Вопрос первостепенной важности
« Time», США.
Статья опубликована 11 сентября 1939 года.
Король Георг VI сказал: «В этот час серьезнейшего испытания, возможно, самый важный во всей нашей истории, я хочу донести до всех моих народов, до каждой семьи, здесь, в Англии, и за морями, весть - о которой я говорю с той же глубиной чувств, как если бы я принес ее лично к вашему порогу… Наша страна находится в состоянии войны».
Когда прозвучали первые орудийные залпы, монахи и министры, диктаторы и президенты обратились к своим народам, произнеся те слова, что считали нужным произнести. Но уже скоро гром войны заглушит их голоса... Заголовки газет перекликались, сливаясь в единый гул - Гитлер заявил... Даладье отметил... Чемберлен сообщил в Палате общин... Маккензи Кинг выступил - но вскоре их содержание полностью изменилось. Имена и торжественные фразы сильных мира сего сменились сообщениями о бомбежках городов, стычках на Западном фронте, маневрах танковых колонн на польских равнинах.
Впрочем, ораторы, каждый по своему, справились со своей ролью блестяще. Адольф Гитлер - которого мир не может понять или считает безумцем, а сам он видит себя простым человеком, униженным и оскорбленным - сделал то, что предназначено было ему судьбой, одинокий, как король Лир на продуваемой всеми ветрами скале. В самую мрачную из ночей Европы мы услышали от него одно: победа или смерть. Эдуар Даладье был лаконичен, как подобает солдату, сражавшемуся на Великой войне - он говорил о том, что нужно для того, чтобы ее выиграть. Торжественно-величественный Чемберлен и серьезный Галифакс - словно сошедшие со страниц шекспировской трагедии - говорили о правах людей, о справедливости, о нравственной сущности разразившегося противоборства. В Москве Молотов жестоко высмеивал надежды демократов; он - единственный из вершителей судеб мира, кто и словом не упомянул о бедствиях, что несет с собой война, а ведь это отлично сознает даже Гитлер.
Юный король Георг VI сделал глубокий вдох и продолжил: «Мы вынуждены вступить в этот конфликт, поскольку нас и наших союзников зовет долг, требующий встать плечом к плечу против принципа, который, если он восторжествует, обернется роковыми последствиями для любого цивилизованного мироустройства. Это принцип, позволяющий Государству в своекорыстной погоне за могуществом пренебрегать договорами и собственными твердыми обещаниями, принцип, санкционирующий применение силы. И если этот принцип установится в мировом масштабе, свобода нашей страны... окажется под угрозой... Но еще важнее другое: все народы мира окажутся в плену страха. Это - вопрос первостепенной важности... Ради этой высокой цели я обращаюсь сегодня к народу Британии и моим подданным за морями, призывая их сплотиться в борьбе за наше общее дело. Перед нами - трудная задача... Если мы все как один сохраним верность этой цели, будем готовы сделать все и принести все жертвы, что она потребует, то с Божьей помощью мы победим. Да благословит и хранит нас Господь!».
Война
Итак - она началась. Пока король произносил свою речь, германские армии уже взламывали польские укрепрайоны в треугольнике Львов-Люблин-Краков: немцы торопятся, пока на помощь полякам не пришла осенняя непогода. Пока во чрева бомбардировщиков загружался смертоносный груз, канцелярии по всей Европе без устали готовили аргументы о том, кто виновен в развязывании войны. Высказавшись, ораторы покинули авансцену истории - их место заняли немногословные генералы.
В лихорадке и напряжении прошедшего лета наблюдатели с цифрами в руках сравнивали военный потенциал государств Европы. Неделю за неделей они рассуждали о военной мощи и стратегии: насколько сильны французская Линия Мажино и немецкий Западный вал? Сколько продержится Польша? Какую опасность представляет для Британии германский подводный флот? Способна ли британская ПВО защитить страну с воздуха? На прошлой неделе каждый маневр каждой дивизии, каждый вылет каждого бомбардировщика, каждая торпеда, нашедшая цель, каждый шестидюймовый, десятидюймовый, четырнадцатидюймовый, шестнадцатидюймовый снаряд, просвистевший над головой, бросали свою маленькую лепту на весы, что определят ответы на главные вопросы.
Ответы
На прошлой неделе, однако, определялись не только разгадки военных головоломок. За дымом сражений, за грохотом пушек незримо и неслышно продолжалась прежняя война нервов, загадок, паники и слухов.
Для Италии война нервов приобрела характер правильной осады, столь же неторопливой, как осада Виксбурга. Лишь изредка шальное «ядро» - затемнение на окнах, слухи о давлении Парижа и Лондона, разговоры вполголоса о коварных заговорах стран Оси - прилетевшее невесть откуда, катилось по городским улицам, сея смятение.
