РОССИЯ В КОЛЕЕ
Декан экономического факультета МГУ Александр Аузан прочитал студентам лекцию "Ловушка колеи", в которой предлагается подход к объяснению российской истории, близкий тому, который я прорабатывают на уровне индивидуальной истории (биографии). Привожу ключевые цитаты.
<...>
"Эти люди заметили, что русская история повторяется. И когда в Смутное время погибает русская государственность, то оказывается, что восстановление этой государственности - заметим, первым и вторым ополчением, самоорганизованным населением - ведет к тому, что восстанавливаются крепостное право и самодержавие. Эти крепостное право и самодержавие, как призраки, преследуют русскую историю в течение многих веков. И реформаторы - такие, как Петр I или как большевики, - тоже восстанавливают самодержавие, усиливают крепостное право и используют его или, скажем, закрепление крестьян в колхозах как рычаг в своих преобразованиях.<...>
Георгий Федотов считал, что в этой закольцованности русскую историю удерживают социокультурные качества человека - как он говорил, в большевиках 20-30-х годов можно увидеть московитский тип XVI века, восстановление тех же поведенческих установок.<...>
Фактически статистика показывает, что существует проблема, которую доказал гениальный англо-американский ученый Ангус Мэдисон. В 1991 году он опубликовал свою главную работу. Почему-то никто за 200 лет существования статистики не догадался сделать простую операцию - все данные выписать на одну страницу. А как только он это сделал - так называемые таблицы Мэдисона, - экономисты ахнули. Потому что оказалось, что как существуют первая и вторая космические скорости, так существуют две траектории движения стран. На одной траектории находится примерно 25 стран, а на другой - остальные 175. Причем первые могут развиваться небыстро, как Германия - три-четыре процента в год, а многолетняя скорость огромная, - тогда как вторые могут прыгать и потом падать, как будто ударяясь о потолок. Значит, существуют какие-то силы гравитации, которые довольно трудно преодолеть.
<...>
Известны пять случаев преодоления этой силы гравитации за ХХ век: Япония, Южная Корея, Тайвань, Сингапур, Гонконг. Они перешли из второй траектории в первую. Больше случаев нет. Есть только стартующие модернизации, про которые сейчас нельзя сказать ничего определенного: ведь нужно не только выйти на эту траекторию, но еще и удержаться на ней, потому что скачки не позволяют нам определить, как это происходит. Может, прыгнул, а потом не удержался. Поэтому станет ли Малайзия, например, шестой страной, которая преодолела эту гравитацию и ушла на вторую космическую скорость, - это скорее всего не я вам, а вы кому-нибудь лет через 40-50 расскажете.
<...>
Конечно, это про нас история, про то, как мы прыгаем, почему-то ударяемся головой о потолок и потом падаем. Вот мы уже во главе мирового развития в конце 50-х - начале 60-х годов ХХ века. Космос наш! Мы первые в космосе! Но в конце ХХ века мы опять, мягко говоря, не первые. Почему?
<...>
Когда в 60-е годы стали исследовать еще не компьютеры, конечно, но пишущие машинки, оказалось, что такое расположение букв неудобно. Но объяснение очень простое. В конце XIX века в Лондоне существовала фирма, которая производила пишущие машинки. И вот уже фирмы нет, пишущие машинки не производятся, а буквы почему-то поменять нельзя. Всё, они в ваших компьютерах, они во всех клавиатурах. И если бы только буквы. Мы же понимаем, что пусть российская железнодорожная колея, которая на 14,5 см шире, чем в остальном мире, правильная и оптимальная, но значит ли это, что весь мир поменяет железнодорожную колею? Нет, не значит. Оказывается, если мы пытаемся понять, откуда возникают силы притяжения, то в технике они возникают из ошибки, которая потом, однажды принятая, становится стандартом. <...> Это феномен «кверти».<...>
Еще интереснее все стало, когда Норт начал сравнивать уже не Испанию и Англию, а их детей, то есть североамериканские и южноамериканские республики. При этом институты в южноамериканских республиках были не хуже, чем в североамериканских. Если брать конституцию, то даже лучше. Тут не было уже институциональной ошибки. Так в чем же дело? Культура. Неформальные институты, унаследованные от Испании, имели тормозящий эффект. Тут не только католицизм - тут и отношение церкви к государству, и представление о том, что хорошо, а что плохо, и отношение к развитию. Получается, гипотеза состоит вот в чем: институты, как и стандарты, могут возникать случайно и могут быть ошибочными, но они определяют, на какую дорогу вы попали, а культура удерживает в этой колее.
