Удмуртская община и русские
Судя по архивным данным и сведениям дореволюционных авторов, удмуртская община довольно болезненно реагировала на вторжение «чужаков» в свою среду, что в принципе было объяснимым явлением: известно, что при контакте с иноэтническим элементом складывается естественно-историческая оппозиция «абориген - пришелец». При соприкосновении с русским населением удмурты нередко покидали насиженные места и образовывали новые селения.
Иногда, наоборот, вотяки выживали из своих деревень русских: из деревни - Узей Тукля русские уехали за 1 версту и основали две новые деревни - Возеншур и Пежъяншур.
О том, что удмурты предпочитали покидать насиженные места, чем жить с русскими, писали и многие дореволюционные авторы. «Если какая-нибудь вотская деревня превращалась в село, куда прибывает русский элемент, вотяки начинают мало-помалу выселяться в глухие места», - читаем у Н. Спасского (Физико-географические условия Вятской губернии и состав ее населения. Вятка. 1881 г.). Малмыжские крестьяне по этому поводу едко высказывались: «Вотяк бежит от русского, как мышь от кошки».
У местного населения по этому поводу существует поговорка - вотяк любит прятать, а русский - на готовом стряпать.
Поскольку общинное сознание связывало благополучие общины с действиями и поступками каждого конкретного общинника, постольку оно требовало неукоснительного выполнения устоявшихся норма и заповедей всеми крестьянами. Если удмурты преобладали в общине, русским приходилось приноравливаться к их порядкам, но нередки были случаи «выселения русских от вотяков в особые селения из-за нежелания подчиняться вотским обычаям».
В то же время нельзя не отметить тот факт, что в повседневном быту в процессе общения с иноязычными соседями удмурты часто оказывались довольно восприимчивыми к некоторым элементам русской культуры. Стоит появиться одному русскому двору в вотяцкой деревне - и она через десять, много через двадцать лет заметно принимает русскую физиономию: слышится русская речь, появляется русская одежда.
При всем своем острожном, а нередко и недоверчивом отношении к русским, удмурты в целом ставили своих соседей на гораздо более высокую ступень, чем себя. Один из дореволюционных авторов отметил: «За национальность свою они нимало не стоят, для вотяка нет выше похвалы, как сказать, что он походит на русского».
Этническая неоднородность общин пореформенного периода сказывалась и на общем характере сельского схода - собрании домохозяев. Присутствие на сходе русских поселенцев, имевших несколько иные представления о земельных и других порядках и отстаивавших их, взывало разногласия, приводило к бурным спорам, накаляло обстановку схода.
Г.Е. Верещагин писал, что «теперь на сходах большей частью руоководят те, кто сумеет перекричать других. Такими являются на вотских сходах преимущественно русские новожилы, за что и получили прозвище «горланов». У него же в другом месте читаем: «Присутствуя при мирском сходе, где с вотяками смешались и русские, вы опять заметите резкое отличие между вотяком и русским. Русский кричит, как говорится, во все горло, готов заглушить другого своим криком, а вотяк молчит хладнокровно, как будто он не член общества и в суждении не должен принимать участия», «на сходе человек 10 русских легко перекричат 50 и более человек вотяков и перевес всегда остается на стороне русских»/ Верещагин Г.Е. Вотяки Сосновского края. СПб., 1886.
Необходимо отметить. Что Верещагин многие явления отрицательного порядка, наметившиеся в жизни удмуртов в пореформенный период (рост количества семейных разделов, преступности, сквернословие), был склонен объяснять «дурным» влиянием со стороны русских. Вряд ли здесь можно полностью согласить с ним, так как, в конечном счете, характер отношений, как в удмуртской, так и в русской деревне, ее обычаи, традиции менялись под влиянием развивающегося капитализма, углубляющихся товарно-денежных отношений.
Источники второй половины XIX века довольно выпукло обрисовывают и отношение русских крестьян к удмуртам. В одном из документов читаем: «Русские относятся в общем к вотякам очень пренебрежительно, хотя не брезгуют никогда обращаться к ним в нужде за помощью». Г.Е. Верещагин в одной из своих работ описал характерную ситуацию: он был приглашен на земледельческий общинный праздник гырыны потон (выезд на пахоту) и случайно оказался рядом с русским крестьянином, который, наблюдая за хлопотами участников моления, крайне неодобрительно отзывался о них. О таком же насмешливом отношении к традиционным верованиям удмуртов, нежелании вникнуть в их смысл, об отсутствии какого-либо стремления понять обычаи, обряды своих соседей говорится и в другой его работе. Верещагин с болью отмечал, что «вотяки без возражения переносят от русских насмешки и презрительные прозвища «вотская мышь», «слепая мышь». Но не всегда и не везде проявлялась эта молчаливая покорность и терпимость, особенно если дело касалось веры.
