Собрав в кулак все ветры полевые, Войдет в права январская пурга, Тяжелое проклятие России Сугробами навалит на врага.
Над ним зима опустит тучи низко, Под ним навек окаменеет лед, Его от нашей ярости сибирской Немецкая фуфайка не спасет.
Ни Гамбурга, ни Штеттина, ни Кельна Он не увидит, только смерть в упор. Вперед - нельзя итти, борьба - бесцельна, Огонь и снег - таков наш приговор.
На беззащитных вымещал ты злобу, Детей расстреливал «отважно», трус! А ну-ка, вьюга какова на пробу? А ну-ка, пуля какова на вкус?
Не залечить тогда смертельной раны, Нигде тогда спасенья не ищи, Когда возьмут российские бураны Немецкие дивизии в клещи -
Встает рассвет, расколотый снарядом, Уходит в белой изморози тьма… Идут бойцы, идет с бойцами рядом Великая союзница - Зима.
М.СВЕТЛОВ, Северо-Западный фронт. " Красная звезда", 18 ноября 1942 года.
* * *
07.01.42: Приводим выдержку из письма к родным, найденного у замерзшего немецкого солдата Иозефа Гааса: «Не знаю, дойдут ли до вас эти строки. Мы сейчас начали отступать. Знаете ли вы, что такое отступление в русскую зиму? Наполеон это знал. Мы отступаем при 35-градусном морозе, кругом буря и снега. Сейчас так тяжело, болит сердце. Ветер сердито завывает. Ноги и руки обморожены. Я больше не могу...» (Совинформбюро)*
13.12.41: Немцы были здесь утром, сейчас два часа дня. Ночью из города были выбиты их последние части, сейчас из подвалов и погребиц вылавливают спрятавшихся автоматчиков. Вот оно, вшивое воинство, в серо-голубых дрянненьких шинелишках со споротыми унтер-офицерскими или ефрейторскими нашивками, с розоватыми, обмороженными лицами и черными канаусовыми наушниками. Тупо и одеревянело держат они в грязных, негнущихся пальцах карандаш и старательно выписывают на бумаге номера полков и дивизий, в которых они состояли.. Они хорошо погуляли в захваченных ими на время городах и деревнях, и долго русская земля будет помнить гостей, для которых гостеприимно она постелила не одну постель на своих снеговых бесконечных полях. Вот пепельная скрюченная рука торчит из-под снега, вот ноги в шерстяных носках напоминают о том, что под снегом лежит человек, вот сам он - бывший человек - лежит, задрав кверху подбородок в желтой щетине, вот десятки крестов из березовых, неошкуренных полешек с дощечкой, на которой старательно готическим шрифтом выведена фамилия очередного солдата.
Пройдем по городу, в котором только сегодня в ночь были немцы, заглянем в его уцелевшие дома. Восемнадцать дней они жили здесь, превратив чистенькие, ладные дома с резными наличниками в смрадное логово, раскрав и разграбив все, что было в доме, вплоть до детских пеленок. Все пошло на потребу этому воинству. Часами оно сидело в домах, чесалось и давило вшей, делало из пеленок шарфы и наушники, натягивало на свои немытые тела по нескольку женских вязаных кофт и просовывало тощие ноги в женские рейтузы. Оно сожрало, - по три раза в день от'едалось оно, - всю картошку, всю капусту, всю муку, и хозяйственно шарило по погребам и кладовкам: нет ли еще чего на потребу подтощавшему брюху. В канавах и овражках лежат крестьянские парни с пробитыми черепами, устремив полудетские лица к холодному, темному небу зимы...
Не жди сострадания, подлое немецкое воинство. Собака, раздавленная автомобилем на дороге, вызовет к себе больше внимания, чем закоченевший труп в сером ненавистном мундире, наполовину занесенный снегом… ("Известия", СССР)*
Худ. Кукрыниксы, 1942 год
ЗИМА
Собрав в кулак все ветры полевые,
Войдет в права январская пурга,
Тяжелое проклятие России
Сугробами навалит на врага.