В своей знаменитой книге «Why Nations Fail» - по-русски называется «Почему одни нации богатеют, а другие беднеют» - Аджемоглу и Робинсон приводят более свежий пример: две Кореи. В ходе страшной гражданской войны 1949-1953 годов, когда погибло почти 5 млн человек, они избрали разные исходные институты. Сейчас по темным и светлым пятнам на космической съемке видно, как процветает Юг и как Северу средств хватает, видимо, только на создание вооружения. Похоже, что были институциональные различия, а теперь уже наступили и культурные. Если мы будем говорить про Западную и Восточную Германию, которые 40 лет жили с разными институтами, то они уже 25 живут с одинаковыми, в восточные земли инвестированы большие деньги, а социология показывает, что молодое поколение там - не прежнее, а именно молодое - исповедует другие ценности и поведенческие установки, нежели их собратья в западных землях. Культура - очень устойчивая штука. Институциональная ошибка, неверный выбор правил, а потом уже действуют правила неформальных институтов - культуры.
<...>
Барри Вайнгаст, очень известный политолог, и Джон Уоллис, историк, - выпустили хулиганскую книгу под названием «Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества». В этой книге, мне кажется, они совершают переворот в социальном понимании того, что происходит с человеческой историей. Во-первых, смотрите: если 25 стран развиваются хорошо, а 175 стран развиваются плохо, почему мы все эти века считали, что правилом является развитие, а отсталость - исключением? Все наоборот. <...>
Нам нужно объяснить, почему они развиваются, а не почему другие отстают.
<...>
Итак, чем отличается одна траектория от другой? Во всех успешных странах элита создает законы для себя и распространяет на других. Этот процесс продолжается очень много веков. Как в Великобритании, начиная с Великой хартии вольностей, когда она относилась сначала к баронам, потом к богатым горожанам, а затем вообще ко всем. А как в неуспешных странах? Там элиты создают законы для других и исключения для себя. Так живет большинство стран. В успешных странах коммерческие, политические и некоммерческие организации переживают своих создателей. Они деперсонализированы. А в странах неуспешных они сделаны под персону.
<...>
Горбачев попробовал создать ситуацию, когда элиты принимают законы для себя, распространяя их на других. Прекрасный анекдот горбачевской поры, когда секретарь горкома вызывает начальника милиции и говорит: «Значит, так: либо у нас завтра в городе будет правовое государство, либо я тебя, мерзавца, в кутузке сгною».
<...>
Мы видим, что наша страна была близко по результатам в 60-е годы к лидерам мирового прогресса. Но вот эти условия не были соблюдены до конца, а сейчас мы, конечно, откатились.
<...>
Эффект колеи есть. Он был замечен философами, доказан статистиками, и мы - теоретики и, прежде всего, институциональные экономисты - пришли к тому, что скорее всего он возникает в результате случайного институционального выбора и закрепляется культурой, то есть структурой неформальных институтов. Это и создает проблему модернизации, то есть перехода к состоянию успешного экономического развития.
<...>
Отсюда предположение: может быть, общественный договор, социальный контракт - это и есть тот замок, который удерживает развитие на той или другой траектории, создает эффект колеи или выпускает из нее?
<...>
Социальный контракт - это не только формальные правила, но еще и неформальные - культура. Причем в рамках близких политических устройств. Давайте посмотрим на систему перераспределения в Европе и США. Доля государственных расходов в валовом продукте в США - 30%, в континентальной Европе - 45%, в полтора раза больше, доля трансфертов в валовом продукте в США - 11%, в континентальной Европе - 18%. Это данные из статьи Алесины и Глезера.
