РЫБАРСКИ МРЕЖИ
«21.5.1972. Пятидесятница, Троицын день, а понедельник - Духов день. Между прочим, есть акафист Пресвятой Троице. Слово акафист идет от kathemai, сижу; akathiston - несидение. Молящимся давали возможность отдохнуть на кафизмах. А потом снова akathistos, т.е. несидельное время, в которое нельзя сидеть, потому что начинается особенно торжественное песнопение. Акафист состоит из вступления, заключительной молитвы и маленьких стихир. Каждая начинается с поэтического радуйся, khaire. Например, в акафисте пресвятой Богородице: «Радуйся, афинейская плетения растерзающая; радуйся, рыбарския мрежи исполняющая; радуйся, из глубины неведения извлачающая… Радуйся, тела моего врачевание; радуйся, души моея спасение… Радуйся, судии праведнаго умоление; радуйся, многих согрешений прощение», т.е. радуйся, ты, которая будешь стоять на нашем суде. Есть акафист Иисусу Сладчайшему, собственно, есть акафисты всем святым, но более потрясающего, чем акафист Божьей Матери, нет. Акафист Иисусу Сладчайшему тоже замечательный, особенно если читать по-гречески.
[Spoiler (click to open)]
Я вспоминаю молодость, ездил тогда по монастырям. На монастырской службе читается и поется то, что наши светские батюшки опускают. Спешат отпустить прихожан. Мужики заняты, хозяйки - у них на уме мусор, пища, для Бога времени нету. А в монастыре замечательно. Особенно когда архиерейская служба. Поют три мальчика, это тебе не голоса баб сорока-пятидесяти лет. Или десять мальчиков, которые поют eis polla ete despota - звонкие, чистые голоса. На архиерейской службе это составляет целую часть литургии, когда епископ кадит, и три мальчика, или десять, поют eis polla ete despota. Чувствуется зримо благодать епископа.
И вот я помню акафист Пресвятой Троице, на Троицын день. Ну, ведь это проспект десяти богословских диссертаций. И с тех пор я этого не слышал[147]. Эти попы светские, я их терпеть не могу. Монастырская служба продолжается шесть-семь часов. Литургию начинают рано, в семь утра, а кончают к двум часам дня, когда уже обед. Потом, монашеское пение другое, нету приемов светских и нету женских голосов, которые слышишь в обычной церкви, - отвратительно. Эта вычурность, оперное - отвратительно.
И, конечно, теперь русский мужик ничего такого уже не знает. Но я тот мужик, который еще захватил конец… И с этим воспоминанием я живу всю жизнь. Та культура исчезла, ее нигде нет. Русский мужик всё это уничтожил. Была великая культура. Недаром Флоренский написал «Храмовое действие как синтез искусств». При мне пятьдесят лет всё высылали. Как только священник входит в жизнь своих духовных детей, как только он чуть поумнее, постарательнее, его сразу высылают.
У Флоренского еще больше об этом сказано в отдельной книжке, «О смысле идеализма».
Тойбнер - дело большое».