше привязан к каждому из нас, чем мне тогда казалось. Я привез ему в подарок модель парусника. Сам клеил. Вез аккуратно, в коробке из-под торта.
***
С. открыл створку серванта, стекло в дверце дзынькнуло, и он непроизвольно вздрогнул. Потом какое-то время просто стоял и успокаивал дыхание, глядя на корешки изданий по истории и теории музыки. В книжном воинстве уже имелись прорехи, и по проталинам на слое пыли, можно было понять, что атака была совсем недавно. Хотя, почему так агрессивно? Скорее всего, этих бойцов спасли от помойки. А вот и его самодельная модель.
Улыбнувшись, С. протянул обе руки к порядком подрасклеившейся раскоряке. А ведь все указывает на то, что ему она когда-то мнилась Колумбовой «Санта Марией». И дело даже не в том, что точных чертежей ее не сохранилось настолько, что никто даже не знает, была она караккой или все-таки каравеллой, а в том, что здоровенных крестов на парусах для идентификации судна тогда казалось вполне достаточным.
С., боясь даже дыхнуть, извлек на ладонях кораблик и переставил его на стол. Потом, придерживая стекло, закрыл дверцу. Трофей обретен, и можно было уже уходить, но он медлил, понимая, что прощаться навсегда второй раз надо не так поспешно. Он сел в кресло и, предаваясь скорее философским размышлениям, чем душещипательным воспоминаниям, вероятно все-таки задремал.
***
Я проснулся от звонка в дверь. Веселая женщина прошаркала по коридору открывать, а я занялся поисками коробки, в которую можно было бы уложить кошмар Колумба, пока кто-нибудь не застал меня в обнимку с этим историческим позором.
- Теть Маш, я вспомнила! Мне очень-очень нужна одна вещь! - в комнату влетела девушка на вид чуть помладше меня и замерла перед сервантом, как такса в охотничьей стойке. Вдруг лицо ее сделалось почти беспомощным, она оглянулась на любительницу стирки.
- Парусник, - как-то на вдохе, как будто ей не хватало кислорода, прошептала девушка. - Теть Маш, тут был парусник. Я ЕГО хотела взять.
Тетя Маша, прикладывая нечеловеческие усилия, попыталась изобразить сочувствие и привычно-извиняющися тоном проныла:
- Юль, ну, ты ж знаешь, сколько тут народу ходят. По мне пусть хоть все разберут, чтоб не на мусорку нести. Чтоб хоть у кого-то память о нем была.
На глаза у обеих дам навернулись слезы, подбородки дрогнули, и я ощутил острую необходимость проявить свои джентльменские качества.
- Парусник хотел прикарманить я.
***
Юля и С. шли по улице. В ее руках покоилась коробка из-под торта, а он нес на плече тяжеленный рюкзак с книгами.
- Ну, у него же была дочь. Тетя Маша вот эта. Она отдельно жила, но когда Александр Никитич уже совсем заболел, к нему переехала. Я уже тогда не занималась, да он вообще уроков не давал, просто заходила навестить, узнать, может лекарств каких надо… Я, наверное, одна из учеников все время ходила к нему и на похоронах была. Его многие любили и помнили, просто у всех своя жизнь, я ж понимаю…
- Мне казалось, что он забыл меня, - как бы оправдываясь сказал С. - Я ведь сбежал, как дезертир. После очередной ангины, перешедшей в воспаление легких, отец устроил маме с бабушкой разнос, и меня записали на плаванье. Так что я был один из немногих его учеников, кто бросил музыку.
- Его уговорили меня взять мамины знакомые. Он долго отказывался, а потом вдруг согласился. Когда я пришла, то первое, что увидела - этот парусник. Александр Никитич переставил его со стола в сервант и сказал загадочно: «Уплыл». И сам усмехнулся. Этот корабль был моей мечтой. Знаешь, бывает, влюбишься во что-то в детстве. Я как-то спросила старика, а он ответил: «Если б не этот корабль, ты бы сюда не ходила». Мне показалось, он намекает, что я такая плохая ученица и прихожу только на парусник поглазеть. Обиделась.
***
Мы прошли по Университетской набережной, потом, не сговариваясь, стали спускаться к Неве. Я поставил на парапет свою сумку и Юлин рюкзак, а она опустила коробку с раритетом. Мы вместе достали корабль и вдвоем поднесли его вниз. Парусник, оказавшись в воде, вдруг перестал выглядеть таким жалким, а наоборот приосанился и поймал неизвестно откуда взявшийся ветер. Вместе с ветром реки коснулись первые капли дождя.
***
Ливень начался, едва С. успел раскрыть зонт. Юля оказалась не столь предусмотрительной, поэтому они бежали, прижавшись, друг к другу, прекрасно понимая, что даже под зонтом успеют вымокнуть насквозь прежде, чем поймают машину. Они не оглядывались, чтобы не видеть, как в Невских водах тонет гордая «Санта Мария».
Эпилог.
Мы с Юлей приходили в квартиру учителя еще один раз. Когда узнали, что в ней теперь открыт обувной магазин. Тетя Маша продала непригодное для жизни и ремонта жилье в центре и купила себе отличную квартиру где-то в новостройке, кажется на Озерках. Мы понурые и молчаливые, как заговорщики, бродили по ставшему торговым залом дому, и не в силах были уйти парализованные отчаяньем и болью. Охранник уже недобро смотрел на нас, и я вытащил всхлипывающую Юльку на улицу.
***
Ничто не останется прежним. Но ты все так же бескорыстно любишь этот город, где дождь длиною в жизнь идет за тобой по пятам с пеленок, для того чтобы выстучать марш на крышке твоего гроба. Где упругая жесть его крыш, ржавчиной впивается тебе в подошвы, предотвращая возможность съехать вниз. Где плывут по Неве и по всем каналам призрачные «Санта Марии» чьих-то Колумбовых надежд.