Но отношение к ценностям… «Считаете ли вы, что причиной бедности является лень?» «Да», - говорят 60% американцев и только 26% континентальных европейцев. Заметьте, что экономисты пишут о таком явлении, как ловушка бедности, но американское общественное сознание его не признает. «Считаете ли вы, что бедные заперты в ловушке нищеты?» В Америке так считают 29%, а в континентальной Европе - 60%, то есть большинство американцев не считает. Какая ловушка нищеты? Работать надо. «Считаете ли вы, что доход определяется удачей?» Вот европейцы говорят - да, такое бывает довольно часто. Американцы говорят - нет, это заслуги человека. Поэтому мы имеем разные ценностные системы, наложенные на системы формальных правил. Значит ли это, что у нас разные типы социального контракта? Конечно.
<...>
В России доминирующий угол в отношениях - власть, потому что в стране низкие издержки осуществления принуждения, высокие издержки защиты прав собственности и высокие издержки коллективных действий. Все это совершенно не случайные вещи, потому что у нас в стране в социокультурных установках - большая дистанция власти. Это не навсегда, но это длинные процессы. И у нас так называемые бондинговые социальные капиталы, то есть люди доверяют своим против чужих. В этих условиях мы имеем то, что имеем: доминирование власти.<...>
Конституция 1993 года - это договор, пакт элит, который предположил, что мы - либеральное социальное государство с разделением властей и федерализмом. В реальности вышло несколько по-другому - и вот тут уже начали работать культурные факторы, а не то, что написано в конституции, не высшие требования закона. У нас так и не были введены открытые налоги - они, в основном, косвенные. Несколько лет назад мы посчитали: российский гражданин платит налог в 48% своего дохода. Но только он этого не знает. В лучшем случае он полагает, что платит 13% подоходного налога, а там же еще акцизы на табак и алкоголь, импортные пошлины на автомобили, налог на добавленную стоимость, социальный налог, который на самом деле есть, конечно, налог на рабочее место этого человека. То есть платим мы столько же, сколько и европейцы.<...>
Если люди считают, что все в государстве происходит не за их счет, а за чей-то - например, за счет минеральных ресурсов и ренты, если люди не понимают, что они сами платят за это, тогда что получается? Как выглядит политическая борьба? Первым делом на политическом рынке появляется популист, который говорит: я дам вам все. Люди не спрашивают его, кто будет за это платить. Политические товары бесценны. Общественные услуги финансирует неизвестно кто. Возникает угроза популистского переворота.<...>
С 2003 года он выглядит примерно так: когда стало ясно, что у власти снова есть большие нефтяные доходы, большие реформы стали сворачиваться. А ведь период 2000-2003 годов был очень успешным в плане реформ, очень результативным. Но потом реформы были свернуты. Дело не только в ЮКОСе - дело в том, что желание страны уйти в молодом возрасте на пенсию (а 1000 лет - не возраст для страны, китайцев спросите) сошлось с намерениями власти. Фактически власть и население сговорились на формуле: стабильность в обмен на лояльность. Люди получают рост доходов - 8-9% годового роста реальных доходов с 2002 по 2008 год. Это много! Власть не вмешивается в их дела, они не лезут в дела государства - и эта формула работала до кризиса 2008-2009 годов. <...>
Потом денег, которые могли бы обеспечить стабильность, не стало, и был выбран другой вариант: а давайте дадим деньги бюджетникам и пенсионерам, решила власть. Это было политически гениальное решение 2008-2009 годов, но экономически - катастрофическое. Потому что да, подняли пенсии, дали деньги бюджетникам, но экономика страны оказалась не в состоянии нести такой груз, как социальное государство, оказалась неэффективна. Социальное государство - это роскошь, которую может себе позволить Германия, может быть, Франция, если хорошо подумает. А российская экономика не может нести такой груз.