Никто не обратил особого внимания на то, что русский посол в Берлине был внезапно отозван на родину, а на его место прибыл дипломат-новичок, прежде работавший помощником Молотова в Наркомате по иностранным делам. На Балканах, однако, это известие вызвало судорогу страха, вроде той непроизвольной дрожи, что должен испытывать человек, заглянувший в уже вырытую для него могилу. Причина заключалась в том, что военных атташе, прибывших, как положено, вместе с послом, на сей раз с большой помпой назвали «комиссией». Это было воспринято как очередное свидетельство о готовности Иосифа Сталина сотрудничать с немцами, если тем удастся легко одолеть Польшу.
Не вызвало большого шума и то, что Румыния приветствовала решение Рима сохранять нейтралитет, занялась укреплением восточной границы и начала консультации с Венгрией относительно заключения пакта о ненападении.
Все, однако, поскакали с мест, когда, вместе с первым выстрелом настоящего конфликта «война нервов» переместилась на другую сторону Атлантики. Опасения балканских государств, казавшиеся американцам такими далекими, вдруг стали понятнее; заявления Румынии, Югославии и Италии о нейтралитете приобрели для наших сограждан большую актуальность в свете дискуссий о нашем собственном решении остаться вне рамок конфликта. Война в Европе не вызывала живого интереса, пока она оставалась войной слов. Граждане США относились к ней с раздражением, с усталым отвращением, и лишь немногие - с тревогой. Одни вообще не задумывались о назревающем конфликте - что толку тратить время на проблему, у которой нет решения! Другие не видели разницы между противоборствующими сторонами, считая, что они преследуют одни и те же цели, пусть и разными - но так или иначе нечестными - средствами. Третьи, подобно южноамериканцам и русским, с радостью потирал руки, предвкушая, как они наживутся на этой войне. Некоторые же приходили к выводу, что весь этот конфликт не укладывается у них в голове, что сообщения о нем лживы, что у речей его участников есть некий скрытый смысл, теряющийся в силу расстояния, пока известия пересекают Атлантический океан.
Затем, разрывая в клочья колючую проволоку этих путаных мнений, нам на головы, словно снаряды, посыпались известия: немцы бомбят Варшаву, французы штурмуют Западный вал, «Атения» затонула от попадания торпеды.
Появились вопросы: что случилось бы, если бы гибель «Атении» сопровождалась многочисленными жертвами, как в свое время потопление «Лузитании»? Как подобные инциденты могут повлиять на нейтралитет США? Что означает охота на «Бремен»?
Множились слухи: возле Кюрасао замечены четыре немецкие подлодки; на армейских и флотских базах США усилена охрана; в американской разведке началась «чистка»; в высших эшелонах власти усиливаются разногласия.
Во всей этой путанице мы, как и европейцы, с уверенностью знали лишь одно: что ради мира можно пойти практически на любые жертвы, и что в нравственном плане Адольф Гитлер получил отпор. Самая влиятельная американская газета New York Times отмечала: «Мы знаем, кто несет ответственность за этот безумный шаг, ввергнувший Европу в войну. В глубине души мы это знаем, и никакие соображения беспристрастности или необходимость скрупулезно соблюдать нейтралитет не помешают нам признать тот факт, что демократические страны Европы - это форпосты той же цивилизации, к которой относимся и мы сами, форпосты демократического строя, прогресса, уже достигнутого нами на основе народовластия, и того прогресса, что мы надеемся достичь в будущем».
Поражение
Европа, натянутая, словно рояльная струна, отзывалась на каждый удар по любой из ее клавиш. Поражение в Польше означает новые политические маневры в Москве, нейтралитет Италии оборачивается строительством укрепрайонов в Румынии. На прошлой неделе, когда гигантские военные машины столкнулись лоб в лоб, когда ораторы враждующих сторон и нейтралов произнесли все нужные слова, один факт выявился со всей очевидностью: Германия проиграла войну нервов, что бушевала над миром все прошедшее лето. Все союзники Польши пришли ей на помощь. Берлин развязал войну, находясь в изоляции. Среди 26 стран Европы у Германии не нашлось друзей, готовых ее поддержать, и хотя в случае быстрой победы над Польшей у Берлина могут появиться союзники, никто не подставил ему плечо, когда на смену словам пришли выстрелы. Находясь в большем одиночестве, чем любая из держав в начале любой из великих войн прошлого, Германия очертя голову ввязалась в конфликт столь гигантского масштаба, что для победы ей требуется не только стратегия «молниеносной войны» - для этого необходимо, чтобы Гитлер оказался полководцем, не уступающим по талантам Наполеону.
______________________________________________
Красная диктатура ("Journal de Genève", Швейцария)
Русские азиаты сталкиваются с цивилизацией ("Journal de Genève", Швейцария)
М.Горький: Об армии, рождённой Октябрём ("Правда", СССР)
А.Толстой: Костры ("Правда", СССР)
М.Горький: Если враг не сдается, - его уничтожают ("Правда", СССР)