К примеру, русский крестьянин из деревни Ураково Малмыжского уезда С. Зыкин в 1872 году жаловался, что «одножители его крещенные вотяки против желания его Зыкина вблизи его строения выстроили идопоклоннический артельный шалаш, при недопущении же Зыкина все вотяки намеревались ему причинить побои, говорили, что им по ихнему закону приказал выстроить этот шалаш Сидоров Шапей, как грамотный человек и как знающий и понимающий ихнего языческого закона».
В насмешливо-пренебрежительном, а порой и явно высокомерном отношении русских к удмуртам сказывалось действие объективно складывавшейся естественно-исторической оппозиции «мы - они», когда у большинства русских по отношению ко многому «удмуртскому» доминировало представление «это не наше, а то, что не наше, - нам не необходимо». Особенно это проявлялось в вопросах религиозно-этических, тем более что русские крестьяне были носителями официальной православной религии, большинство же удмуртов, даже крещеных, продолжало поклоняться старым богам и духам.
Безусловно, подобное отношение объясняется и общим восприятием русскими удмуртов как народа более слабого, стремящегося жить в гармонии с обществом (в первую очередь - с общиной), придерживающегося обычаев и традиций, идущих из прошлого, народа с довольно четко выраженными интровертными установками, мало стремящегося к внешним контактам, к каким-либо радикальным преобразованиям.
Высокомерно - пренебрежительное отношение даже со стороны рядовых однодеревенцев-русских побуждало удмуртов остерегаться «и тех русских, которые, проживши с ними не один десяток лет, усвоили вполне их обычаи и язык», заставляло их оставаться в отношении к русским «скрытными, боязливыми и покорными». В этом, пожалуй, и корень пословиц: весною - миленький вотяк, осенью - саврасая мышь*; не женись на русской; у русского лапти кривые; в беседе с русским рот-уши держи востро и др.
___________________________
*Истоки этого народного афоризма в следующем: считая одним из существенных показателей хозяйственной состоятельности наличие хлебных запасов, удмурты всегда стремились иметь на «черный день» несколько кладок кабанов хлеба. В предпосевное время русские часто бывали вынуждены обращаться к удмуртам за помощью в хлебе или зерне; осенью, естественно, такая необходимость отпадала.
Появление «дурных» сторон характера удмуртов в отношении с русскими, объясняется довольно однозначно: гордость, самолюбие, мстительность, скрытность, хитрость удмурта «суть не более, как последствия поселения его между сильными племенами, каковы русские и татары. Вотяк много терпел от них с своей первобытной простотой и наконец похоронил вещественные сбережения в земле (привычка удмуртов прятать деньги в земле), а духовные богатства - искренность, чистосердечие под корой хитрости и лукавства.
Еще ранее на это обратил внимание С.Н. Курочкин: «Ничего не знаю, ничего не слыхал и не видел - вот любимый и безопасный ответ вотяка перед русским и перед начальством».
Возможности мирного сожития и общения во многом объясняется близостью культуры и быта двух соседних народов. У русских и удмуртов было немало общего в сельскохозяйственных орудиях, способах уборки урожая, молотьбы и веяния, в постройках для хранения зерна, в технике первичной обработки продуктов. В конечном счете это был не только результат заимствований, но и принадлежности обоих народов к одному хозяйственно-культурному типу.
Тем не менее стремление к размежеванию по этническому признаку, по-видимому, существовало на всем протяжении изучаемого периода. Любопытны в этом отношении и сведения земских статистиков, по словам которых, русские общинники из деревни Квачкам Малмыжского уезда, не желая придерживаться двупольного севооборота, «выделили свои земли в отдельное отрубное владение от вотяков и образовали из себя отдельную земельную общину - Русский Квачкам - с трехпольным севооборотом». В источниках неоднократно встречаются сведения, что русские и удмурты, проживая в одном населенном пункте, некоторыми земельными угодьями пользуются отдельно.
В целом же этнический состав пореформенных удмуртских общин характеризовался неоднородностью, замкнутость общины - бускель - разрушалась, в ней бок о бок селились выходцы из русског и других народов. Процесс взаимной адаптации этнических культур, традиций, обрядов, обычаев был не всегда безболезненным и однозначно положительным. Активной воздействие русских крестьян на общинные традиции удмуртского бускеля оказывалось не всегда адекватным его внутренним условиям.