<...>
с 2014 года мы живем в совсем другой системе социального контракта. Стабильность и социальные гарантии в обмен на лояльность - ничего этого больше нет. Почему? Дефицитные региональные бюджеты, тающая пенсионная система. Что делать, когда невозможно удержать экономическую динамику? Произошла компенсация замедления развития расширением пространства главного субъекта федерации - Крым и Севастополь, Арктика как часть российской территории, уничтожение границы с Абхазией. И все это на фоне стагнации, переходящей в рецессию, и очень слабой инновационной динамики. У нас падает размер инвестиций, мы находимся в инвестиционном кризисе, но если мы посмотрим на социальные показатели, то они нам сообщат поразительные известия. Индекс поддержки власти не падает, несмотря на то что уже на 10% упали доходы населения. Мы вошли в новую, хорошо забытую старую модель социального контракта, когда в качестве ценности предлагается не стабильность, а принадлежность к великой державе.<...>
В этих условиях человек идет на самоограничение ради принятия такой ценности. И, в принципе, такое уже дважды встречалось в российской истории. Так строился контракт при Петре I. Была определенная идеология модернизации: служба Российскому государству. При этом население при Петре уменьшилось на 20%. И второй раз такое было, когда шла большевистская и сталинская модернизация. Тогда в 1930-е годы прекратили проводить перепись населения, потому что началась убыль. Опять рывок в великую державу съедал население страны.<...>
Идеология будет заимствоваться не из Восточной Европы, а из Восточной Азии. Мы вот никак не можем выбрать: то ли у Пекина чему-нибудь поучиться, то ли у Южной Кореи. Надо решить. Инновационная политика будет форсироваться и уже форсируется, но, естественно, в оборонно-промышленном комплексе. <...>
И ценности в том смысле, на что вы готовы обменять вашу собственную активность или пассивность, например, лояльность и готовность отказаться от тех или иных демократических институтов. На что именно: на личное благосостояние, или на социальные гарантии, или на статус великой державы. Это реальный обмен. Именно поэтому мы не видим социальных протестов в условиях падающего экономического благосостояния населения.<...>
Налоги должны проходить через головы населения. Люди должны понимать, что они платят, налоги должны быть не только прямыми - они должны быть элективными, то есть человек должен иметь возможность кусок своего налога направить на определенную цель. Такие налоги работают в современном мире: в Испании и Италии это социальный налог, который вы можете заплатить правительству, а можете - церкви. В Исландии это налог на религию или науку - человек выбирает, отдать налог университету или религиозной конфессии.<...>
А второй канал воздействия - мы ведь знаем, где происходит образование ценностей, потому что есть гипотеза Инглхарта, что ценности возникают у людей в возрасте ранней взрослости - 18-25 лет. <...>
<...>
"Эти люди заметили, что русская история повторяется. И когда в Смутное время погибает русская государственность, то оказывается, что восстановление этой государственности - заметим, первым и вторым ополчением, самоорганизованным населением - ведет к тому, что восстанавливаются крепостное право и самодержавие. Эти крепостное право и самодержавие, как призраки, преследуют русскую историю в течение многих веков. И реформаторы - такие, как Петр I или как большевики, - тоже восстанавливают самодержавие, усиливают крепостное право и используют его или, скажем, закрепление крестьян в колхозах как рычаг в своих преобразованиях.<...>
Георгий Федотов считал, что в этой закольцованности русскую историю удерживают социокультурные качества человека - как он говорил, в большевиках 20-30-х годов можно увидеть московитский тип XVI века, восстановление тех же поведенческих установок.<...>
Фактически статистика показывает, что существует проблема, которую доказал гениальный англо-американский ученый Ангус Мэдисон. В 1991 году он опубликовал свою главную работу. Почему-то никто за 200 лет существования статистики не догадался сделать простую операцию - все данные выписать на одну страницу. А как только он это сделал - так называемые таблицы Мэдисона, - экономисты ахнули. Потому что оказалось, что как существуют первая и вторая космические скорости, так существуют две траектории движения стран. На одной траектории находится примерно 25 стран, а на другой - остальные 175. Причем первые могут развиваться небыстро, как Германия - три-четыре процента в год, а многолетняя скорость огромная, - тогда как вторые могут прыгать и потом падать, как будто ударяясь о потолок. Значит, существуют какие-то силы гравитации, которые довольно трудно преодолеть.