Над ним зима опустит тучи низко,
Под ним навек окаменеет лед,
Его от нашей ярости сибирской
Немецкая фуфайка не спасет.
Ни Гамбурга, ни Штеттина, ни Кельна
Он не увидит, только смерть в упор.
Вперед - нельзя итти, борьба - бесцельна,
Огонь и снег - таков наш приговор.
На беззащитных вымещал ты злобу,
Детей расстреливал «отважно», трус!
А ну-ка, вьюга какова на пробу?
А ну-ка, пуля какова на вкус?
Не залечить тогда смертельной раны,
Нигде тогда спасенья не ищи,
Когда возьмут российские бураны
Немецкие дивизии в клещи -
Встает рассвет, расколотый снарядом,
Уходит в белой изморози тьма…
Идут бойцы, идет с бойцами рядом
Великая союзница - Зима.
М.СВЕТЛОВ, Северо-Западный фронт.
" Красная звезда", 18 ноября 1942 года.
* * *
07.01.42: Приводим выдержку из письма к родным, найденного у замерзшего немецкого солдата Иозефа Гааса: «Не знаю, дойдут ли до вас эти строки. Мы сейчас начали отступать. Знаете ли вы, что такое отступление в русскую зиму? Наполеон это знал. Мы отступаем при 35-градусном морозе, кругом буря и снега. Сейчас так тяжело, болит сердце. Ветер сердито завывает. Ноги и руки обморожены. Я больше не могу...» (Совинформбюро)*
13.12.41: Немцы были здесь утром, сейчас два часа дня. Ночью из города были выбиты их последние части, сейчас из подвалов и погребиц вылавливают спрятавшихся автоматчиков. Вот оно, вшивое воинство, в серо-голубых дрянненьких шинелишках со споротыми унтер-офицерскими или ефрейторскими нашивками, с розоватыми, обмороженными лицами и черными канаусовыми наушниками. Тупо и одеревянело держат они в грязных, негнущихся пальцах карандаш и старательно выписывают на бумаге номера полков и дивизий, в которых они состояли.. Они хорошо погуляли в захваченных ими на время городах и деревнях, и долго русская земля будет помнить гостей, для которых гостеприимно она постелила не одну постель на своих снеговых бесконечных полях. Вот пепельная скрюченная рука торчит из-под снега, вот ноги в шерстяных носках напоминают о том, что под снегом лежит человек, вот сам он - бывший человек - лежит, задрав кверху подбородок в желтой щетине, вот десятки крестов из березовых, неошкуренных полешек с дощечкой, на которой старательно готическим шрифтом выведена фамилия очередного солдата.
Пройдем по городу, в котором только сегодня в ночь были немцы, заглянем в его уцелевшие дома. Восемнадцать дней они жили здесь, превратив чистенькие, ладные дома с резными наличниками в смрадное логово, раскрав и разграбив все, что было в доме, вплоть до детских пеленок. Все пошло на потребу этому воинству. Часами оно сидело в домах, чесалось и давило вшей, делало из пеленок шарфы и наушники, натягивало на свои немытые тела по нескольку женских вязаных кофт и просовывало тощие ноги в женские рейтузы. Оно сожрало, - по три раза в день от'едалось оно, - всю картошку, всю капусту, всю муку, и хозяйственно шарило по погребам и кладовкам: нет ли еще чего на потребу подтощавшему брюху. В канавах и овражках лежат крестьянские парни с пробитыми черепами, устремив полудетские лица к холодному, темному небу зимы...
Не жди сострадания, подлое немецкое воинство. Собака, раздавленная автомобилем на дороге, вызовет к себе больше внимания, чем закоченевший труп в сером ненавистном мундире, наполовину занесенный снегом… ("Известия", СССР)*
Reply
Leave a comment