Никитина Г.А. Сельская община - бускель - в пореформенный период (1861 - 1900 гг.). Ижевск: 1993 г.
ЭтноПляс
Иногда, наоборот, вотяки выживали из своих деревень русских: из деревни - Узей Тукля русские уехали за 1 версту и основали две новые деревни - Возеншур и Пежъяншур.
О том, что удмурты предпочитали покидать насиженные места, чем жить с русскими, писали и многие дореволюционные авторы. «Если какая-нибудь вотская деревня превращалась в село, куда прибывает русский элемент, вотяки начинают мало-помалу выселяться в глухие места», - читаем у Н. Спасского (Физико-географические условия Вятской губернии и состав ее населения. Вятка. 1881 г.). Малмыжские крестьяне по этому поводу едко высказывались: «Вотяк бежит от русского, как мышь от кошки».
У местного населения по этому поводу существует поговорка - вотяк любит прятать, а русский - на готовом стряпать.
Поскольку общинное сознание связывало благополучие общины с действиями и поступками каждого конкретного общинника, постольку оно требовало неукоснительного выполнения устоявшихся норма и заповедей всеми крестьянами. Если удмурты преобладали в общине, русским приходилось приноравливаться к их порядкам, но нередки были случаи «выселения русских от вотяков в особые селения из-за нежелания подчиняться вотским обычаям».
В то же время нельзя не отметить тот факт, что в повседневном быту в процессе общения с иноязычными соседями удмурты часто оказывались довольно восприимчивыми к некоторым элементам русской культуры. Стоит появиться одному русскому двору в вотяцкой деревне - и она через десять, много через двадцать лет заметно принимает русскую физиономию: слышится русская речь, появляется русская одежда.
При всем своем острожном, а нередко и недоверчивом отношении к русским, удмурты в целом ставили своих соседей на гораздо более высокую ступень, чем себя. Один из дореволюционных авторов отметил: «За национальность свою они нимало не стоят, для вотяка нет выше похвалы, как сказать, что он походит на русского».
Этническая неоднородность общин пореформенного периода сказывалась и на общем характере сельского схода - собрании домохозяев. Присутствие на сходе русских поселенцев, имевших несколько иные представления о земельных и других порядках и отстаивавших их, взывало разногласия, приводило к бурным спорам, накаляло обстановку схода.
Г.Е. Верещагин писал, что «теперь на сходах большей частью руоководят те, кто сумеет перекричать других. Такими являются на вотских сходах преимущественно русские новожилы, за что и получили прозвище «горланов». У него же в другом месте читаем: «Присутствуя при мирском сходе, где с вотяками смешались и русские, вы опять заметите резкое отличие между вотяком и русским. Русский кричит, как говорится, во все горло, готов заглушить другого своим криком, а вотяк молчит хладнокровно, как будто он не член общества и в суждении не должен принимать участия», «на сходе человек 10 русских легко перекричат 50 и более человек вотяков и перевес всегда остается на стороне русских»/ Верещагин Г.Е. Вотяки Сосновского края. СПб., 1886.
Необходимо отметить. Что Верещагин многие явления отрицательного порядка, наметившиеся в жизни удмуртов в пореформенный период (рост количества семейных разделов, преступности, сквернословие), был склонен объяснять «дурным» влиянием со стороны русских. Вряд ли здесь можно полностью согласить с ним, так как, в конечном счете, характер отношений, как в удмуртской, так и в русской деревне, ее обычаи, традиции менялись под влиянием развивающегося капитализма, углубляющихся товарно-денежных отношений.
Источники второй половины XIX века довольно выпукло обрисовывают и отношение русских крестьян к удмуртам. В одном из документов читаем: «Русские относятся в общем к вотякам очень пренебрежительно, хотя не брезгуют никогда обращаться к ним в нужде за помощью». Г.Е. Верещагин в одной из своих работ описал характерную ситуацию: он был приглашен на земледельческий общинный праздник гырыны потон (выезд на пахоту) и случайно оказался рядом с русским крестьянином, который, наблюдая за хлопотами участников моления, крайне неодобрительно отзывался о них. О таком же насмешливом отношении к традиционным верованиям удмуртов, нежелании вникнуть в их смысл, об отсутствии какого-либо стремления понять обычаи, обряды своих соседей говорится и в другой его работе. Верещагин с болью отмечал, что «вотяки без возражения переносят от русских насмешки и презрительные прозвища «вотская мышь», «слепая мышь». Но не всегда и не везде проявлялась эта молчаливая покорность и терпимость, особенно если дело касалось веры.