<...>
Известны пять случаев преодоления этой силы гравитации за ХХ век: Япония, Южная Корея, Тайвань, Сингапур, Гонконг. Они перешли из второй траектории в первую. Больше случаев нет. Есть только стартующие модернизации, про которые сейчас нельзя сказать ничего определенного: ведь нужно не только выйти на эту траекторию, но еще и удержаться на ней, потому что скачки не позволяют нам определить, как это происходит. Может, прыгнул, а потом не удержался. Поэтому станет ли Малайзия, например, шестой страной, которая преодолела эту гравитацию и ушла на вторую космическую скорость, - это скорее всего не я вам, а вы кому-нибудь лет через 40-50 расскажете.
<...>
Конечно, это про нас история, про то, как мы прыгаем, почему-то ударяемся головой о потолок и потом падаем. Вот мы уже во главе мирового развития в конце 50-х - начале 60-х годов ХХ века. Космос наш! Мы первые в космосе! Но в конце ХХ века мы опять, мягко говоря, не первые. Почему?
<...>
Когда в 60-е годы стали исследовать еще не компьютеры, конечно, но пишущие машинки, оказалось, что такое расположение букв неудобно. Но объяснение очень простое. В конце XIX века в Лондоне существовала фирма, которая производила пишущие машинки. И вот уже фирмы нет, пишущие машинки не производятся, а буквы почему-то поменять нельзя. Всё, они в ваших компьютерах, они во всех клавиатурах. И если бы только буквы. Мы же понимаем, что пусть российская железнодорожная колея, которая на 14,5 см шире, чем в остальном мире, правильная и оптимальная, но значит ли это, что весь мир поменяет железнодорожную колею? Нет, не значит. Оказывается, если мы пытаемся понять, откуда возникают силы притяжения, то в технике они возникают из ошибки, которая потом, однажды принятая, становится стандартом. <...> Это феномен «кверти».<...>
Еще интереснее все стало, когда Норт начал сравнивать уже не Испанию и Англию, а их детей, то есть североамериканские и южноамериканские республики. При этом институты в южноамериканских республиках были не хуже, чем в североамериканских. Если брать конституцию, то даже лучше. Тут не было уже институциональной ошибки. Так в чем же дело? Культура. Неформальные институты, унаследованные от Испании, имели тормозящий эффект. Тут не только католицизм - тут и отношение церкви к государству, и представление о том, что хорошо, а что плохо, и отношение к развитию. Получается, гипотеза состоит вот в чем: институты, как и стандарты, могут возникать случайно и могут быть ошибочными, но они определяют, на какую дорогу вы попали, а культура удерживает в этой колее.
В своей знаменитой книге «Why Nations Fail» - по-русски называется «Почему одни нации богатеют, а другие беднеют» - Аджемоглу и Робинсон приводят более свежий пример: две Кореи. В ходе страшной гражданской войны 1949-1953 годов, когда погибло почти 5 млн человек, они избрали разные исходные институты. Сейчас по темным и светлым пятнам на космической съемке видно, как процветает Юг и как Северу средств хватает, видимо, только на создание вооружения. Похоже, что были институциональные различия, а теперь уже наступили и культурные. Если мы будем говорить про Западную и Восточную Германию, которые 40 лет жили с разными институтами, то они уже 25 живут с одинаковыми, в восточные земли инвестированы большие деньги, а социология показывает, что молодое поколение там - не прежнее, а именно молодое - исповедует другие ценности и поведенческие установки, нежели их собратья в западных землях. Культура - очень устойчивая штука. Институциональная ошибка, неверный выбор правил, а потом уже действуют правила неформальных институтов - культуры.
<...>
Барри Вайнгаст, очень известный политолог, и Джон Уоллис, историк, - выпустили хулиганскую книгу под названием «Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества». В этой книге, мне кажется, они совершают переворот в социальном понимании того, что происходит с человеческой историей. Во-первых, смотрите: если 25 стран развиваются хорошо, а 175 стран развиваются плохо, почему мы все эти века считали, что правилом является развитие, а отсталость - исключением? Все наоборот. <...>
Нам нужно объяснить, почему они развиваются, а не почему другие отстают.
<...>
Итак, чем отличается одна траектория от другой? Во всех успешных странах элита создает законы для себя и распространяет на других. Этот процесс продолжается очень много веков. Как в Великобритании, начиная с Великой хартии вольностей, когда она относилась сначала к баронам, потом к богатым горожанам, а затем вообще ко всем. А как в неуспешных странах? Там элиты создают законы для других и исключения для себя. Так живет большинство стран. В успешных странах коммерческие, политические и некоммерческие организации переживают своих создателей. Они деперсонализированы. А в странах неуспешных они сделаны под персону.
<...>
Горбачев попробовал создать ситуацию, когда элиты принимают законы для себя, распространяя их на других. Прекрасный анекдот горбачевской поры, когда секретарь горкома вызывает начальника милиции и говорит: «Значит, так: либо у нас завтра в городе будет правовое государство, либо я тебя, мерзавца, в кутузке сгною».
<...>
Мы видим, что наша страна была близко по результатам в 60-е годы к лидерам мирового прогресса. Но вот эти условия не были соблюдены до конца, а сейчас мы, конечно, откатились.
<...>
Эффект колеи есть. Он был замечен философами, доказан статистиками, и мы - теоретики и, прежде всего, институциональные экономисты - пришли к тому, что скорее всего он возникает в результате случайного институционального выбора и закрепляется культурой, то есть структурой неформальных институтов. Это и создает проблему модернизации, то есть перехода к состоянию успешного экономического развития.
<...>
Отсюда предположение: может быть, общественный договор, социальный контракт - это и есть тот замок, который удерживает развитие на той или другой траектории, создает эффект колеи или выпускает из нее?
<...>
Социальный контракт - это не только формальные правила, но еще и неформальные - культура. Причем в рамках близких политических устройств. Давайте посмотрим на систему перераспределения в Европе и США. Доля государственных расходов в валовом продукте в США - 30%, в континентальной Европе - 45%, в полтора раза больше, доля трансфертов в валовом продукте в США - 11%, в континентальной Европе - 18%. Это данные из статьи Алесины и Глезера.
Но отношение к ценностям… «Считаете ли вы, что причиной бедности является лень?» «Да», - говорят 60% американцев и только 26% континентальных европейцев. Заметьте, что экономисты пишут о таком явлении, как ловушка бедности, но американское общественное сознание его не признает. «Считаете ли вы, что бедные заперты в ловушке нищеты?» В Америке так считают 29%, а в континентальной Европе - 60%, то есть большинство американцев не считает. Какая ловушка нищеты? Работать надо. «Считаете ли вы, что доход определяется удачей?» Вот европейцы говорят - да, такое бывает довольно часто. Американцы говорят - нет, это заслуги человека. Поэтому мы имеем разные ценностные системы, наложенные на системы формальных правил. Значит ли это, что у нас разные типы социального контракта? Конечно.
<...>
В России доминирующий угол в отношениях - власть, потому что в стране низкие издержки осуществления принуждения, высокие издержки защиты прав собственности и высокие издержки коллективных действий. Все это совершенно не случайные вещи, потому что у нас в стране в социокультурных установках - большая дистанция власти. Это не навсегда, но это длинные процессы. И у нас так называемые бондинговые социальные капиталы, то есть люди доверяют своим против чужих. В этих условиях мы имеем то, что имеем: доминирование власти.<...>
Конституция 1993 года - это договор, пакт элит, который предположил, что мы - либеральное социальное государство с разделением властей и федерализмом. В реальности вышло несколько по-другому - и вот тут уже начали работать культурные факторы, а не то, что написано в конституции, не высшие требования закона. У нас так и не были введены открытые налоги - они, в основном, косвенные. Несколько лет назад мы посчитали: российский гражданин платит налог в 48% своего дохода. Но только он этого не знает. В лучшем случае он полагает, что платит 13% подоходного налога, а там же еще акцизы на табак и алкоголь, импортные пошлины на автомобили, налог на добавленную стоимость, социальный налог, который на самом деле есть, конечно, налог на рабочее место этого человека. То есть платим мы столько же, сколько и европейцы.<...>
Если люди считают, что все в государстве происходит не за их счет, а за чей-то - например, за счет минеральных ресурсов и ренты, если люди не понимают, что они сами платят за это, тогда что получается? Как выглядит политическая борьба? Первым делом на политическом рынке появляется популист, который говорит: я дам вам все. Люди не спрашивают его, кто будет за это платить. Политические товары бесценны. Общественные услуги финансирует неизвестно кто. Возникает угроза популистского переворота.<...>