К примеру, русский крестьянин из деревни Ураково Малмыжского уезда С. Зыкин в 1872 году жаловался, что «одножители его крещенные вотяки против желания его Зыкина вблизи его строения выстроили идопоклоннический артельный шалаш, при недопущении же Зыкина все вотяки намеревались ему причинить побои, говорили, что им по ихнему закону приказал выстроить этот шалаш Сидоров Шапей, как грамотный человек и как знающий и понимающий ихнего языческого закона».
В насмешливо-пренебрежительном, а порой и явно высокомерном отношении русских к удмуртам сказывалось действие объективно складывавшейся естественно-исторической оппозиции «мы - они», когда у большинства русских по отношению ко многому «удмуртскому» доминировало представление «это не наше, а то, что не наше, - нам не необходимо». Особенно это проявлялось в вопросах религиозно-этических, тем более что русские крестьяне были носителями официальной православной религии, большинство же удмуртов, даже крещеных, продолжало поклоняться старым богам и духам.
Безусловно, подобное отношение объясняется и общим восприятием русскими удмуртов как народа более слабого, стремящегося жить в гармонии с обществом (в первую очередь - с общиной), придерживающегося обычаев и традиций, идущих из прошлого, народа с довольно четко выраженными интровертными установками, мало стремящегося к внешним контактам, к каким-либо радикальным преобразованиям.
Высокомерно - пренебрежительное отношение даже со стороны рядовых однодеревенцев-русских побуждало удмуртов остерегаться «и тех русских, которые, проживши с ними не один десяток лет, усвоили вполне их обычаи и язык», заставляло их оставаться в отношении к русским «скрытными, боязливыми и покорными». В этом, пожалуй, и корень пословиц: весною - миленький вотяк, осенью - саврасая мышь*; не женись на русской; у русского лапти кривые; в беседе с русским рот-уши держи востро и др.
___________________________
*Истоки этого народного афоризма в следующем: считая одним из существенных показателей хозяйственной состоятельности наличие хлебных запасов, удмурты всегда стремились иметь на «черный день» несколько кладок кабанов хлеба. В предпосевное время русские часто бывали вынуждены обращаться к удмуртам за помощью в хлебе или зерне; осенью, естественно, такая необходимость отпадала.
Появление «дурных» сторон характера удмуртов в отношении с русскими, объясняется довольно однозначно: гордость, самолюбие, мстительность, скрытность, хитрость удмурта «суть не более, как последствия поселения его между сильными племенами, каковы русские и татары. Вотяк много терпел от них с своей первобытной простотой и наконец похоронил вещественные сбережения в земле (привычка удмуртов прятать деньги в земле), а духовные богатства - искренность, чистосердечие под корой хитрости и лукавства.
Еще ранее на это обратил внимание С.Н. Курочкин: «Ничего не знаю, ничего не слыхал и не видел - вот любимый и безопасный ответ вотяка перед русским и перед начальством».
Возможности мирного сожития и общения во многом объясняется близостью культуры и быта двух соседних народов. У русских и удмуртов было немало общего в сельскохозяйственных орудиях, способах уборки урожая, молотьбы и веяния, в постройках для хранения зерна, в технике первичной обработки продуктов. В конечном счете это был не только результат заимствований, но и принадлежности обоих народов к одному хозяйственно-культурному типу.
Тем не менее стремление к размежеванию по этническому признаку, по-видимому, существовало на всем протяжении изучаемого периода. Любопытны в этом отношении и сведения земских статистиков, по словам которых, русские общинники из деревни Квачкам Малмыжского уезда, не желая придерживаться двупольного севооборота, «выделили свои земли в отдельное отрубное владение от вотяков и образовали из себя отдельную земельную общину - Русский Квачкам - с трехпольным севооборотом». В источниках неоднократно встречаются сведения, что русские и удмурты, проживая в одном населенном пункте, некоторыми земельными угодьями пользуются отдельно.
В целом же этнический состав пореформенных удмуртских общин характеризовался неоднородностью, замкнутость общины - бускель - разрушалась, в ней бок о бок селились выходцы из русског и других народов. Процесс взаимной адаптации этнических культур, традиций, обрядов, обычаев был не всегда безболезненным и однозначно положительным. Активной воздействие русских крестьян на общинные традиции удмуртского бускеля оказывалось не всегда адекватным его внутренним условиям.
Никитина Г.А. Сельская община - бускель - в пореформенный период (1861 - 1900 гг.). Ижевск: 1993 г.
ЭтноПляс