С 2003 года он выглядит примерно так: когда стало ясно, что у власти снова есть большие нефтяные доходы, большие реформы стали сворачиваться. А ведь период 2000-2003 годов был очень успешным в плане реформ, очень результативным. Но потом реформы были свернуты. Дело не только в ЮКОСе - дело в том, что желание страны уйти в молодом возрасте на пенсию (а 1000 лет - не возраст для страны, китайцев спросите) сошлось с намерениями власти. Фактически власть и население сговорились на формуле: стабильность в обмен на лояльность. Люди получают рост доходов - 8-9% годового роста реальных доходов с 2002 по 2008 год. Это много! Власть не вмешивается в их дела, они не лезут в дела государства - и эта формула работала до кризиса 2008-2009 годов. <...>
Потом денег, которые могли бы обеспечить стабильность, не стало, и был выбран другой вариант: а давайте дадим деньги бюджетникам и пенсионерам, решила власть. Это было политически гениальное решение 2008-2009 годов, но экономически - катастрофическое. Потому что да, подняли пенсии, дали деньги бюджетникам, но экономика страны оказалась не в состоянии нести такой груз, как социальное государство, оказалась неэффективна. Социальное государство - это роскошь, которую может себе позволить Германия, может быть, Франция, если хорошо подумает. А российская экономика не может нести такой груз.
<...>
с 2014 года мы живем в совсем другой системе социального контракта. Стабильность и социальные гарантии в обмен на лояльность - ничего этого больше нет. Почему? Дефицитные региональные бюджеты, тающая пенсионная система. Что делать, когда невозможно удержать экономическую динамику? Произошла компенсация замедления развития расширением пространства главного субъекта федерации - Крым и Севастополь, Арктика как часть российской территории, уничтожение границы с Абхазией. И все это на фоне стагнации, переходящей в рецессию, и очень слабой инновационной динамики. У нас падает размер инвестиций, мы находимся в инвестиционном кризисе, но если мы посмотрим на социальные показатели, то они нам сообщат поразительные известия. Индекс поддержки власти не падает, несмотря на то что уже на 10% упали доходы населения. Мы вошли в новую, хорошо забытую старую модель социального контракта, когда в качестве ценности предлагается не стабильность, а принадлежность к великой державе.<...>
В этих условиях человек идет на самоограничение ради принятия такой ценности. И, в принципе, такое уже дважды встречалось в российской истории. Так строился контракт при Петре I. Была определенная идеология модернизации: служба Российскому государству. При этом население при Петре уменьшилось на 20%. И второй раз такое было, когда шла большевистская и сталинская модернизация. Тогда в 1930-е годы прекратили проводить перепись населения, потому что началась убыль. Опять рывок в великую державу съедал население страны.<...>
Идеология будет заимствоваться не из Восточной Европы, а из Восточной Азии. Мы вот никак не можем выбрать: то ли у Пекина чему-нибудь поучиться, то ли у Южной Кореи. Надо решить. Инновационная политика будет форсироваться и уже форсируется, но, естественно, в оборонно-промышленном комплексе. <...>
И ценности в том смысле, на что вы готовы обменять вашу собственную активность или пассивность, например, лояльность и готовность отказаться от тех или иных демократических институтов. На что именно: на личное благосостояние, или на социальные гарантии, или на статус великой державы. Это реальный обмен. Именно поэтому мы не видим социальных протестов в условиях падающего экономического благосостояния населения.<...>
Налоги должны проходить через головы населения. Люди должны понимать, что они платят, налоги должны быть не только прямыми - они должны быть элективными, то есть человек должен иметь возможность кусок своего налога направить на определенную цель. Такие налоги работают в современном мире: в Испании и Италии это социальный налог, который вы можете заплатить правительству, а можете - церкви. В Исландии это налог на религию или науку - человек выбирает, отдать налог университету или религиозной конфессии.<...>
А второй канал воздействия - мы ведь знаем, где происходит образование ценностей, потому что есть гипотеза Инглхарта, что ценности возникают у людей в возрасте ранней взрослости - 18-25 лет. <...>